Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
— Зачем?
— Трудно сказать. Это называется: отчизна, родной дом… Быть может, затосковала по холму с вышкой, на которой так холодно, по запаху свекольных обрезков, по учителю… Вот и все.
— И вы нашли это? — с трогательным участием спросил Брих.
— Нет. Вероятно, вернуться в прошлое можно только при определенных условиях. Вероятно, то, что называется родиной, надо носить в себе. Я в этом не разбираюсь. Все тут стало мне чужим, малым, тесным, неприятным… И я стала чужой всему. Вы правы, мне тут не место. Я сделала глупость. Но довольно об этом. Почему я рассказываю все именно вам?
Из кабинета прибрел Гиттингс, видимо искавший Эву. Глаза у него блестели от выпитого, но вел он себя сдержанно.
— Хэлло, Монти! — окликнула его Эва. — Подсаживайтесь к нам да расскажите что-нибудь веселенькое!
Гиттингс пододвинул себе кресло, зажег трубку. Принялся расхваливать Прагу — замечательный город! К сожалению… Он оборвал на полуслове и глянул на Бриха.
Завязалась неторопливая беседа. Речь Гиттингса изобиловала красноречивыми паузами и сложными предложениями, но Брих всякий раз точно знал, на что он целится, и у него возникало неприятное ощущение, что этот мальчишеского облика иностранец знает о нем больше чем нужно, хотя и держится трезво, не позволяя себе сколько-нибудь резко критиковать режим; Гиттингс говорил все больше намеками и лишь как бы мимоходом ронял неблагоприятные суждения об увиденном. Брих чувствовал: этот человек старается вызвать его на более откровенный разговор и тщательно его прощупывает. Гиттингс спокойно похвалил английский язык Бриха, дружески улыбнулся:
— Вы превосходно владеете нашим языком, друг мой. Такой правильный английский встретишь только на континенте. Я даже могу сказать вам, кого вы читали: Бернарда Шоу, нашего ядовитого старикана, и Уайльда — правда?
Брих кивнул, хотя знал, что все это только вежливая лесть — он еще не совсем освоил произношение, и сколько-нибудь долгий разговор его утомлял.
— Знаете, — начал вдруг Гиттингс, — а у меня ведь затруднения. К сожалению, я, видно, так и не выучу ваш язык, а здесь очень мало кто может изъясняться по-английски достаточно точно. Поэтому мне трудно составить себе объективное мнение о вашей стране, а оно мне необходимо; зрительных впечатлений мне мало. Интересная, прекрасная страна! Меня, конечно, в первую очередь интересует ее экономическое положение. Как по-вашему: этот большой эксперимент не опасен?
Брих напряженно слушал, как этот корреспондент пробивается к своей туманной цели, строя свои невозмутимые фразы, и пристально наблюдал за женщиной, которая тихо отдыхала в кресле, прикрыв глаза; ответил он неохотно и лаконично.
— Скажу вам, — продолжал Гиттингс, — я наслушался здесь — и не только от присутствующих, — немало интересного. Признаюсь, хотел бы узнать и ваше мнение.
Брих поднял брови. «Чего ты от меня ждешь? — напряженно соображал он. — Чтобы я тоже начал ругать режим и вылил на тебя ушат жалоб? — В душе его поднялся бессознательный протест, несогласие, даже сердце забилось сильнее. — Нет, не дождешься, не могу! Все, что у нас происходит — пускай я даже не одобряю этого, — касается исключительно нашей страны, и нечего совать сюда чужие пальцы! Как это гнусно — оговаривать перед иностранцем родную страну!»
Он нахмурился, вздохнул.
— Почему же именно мое мнение?
Гиттингс мягко усмехнулся:
— Причин несколько. Вы говорите по-английски. К чему отрицать? Насколько мне известно, вы служите на весьма значительном национальном предприятии и, по всей вероятности, имеете общие представления… И вы симпатичны мне.
Брих, словно молнией озаренный, все понял и возмущенно, с нескрываемым отвращением, ответил:
— Насколько мне известно — если верить западным радиостанциям, — вы уже составили свое мнение о нас.
— Абсолютно негативное. И вещаете об этом на весь мир. Мне нечего добавить, разве только, что это — не то объективное мнение, которое вы лично желали бы услышать. Действительно, все не так однозначно. И я не знаю, что…
— А все же…
— Простите, — совсем уж невежливо перебил его Брих, — боюсь, что Раж неверно вас информировал. Нет у меня способностей к тому, чего вы, по всей видимости, от меня ждете. Ни способностей, ни… желания.
После этой резкой, незавуалированной отповеди возникла тягостная пауза, но Гиттингс сделал вид, что ничего не понял. Даже, нисколько не обидевшись, поправил неверное словосочетание, допущенное в волнении Брихом, выбил свою трубку, и его мальчишеское лицо сморщилось в примирительной улыбке. Он удивленно покачал головой:
— Кажется, я начинаю понимать… Вы ошиблись, мое предложение носило несколько иной характер — жаль! Если оно задело вас — прошу меня извинить.
Став снова чопорно-вежливым, Гиттингс самым изысканным способом сумел выказать пренебрежение к Бриху, обратившись к молчаливой участнице беседы:
— Вы устали, вечер был утомителен, хотя и не лишен интереса. Если позволите, я отвезу вас домой.
Он встал и упругим шагом вышел в холл за пальто. В дверях простился с гостеприимным хозяином, который, пожимая руку иностранцу, с трудом извлек из памяти несколько ломаных английских фраз.
Эва тоже поднялась и, подавив зевоту, протянула Бриху хрупкую руку:
— Благодарю вас, это был удивительный разговор. Жаль, что я так устала.
Он слабо пожал ее холеную руку.
— Жаль, что мы больше не свидимся.
— А вам бы хотелось этого? — Она улыбчиво, с оттенком легкого кокетства, посмотрела на него своими выразительными глазами — такая невероятно хрупкая и такая самоуверенная красавица. — Сомневаюсь. Вы интересный человек — умный, проницательный и все-таки несколько наивный. Мы говорили о вас с Ражем. Обдумайте! Не стану вас убеждать, но если нам суждено где-нибудь встретиться, то не здесь! Итак, до свидания. Я буду рада повидать вас.
Брих с сомнением покачал головой.
— Скорее всего я вас разочарую. Мы разные люди… Мне трудно было б жить без холма с вышкой, на которой так холодно!
— Даже если дома станет… невозможно дышать? — полюбопытствовала она и, помолчав, добавила серьезно: — Будет война. Увы, она неизбежна, хотя я тоже ее не хочу. На чью сторону встанете вы? Мы живем в такое время…
Она исчезла так внезапно, что Брих еще не опамятовался от ее слов, улыбок, от приятного аромата, неотделимого от ее облика. Мысли смешались, он глотнул вина — голова закружилась. Эва красива, она притягивала и вместе с тем отталкивала. Чужая, вырванная с корнем — он почти восхищался ею и одновременно испытывал смутную жалость. И — протест. Что все это значило? Зачем они встретились? Что она пришла сказать ему? Или явилась, чтобы предостеречь? Вот он отверг недвусмысленное предложение Гиттингса и разорвал свое воззвание. Почему? Брих не знал, но чувство было такое, как будто он еле-еле ускользнул от крючка, заброшенного с другой стороны. Правильно, вот его путь. А та? Нет, не «до свидания»… Прощай! Никогда он больше ее не встретит, так он решил. Не хочет. Вспомнил о Бартоше, и тревога объяла его. Нашел ли Бартош его воззвание?
Хриплое пение подвыпивших юнцов, собравшихся в столовой, вывело его из задумчивости. С пьяной воинственностью, обнявшись за плечи, они орали американский марш. В квартире осталось лишь несколько завзятых выпивох — добродетельные дамы с дочерьми откланялись еще до полуночи. Со стороны бара донесся звон бокалов и взрыв хохота. Разошедшийся Раж смешал коктейль, который кто-то окрестил дразнящим названием, чем сорвал шумную овацию: «Атомик бомб»! Отлично придумано!
Брих собирался удалиться не прощаясь, но к нему привязался совершенно пьяный Лазецкий: он еле ворочал языком и икал.
— Позззор, док… доктор! Сввинство! Вы еще на сввободе? Дождетесь… вввсех… вввсе расстрелять! Война будет, бр-брат! Все вдррррызг!
И он разрыдался на плече у Бриха, словно огромный толстый ребенок.
В темном холле Брих помедлил. Ирена! Подумал о ней — и все в нем сжалось. Зайти к ней? Увидятся ли они еще когда-нибудь? Что ей сказать на вечное прощанье? Поколебавшись, он постучался в комнатушку, нажал на ручку двери. Заперто. Но, затаив дыхание, расслышал слабый шелест платья. Ирена там, но не отпирает. Брих хотел постучать еще, но шорох за спиной заставил его обернуться: Рия Калоусова, в полумраке вешалки, обшаривала карманы его собственного пальто. Бриха она не замечала.
Он подошел к ней. Рия повернула к нему свое прозрачное лицо, не выражавшее ни удивления, ни пристыженности, только бесчувственную меланхолию. Как нашаливший ребенок, без сопротивления позволила ему силой разжать ладонь и отобрать украденную мелочь: мундштук, проездной билет, оторванную пуговицу… Брих не стал упрекать ее, а она смотрела на него рыбьими глазами и некрасиво ухмылялась. Не обращая более на нее внимания, он надел пальто; ее судорожный смех заставил его ускорить шаги. Испытывая отвращение, он захлопнул за собой дверь ненавистной квартиры.
