Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)
Отдышался, спросил тихо:
– Что это было?
Зубров сидел, глядя прямо перед собой. Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы ответить:
– Джамирро вызвал лесного духа, чье имя неназываемо. Он назвал одно из его имен. Это очень древняя магия.
– И – что?
– Ты поразил Конга. Ты поразил Джамирро. – Зубров перевел дыхание. – Даро имел право призвать того, кого призвал. Он только что братался с огнем и болью и приносил им жертвы... – Зубров понизил голос до шепота:
– Дух леса, чье имя неназываемо, стал на твою сторону. – Зубр взял фляжку, запрокинув голову, допил до дна, не переводя дыхания. – Но такого просто не может быть.
– Есть многое на свете, друг Горацио... – проговорил Данилов первое пришедшее на ум, откинулся на спинку.
Автомобиль побежал по дороге, набирая скорость. Олег прикрыл глаза. Стихи казненного поэта повторялись и повторялись памятью... А потом пришли другие его строки, и они были нежны и ласковы, как пена прибоя...
Глаза Данилова слипались, он засыпал. Сон пришел легкий, теплый, полный желтого песка у необозримой глади океана... Русоволосая девчонка строила замок у самой кромки прибоя, и камни в ее руках отливали аметистом.
Глава 69
– Что люди знают о камнях?! То же, что и о солнце, океане, ветрах!
Ни-че-го! – После третьего стаканчика выдержанного виски вид у доктора Герберта фон Вернера сделался воинственным и бодрым. – Вопрос вопросов: что ищут люди в книгах? Мудрости? Желания избежать скуки? Эмоций? И – что тогда ищут люди в камнях? Могущества? Богатства? Власти? Или – бессмертия?
Как смешон Аристотель в своих рассуждениях о душе! Разве у камней нет разума? Нет памяти? Нет души?
...Поселок, где квартировали приглашенные в Кидрасу европейские специалисты, находился на юге от столицы, на самом берегу океана; к нему вела ровная бетонка, ухоженная, усаженная по сторонам равновеликими деревцами; да и сам поселок был по-европейски лощен, чист и опрятен. По периметру тянулось высокое ограждение из кованых прутьев с замысловатым орнаментом; у многочисленных ворот дежурили белые легионеры и гвардейцы нгоро.
Данилов успел постоять под душем и на предоставленной Зубровым машине поспел к назначенному времени. Ровно без одной минуты одиннадцать он жал кнопку звонка у двери особнячка. Дом был в немецком стиле, впрочем, куда более обширный и богатый, чем те, что встречаются в Германии.
Дверь открыл европеец лет двадцати восьми, белобрысый, с невыразительным, чуть обожженным солнцем лицом и блеклыми глазами, сидящими глубоко у переносья длинного, несколько несуразного носа.
– Данилов, – представился Олег.
Парень только кивнул, приоткрыл дверь в обширную прихожую, оборудованную системами видеонаблюдения, пропустил вперед гостя. В кресле сидел еще один охранник, черный, немолодой, сутуловатый. Костюм висел на нем мешком. Он окинул Данилова скорым взглядом из-под приспущенных век и равнодушно уставился в мониторы.
Белобрысый отомкнул еще одну дверь, снова пропустил Данилова вперед, сам пошел сзади, коротко командуя:
– Вперед. Наверх.
Они оказались перед высокой дверью. Данилов мог бы поручиться: дверь была мореного дуба, выписана и привезена из Европы и стоила целое состояние.
Охранник осторожно постучал костяшками пальцев, услышал короткое «войдите», взявшись за тяжелую ручку, открыл дверь, вошел, доложил:
– Herr Daniloff.
Мужчина, сидевший за столом, только кивнул; охранник ретировался.
Хозяин кабинета встал из-за стола, подошел к Олегу, протянул руку:
– Герберт фон Вернер. Доктор искусств и права.
Ладонь фон Вернера была сухой и жесткой, кожа – того красновато-коричневого оттенка, какой бывает у мужчин, годами находившихся на свежем воздухе; тонкие губы, длинное, костистое лицо породистого скакуна, бравшего когда-то призы, а теперь доживающего век в теплом деннике. Хорошо подобранный седой парик только усиливал это впечатление. Но удивляли глаза: они были блекло-мутными, как и бывают у стариков, отягощенных недугом смутной памяти о навсегда отлетевшем; но вот что было странно: в глубине этих блекло-голубых глаз вдруг зажигался огонь, огонь этот был холодным, но живым, и Данилов почему-то сразу догадался, что это – огонь боли. Скрываемая и скрытая боль оживляла пергаментно-восковое лицо Вернера, как оживляет смертоносный молниевый разряд затянутое тучами ночное небо.
– Прошу. – Доктор указал на стул перед кофейным столиком, сам устроился напротив. – Кофе?
– Да, спасибо.
Старик разлил горячий напиток; характерное благоухание Разлилось по отделанному темным дубом кабинету, делая обстановку теплой и доверительной.
– Отменный кофе, – сдержанно похвалил Данилов.
Вернер ответил на комплимент кивком.
– Уважаемый господин Данилов. Я никогда не полагал салонную вежливость родом искусства, поэтому дозвольте считать Ритуал знакомства исполненным.
Давайте к делу.
– Бога ради, господин фон Вернер.
– Называйте меня Герберт. Я, если позволите, буду звать вас Олегом, – произнес он, довольно легко справившись с жестковатым для немца звуком "г". – Хотя правильнее было бы по-скандинавски – Халег.
– Со времен викингов много воды утекло.
– И крови немало. Итак, по вашему появлению в моем доме я могу судить, что вы приняли мое предложение?
– Окончательное решение будет принято после того, как вы ответите на один вопрос.
– Я готов.
– Здесь достаточно крепких и опытных парней. Зачем вам понадобился именно русский для охраны дочери? И что в вашем понимании «странный русский»? Кажется, именно такого вы просили разыскать для вас?
Доктор Вернер задумался ненадолго.
– Хорошо. Я отвечу подробно. Возможно, выйдет несколько пространно, но мне нужно, чтобы вы поняли.
– Мы спешим?
– Пока нет. Так вот: все эти люди здесь работают за деньги.
– Вы тоже собираетесь мне платить.
– Дело не в этом. Я не доверяю людям, работающим т о л ь к о за деньги. Я знаю русских. Даже если вам поручить трудную работу в самых тяжелых условиях, вы в конце концов увлекаетесь ею настолько, что деньги вас уже не интересуют.
– Не всех.
– Поэтому я просил «странного русского». Мне нужно, чтобы вы работали, как у вас говорится, «за совесть».
– Нгоро стойкие и опытные бойцы. Вряд ли кто-то из них справится с охраной вашей дочери хуже меня. На совесть. И понятия чести для них святы.
– У них другие понятия чести. Они не европейцы. Они – часть своего народа и несут обязательства только перед ним. По отношению к чужим они не чувствуют ничего. Мне не нужна «просто работа». Мне нужно, чтобы я был спокоен за мою девочку. – Он помолчал, добавил:
– И это нельзя купить за деньги. Второе. Мне не нужно афишировать то, что мою дочь начали охранять. Вы будете считаться женихом Элеоноры. Как теперь принято говорить, boy-friend. Можете называть ее Элли.
– Волшебное имя.
Лицо доктора Вернера вдруг осветилось странной улыбкой.
– В мире больше чудес, чем можно представить. Нас, немцев, почему-то считают приземленной, рассудочной нацией. Забывая про великих мистиков – Гофма.на, Гете, Вагнера, Бетховена. А вас, русских, принято полагать людьми безалаберными и неорганизованными. Это при том, что ваши ракеты еще с семидесятых годов летают так, что умные американцы до сих пор не сумели сообразить, как они летают. М-да... Нас, немцев, веками влечет к себе Россия.
«Drang nach Osten».
– Натиск на Восток.
– В том-то и дело, что «Drang» в этом понимании – вовсе не «натиск» – лекарство, снадобье, греза. И влечение наше – сродни очарованию, как мечта о потерянной прародине... А вы, русские, едва не потеряли свою. Нет, не в прошлом – теперь. Государственность – способ самоорганизации русского народа, а вы почти позволили обольстить себя чужой сказкой... – Вернер вздохнул:
– А моя маленькая Элли... Вся беда в том, что она живет в своем, волшебном мире и вовсе не хочет его покидать.
– Так живут многие.
– Совсем немногие. Но... Я хочу, чтобы ей и не пришлось покидать этот хрупкий, выдуманный ею мир. Возможно, это кажется сентиментальным, но это так.
– Доктор Вернер скривился в улыбке:
– Для сказки нужны деньги. Много-много денег. – Он снова задумался, потом сказал:
– Я с вами откровенен, хотя это не в моем характере. Но иначе не получится. Речь идет о моей дочери. Она, как вы понимаете, поздний ребенок. Ее мать была моложе меня почти на пятьдесят лет.
Она была сербка. Она умерла в родах. Хотите выпить?
– Почему нет?
– У нас совсем не принято выпивать в столь ранний час. Но для того и существуют правила, чтобы их нарушать.
Вернер разлил виски в широкие стаканы, поднял свой. Они выпили по стаканчику, затем еще... За разговором прошло более часа – Данилов и не заметил.
