Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
«Так тебе и надо», – тайно порадовалась Гелька, памятуя о старой встрече на милицейском столе. Порадовалась, но так в себе и растворила радость-то – с кем поделишься прошлым? С Розой Марковной, что ли?
К тому славному пятничному дню обе картины, закрепленные гвоздем, – и мужик с птицей, и рослая гитаристка, – уже висели на прежних местах, перекрывая собою темные следы на стене. Роза Марковна переместила из гостиной в прихожую мягкий стул и часами сидела на нем, не отводя глаз от возвращенных в дом семейных реликвий. Иногда она плакала, вспоминая Митюшу. Иногда – утирала влажный нос, думая о Борисе. А порой улыбалась, перебирая в памяти те самые их с Семой счастливые времена.
К маю прибыл десант из Житомира: отроки Ринат с Петрушкой, общего неотличимого разлива, и Сарочка. С вокзала их привезла Гелька. Сара, опасаясь волнения от предстоящей встречи, выдвинула пацанов вперед, поставив защитной стенкой перед самой дверью. Сама же разместилась во втором ряду, сзади, – так, чтобы, грохнувшись, никого собой не придавить. Но не грохнулась: ножки едва начали подкашиваться, как крепкие старушечьи руки подхватили ее под бока и тряхнули в счастливом порыве.
А потом был чай: самый сладкий – с дороги. И снова: твердый крахмальный край, затейливые оторочки на белейшей скатерти, кусковой сахарок с щипчиками, ложечки чистого семейного серебра, лишний раз отодранные по такому случаю безотказной Гелькой, вазочки с черненой вязью, тончайший лимон с крохотной вилочкой, сияющий голубым и оранжевым конфетный хрусталь, слабо-зеленый ликер шартрез из старых, брежневских еще запасов, ну и, как водится, обязательный набор естественных человеческих удовольствий – от лакэха до имановых ушей.
А еще через неделю, к началу июня, спустя театр Большой, Малый, Юного зрителя, Зоопарк, Третьяковку, Лужники, Ваганьково и Мавзолей Владимира Ильича, бригада в полном составе снялась с Трехпрудного и переехала в Фирсановку для летней жизни на вольном дачном воздухе.
Так длилось вплоть до самого сентября, когда пацанам нужно было отбывать на учебу. Они и отбыли вместе с Сарой…
Так было и на другой год…
И на третий…
Так шло в семье Мирских, Хабибуллиных и Чепик до весны 2003 – до той самой поры, пока мальчики окончательно не перебрались из подросткового возраста в юношеский и не закончили ученье на родине, в иноземном городе Житомире. Тогда-то Роза Марковна и предложила на семейном совете, все в том же составе:
– Вот что, дорогие мои. Мальчикам необходимо учиться в Москве. Жить тоже будут здесь. Места всем достаточно: хватит нам туда-сюда таскаться. Сарочка, разумеется, тоже перебирается в Трехпрудный – студентам без матери неспокойно, высшее образование – это вам не средняя школа. А я пока насчет гражданства российского вызнаю, как его сегодня получают и что требуют взамен.
Через два дня после семейного совета подоспело и главное событие года – еврейская Пасха. И они сели за стол. Все они – кто был и кого позвали. Так и сидела счастливая Роза Марковна в торжественном окружении новой и старой родни: чернявые юноши Ринат и Петро Хабибуллины, мать их Ангелина, по папе Керенская, бабушка Сара Чепик. Далее, по правую сторону от Мирской разместились внук Вилен Борисович Мирский с матерью своей, престарелой Татьяной Петровной Кульковой, и Глеб Иваныч Чапайкин – приглашенный гость и добрый сосед. А на столе, кроме привычной рыбы фиш с морковными звездочками, фаршированных куриных шеек, красного хрена и малюсеньких пирожков равноправное место заняли белое с розовой жилкой житомирское сало с чесночком, тонко напластанное и сильно охлажденное, и крепкий украинский борщ Сарочкиного разлива: жирный, наваристый, на мозговой берцовке, которым на этот год все они, не сговариваясь, решили подменить жидковатый бульон с клецками из мацы.
А к середине праздника, когда первый легкий хмель уже настоялся, а другой еще не подобрался и Вилен разлил всем кагор, Роза Марковна пустила по кругу блюдечко с серебристой каймой. И каждый, кто б он ни был, слил туда, в блюдечко это, вредные свои капельки, свои малые и побольше грехи и попутно задумал кто чего наперед.
Чернявые близнецы, не сговариваясь, загадали на предстоящую учебу: Ринатик – в архитектурном, Петро – в медицинском.
Гелька – чтобы затеянное благодетельницей гражданство не споткнулось об какого-нибудь начальственного паразита типа соседа напротив, занявшего отцовскую квартиру.
Сара – о том, что нужно бы обязательно съездить на Ваганьково, проведать Феденьку, как он там, и побыть с ним наедине.
Вилен Борисович – о том, как удачно все складывается в их доме, что теперь бабуля надежно пристроена, так что спокойней ему еще не бывало, и теперь он смело даст согласие на совместный проект для полугодовой съемки в Северной Америке.
Таня Кулькова – о том, что главное теперь не оступиться по новой, чтоб, не дай бог, не быть отлученной от этой удивительной и красивой семьи.
Глеб Иваныч – о том, что не удалось ему подохнуть в том году, так, может, Бог даст, не удастся сдохнуть и в этом. Надо бы, подумал, до Брюсова доковылять, свечечку воткнуть ближе к выходу – там не втыкал еще никогда.
А Роза Марковна, пока шла с блюдечком к раковине, чтобы избавить родных и близких от слитых напастей, мысленно проговаривала на так и не забытом ею до конца идиш: «Зол дыр год гелфун майн либе мамочке, их геденк айх алэмен. (Храни тебя Бог, мамочка моя, я обо всех вас помню)».
А какой это был Бог, иудейский их – Яхве или же обыкновенный человеческий Иисус Христос, Мирская знать не желала: ей было все равно, кто охранит ее самых близких от беды, какой из возможных этих богов. Она не самого его любила, напрямую, Спасителя Небесного, в первый черед, как на Законе Божьем учили когда-то, она больше признавала своих родных, а потому и его, Бога, заодно, а не наоборот.
На другой день доедали вчерашнее, и снова к столу спустился Чапайкин. Выбрал момент, отвел Мирскую на кухню и доложил про Зину и Семена Львовича. Все, как было, поведал. Не упомянул лишь малого – как академик в Магадан уехал, по чьей несчастной воле. Так поведал, что Роза Марковна поверила сразу и бесповоротно. А поверив, поцеловала старика в сморщенную щеку и ушла к себе плакать. А когда обратно вышла, сияющая, свежая, молодая, то раздался телефонный звонок. В трубке был женский голос, с сильным и явным американским акцентом.
– Это, простите, миссис Мирская?
– Именно так, милая, – подтвердила Роза Марковна.
– Меня зовут Сильвия Хостман, я вице-президент нью-йоркского Метрополитен музея.
– Очень приятно, голубушка, – ответила Мирская. – Это очень приличный музей.
– Дело в том, миссис Мирская, что не так давно были опубликованы мемуары писателя и журналиста Антуана Форестье. Там есть воспоминания о его отце, французском архитекторе Эжене Форестье.
– Любопытно, – оживилась Роза Марковна. – И что же он пишет?
– Он вспоминает о том, что отец рассказывал ему, как великий Пикассо в его присутствии подарил русскому архитектору Сене Мирскому свою работу «Женщина с гитарой». Это было в Париже, в тысяча девятьсот четырнадцатом году.
– Это истинная правда, дорогая моя, – согласилась старуха. – Именно так все и было.
– Мы хотели бы узнать, – с волнением в голосе произнесла Сильвия Хостман, – быть может, она до сих пор принадлежит вашей семье? Она всегда считалась утерянной, но я хочу, чтобы вы знали – это шедевр мирового значения.
– Разумеется, голубушка, – удивилась Мирская. – А где же ей быть еще, как не в доме Мирских?
На том конце возникла пауза. Слышно было лишь, как дрожит электрический воздух в промежутке между Старым и Новым Светом. Затем вице-президент заговорила снова:
– Миссис Мирская, я хочу сообщить вам, что мне поручено вступить с вами в переговоры о приобретении нашим музеем этой выдающейся работы. Мы готовы предложить вам огромную сумму в случае, если вы будете согласны не отдавать ваш шедевр на аукцион Кристи или Сотбис. Речь идет о десятках миллионов долларов.
Роза Марковна улыбнулась:
– А почему вы решили, милая, что я непременно хочу избавиться от этой картины, пускай даже за большие деньги? Мне в этом году сто лет, голубушка, и я ни разу не помышляла о таком странном поступке. И потом… – она пожала плечами, – у меня два праправнука, между прочим, Ринат Галимзянович и Петро Галимзянович, оба Хабибуллины и оба Мирские. И у них великие планы. И я хочу, чтобы все мои картины остались в доме, «Женщина с гитарой» в том числе. А захотите полюбоваться на нее – милости прошу, всегда напою чаем с чем-нибудь сладким. Всего хорошего, любезная.
Она положила трубку, глянула на себя в зеркало, поправила воротничок и крикнула в столовую, туда, где остывал семейный чай:
– Уже иду, родные мои! Я уже здесь!
Москва – Торонто – Москва,
2004 год
