Ион Агырбичану - «Архангелы»
— Браво, домнул Прункул! Виват! — воскликнул письмоводитель. Лед в его сердце растаял окончательно. «С ним нужно держать ухо востро, — думал он, — но идти одной дорогой придется. Безжалостнее паука, но по части доходных дел товарищ бесценный».
— Так вот, домнул письмоводитель, — продолжал Прункул, не разделяя ликования Попеску, — нам следует обмозговать это дельце. Через год-другой, а возможно, и раньше, потребуется банк и в Вэлень. Если мы об этом заблаговременно подумаем, то все акции будут в наших руках. Следует для отвода глаз пригласить в компанию еще несколько человек — не из местных, разумеется, — отдав им небольшое количество акций.
— Посмотрим, домнул Прункул, посмотрим. Идея неплохая, только бы ее осуществить. Как бы там ни было — вот вам моя рука! — серьезно сказал Попеску.
Мужчины торжественно пожали друг другу руки, словно заключив важную торговую сделку, и приятную и хлопотную одновременно.
Табачный дым в трактире Спиридона хоть ножом режь. Когда по залу пробегают хозяин или его помощники, молодые парнишки, дым этот распахивается, словно занавес, а потом опять смыкается у них за спиной.
Время от времени то в общий зал, то в отдельные кабинеты заглядывал Никифор, которого в эту ночь угощали по всем правилам. Он уже выпил несколько стаканчиков вина — что бывало с ним крайне редко — и, обуянный пророческим духом, никак не мог уйти, вновь и вновь начиная свою проповедь: «Святая пречистая троица и святая молитва…»
IX
Рождество миновало, а теплеть не теплело. Небо было чистое, зеленоватое, и солнце играло тысячью искорок на сугробах и сосульках, свисавших с колес, приводивших в движение толчеи. Во дворе у Иосифа Родяна царила такая же мертвая тишина, как и в доме. Пустынный двор с кучами золотоносного камня под снегом гляделся кладбищем с могильными холмами. В ворота не въезжали ни телеги, ни сани, створки их занавесил белый иней. Правду сказать, таким же запустением веяло и от других деревенских дворов. Дома, разбросанные вдоль трех перекрещивающихся долин, казались под снегом странными животными, что прилегли отдохнуть среди сугробов. Голубоватый дым столбами поднимался в ясное небо. Мороз стоял трескучий, и редко-редко когда на дороге появлялись сани.
Но ни одни не сворачивали во двор к Родяну, потому что «Архангелы» не давали золотоносного камня. Ведь добротный кварц вывезли с прииска еще до рождества, а в теперешней породе не было и намека на золото, и ее сбрасывали прямиком в пропасть. Из новой штольни доставали все тот же камень землистого цвета.
Но если и отыскалась бы настоящая золотоносная порода, то и тогда не понадобилось бы много подвод, чтобы везти ее к толчеям, потому что на прииске вот уже три недели трудились всего шесть рудокопов. Еще во время рождественских праздников многие из рудокопов с «Архангелов» позаботились о работе для себя на других приисках. Не выдав им жалованья, Иосиф Родян убедил их окончательно, что с «Архангелами» покончено. Они и раньше знали, что работают вхолостую, но, постоянно видя преисполненного надежд — пусть только на словах — управляющего, не могли решиться уйти с прииска. Слова Эленуцы прозвучали как откровение: «У управляющего, стало быть, нет денег даже на рабочих!» Эта потрясающая весть была убедительнее всех проб руды: на прииске делать было больше нечего. Многие из рудокопов подались на соседние прииски уже на третий день после рождества, известив Родяна, что покидают «Архангелов».
Иосиф Родян не смог заплатить и за первую неделю после рождества, и за вторую, и на прииске осталось всего шесть человек. Ни у кого из золотопромышленников в Вэлень толчеи не работали, вода в каналах и желобах замерзла. Напрасно пытались разбивать лед: недолгое время вода булькала, потом в ней появлялись иглы и звездочки льда, она густела и через час-два замерзала снова.
Иосиф Родян больше не ездил на прииск, он даже не выходил во двор — замуровался в доме, как в склепе. С людьми ему было тяжело. Сразу после рождества к нему явился примарь Корнян и заявил, что выходит из общества, потому что разуверился в успехе работ даже в том месте, какое сам указывал. Решение он принял в канун рождества, получив из города счета на несколько сотен злотых за какие-то особые покупки, которые Докица совершила в последние четыре месяца. Жива-здорова Докица осталась только благодаря необычайной легкости, с какой выпорхнула на улицу, да еще тому, что все три дня праздников носа домой не казала.
Управляющий «Архангелов» молча выслушал примаря. Сидел он опустив голову на грудь и не поднял ее, даже когда Корнян уходил.
Его угнетал стыд; стыд был похож на черное вязкое болото, и в нем растворялись все другие чувства. Он не мог ни на чем сосредоточиться, ни о чем подумать. Целыми днями сидел он без единой мысли в голове. Глаза у него помутнели, небритые щеки обрюзгли. Глотая суп, он будто глотал отраву. Не мог есть, не мог спать. Иногда ему казалось, что ему снится страшней сон и все вокруг него и он сам — нереально; тогда он ухмылялся. Но эти мгновенья были редкими вспышками в непроглядной ночи, в которой он теперь жил.
Свинцовая тяжесть угнетенности сменялась порой злобой. Все ему были врагами — Марина, служанки, даже Эленуца; врагами были замужние дочери, зятья. С упоением мерил он их вину в своем несчастье и чувствовал, как час от часу нарастает ненависть, которая, как ни странно, приносила ему облегчение. А чем обернется для этих людей свалившаяся на него беда, он не думал. Ненавидел Родян и бывших своих компаньонов, ненавидел и Унгуряна, хотя тот не вышел из общества. Старик Унгурян не терял надежды на «Архангелов», тем более что расходы на прииск сильно сократились, поскольку в штольне работали только шесть рудокопов. «Где спустили тысячу, там и сотенку потратим», — приговаривал он, радуясь, что его «адвокат» и на праздники не прислал телеграммы о самоубийстве.
Иосиф Родян все видел в черном свете. Никаких достоинств в людях он больше не находил, зато сколько открывал в них дурного! Припоминал слова, взгляды, жесты, которым когда-то не придавал никакого значения. И ставшие зримыми изъяны увеличивали его ненависть во сто крат. Скоро он пришел к убеждению, что мир переполнен мерзавцами. И все они устрашающими монстрами кишели в той тьме, в которую погрузилась его душа, норовя укусить и растерзать.
Марина бродила по дому бессильной тенью. Она даже и не плакала больше — все пыталась примириться с судьбой и надеялась, что господь бог не выбросит их на улицу на старости лет. Да, да, на старости лет! Марина чувствовала себя дряхлой старухой и смиренно, даже униженно молилась, трепеща от страха при виде мрачной безнадежности мужа. «Неужели я, слабая женщина, оказалась сильнее этого великана?» — спрашивала она с замиранием сердца. Вера ее была крепка, и только надежда чуть-чуть поколеблена, а потому все молитвы ее устремлялись к единственной светлой точке — золоту.
Марина была права: она оказалась сильнее гиганта-мужа! В несчастье она сумела найти для себя точку опоры, Иосиф же и не надеялся ни на что, ему казалось: в какую сторону ни пойди, всюду подстерегает бездна. Такому силачу, каким был управляющий «Архангелов», беда оказалась не по силам. А как долго он никого не боялся и не пасовал ни перед одним препятствием, встававшим у него на пути! Невозможно было даже предположить, что он станет таким беспомощным и единственной его целью в жизни станет стремление избежать столкновений. Порой Иосиф Родян казался себе бесформенной грудой мяса без рук, без ног, без головы, только с двумя глазами, которые внимательно следят, чтобы никого не увидеть.
Родян настолько потерялся, что на третьей неделе после рождества согласился послушаться своей жены. Доамна Марина не один день обдумывала, как бы умолить милосердного господа, и однажды утром подошла к мужу:
— Знаешь, что я надумала, Иосиф? — Великан едва повернул голову. — Надумала на прииске отслужить молебен. Пригласим отца Мурэшану. Может, пойдет всем на пользу святая молитва.
Родяна передернуло, в его мертвых глазах вспыхнул странный огонек.
— Отслужим! — согласился он.
— А к священнику… ты пойдешь? — с замиранием сердца спросила жена.
Помолчав, управляющий согласился и на это.
— Пойду схожу! — И тут же встал, готовый пуститься в путь.
— Надо сперва известить батюшку, — остановила его Марина. — Пошлю-ка я кого-нибудь.
Иосиф Родян безвольно опустился на стул, подумав, что охотнее сходил бы к попу сам. Что ж, пусть отслужит молебен на прииске, пусть люди увидят, может, успокоятся. Хотя сам он презирал эту игру со святой водой и кропилом. Но после пережитых несчастий молебен показался ему чем-то значительным, весомым, многообещающим — луч надежды затеплился во тьме души Родяна, и он ухватился за эту соломинку, как хватается измученный волнами человек за бревно, которое только что его стукнуло и чуть было не потопило.
