Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

— А мы почему об этом не знаем? Разве в деревне коммунисты второго сорта?

Вуншгетрей молчит. С какого-то времени он начал справедливее расценивать своего предшественника Крюгера и ошибки, в которых того упрекали. А метод Крюгера советоваться со специалистами даже признал полезным. И откровенно сообщил ему об этом.

Крюгер тогда не выказал ни малейшего злорадства, но и не впал в чувствительность.

— Хорошо, мой мальчик, лишь бы ты учился.

А что теперь? Вымученная улыбка Вуншгетрея.

— Ты поставь себя на мое место!

— Оле и так все время это делает. Он из сил выбивается, чтобы одолеть затруднения с кормами.

В дверях секретарша:

— Вас срочно хочет видеть товарищ Краусхар.

Краусхар, не дожидаясь приглашения, входит в кабинет. Увидев Крюгера, с разбегу останавливается.

— Ну, что?

Краусхар начинает что-то шептать на ухо секретарю. Последние сведения: в Блюменау три крестьянина подали заявление о выходе из кооператива.

— И как раз перед агитвоскресеньем. Никуда не годится.

У Вуншгетрея почва уходит из-под ног. Он гаркает на Крюгера:

— Вы что там вытворяете?

Крюгер сохраняет невозмутимое, почти железное спокойствие.

— Мы вытворяем? А не другой ли кто? Как нам, спрашивается, вербовать новых членов, когда коровы поют псалмы с голодухи?

Краусхар торопливо роется в бумагах.

— Оле как председатель нас больше не устраивает. Один вполне достойный крестьянин из Блюменау, член партии, готов вступить в «Цветущее поле» при условии, что Оле Бинкопа снимут с поста. По-моему, это все объясняет.

— Кто он такой?

— Буллерт, квалифицированный скотник, для вас просто находка.

От крюгеровского хохота дрожат стены.

Вуншгетрей растерянно:

— Кто дал эти сведения?

— Товарищ Симсон, государственная власть на селе.

Секретарь вспоминает черную тетрадь Фриды и внезапно чувствует себя одиноким. Беспредельно одиноким. На том месте, где стоял Карл Крюгер, стоит теперь его совесть.

«Ты еще помнишь?» — спрашивает совесть.

Вуншгетрей пристыженно опускает глаза в пол.

«Отвечай!» — настаивает совесть.

Вуншгетрей мямлит:

«Это было в те времена… Я многому научился».

— А ты уверен?

Вуншгетрей кивает и снова поднимает глаза: там стоит Карл Крюгер. Это спросил Карл Крюгер.

Молчание. Краусхар ждет решения. А секретарь подходит к окну, смотрит на улицу и вдруг так резко поворачивается лицом к своим собеседникам, что Краусхар вздрагивает.

— Я должен убедиться… Товарищ Симсон… Не знаю, не знаю… Я не уверен.

Итак, вместо твердых указаний Краусхар получает от секретаря смутное сомнение в пригодности Фриды Симсон. Нельзя сказать, что он огорчен таким исходом дела.

Фрида выслушала все, что мог ей сообщить Краусхар. Она была желта, как лимон, и высокомерно улыбалась. Ничего, секретарь райкома скоро поймет, чего стоит Фрида. Она пошла с козырей — выложила на стол копию письма Аннгрет. Рука ее при этом даже не дрогнула.

— Хватит с тебя?

Краусхар прочитал. Фрида заверила копию собственноручной подписью и скрепила печатью. Краусхар остолбенел от удивления. Значит, Вуншгетрей был не прав, когда выразил сомнение по поводу Фриды Симсон. А жаль.

Фрида решает действовать на собственный страх и риск. Пробил великий час торжества ее бдительности и всех сопутствующих добродетелей. Представился случай, Фрида подсовывает Краусхару какую-то бумагу:

— Подпиши.

Краусхар мнется:

— А не надо ли сперва заслушать мнение членов кооператива?

— Да что ты от них услышишь, заячья душонка! Если агитвоскресенье провалится, отвечать тебе, а не им!

Краусхар подписывает решение об отставке председателя Оле.

Симсон отправилась в контору. Оле созвал там правление кооператива. На повестке дня вопрос о покупке экскаватора.

Бухгалтер Бойхлер покачивается, силясь высказать свое недоверие. Живот у него колышется. Речь как-никак идет о деньгах.

— А с этой землековырялкой ладно получится? — спрашивает Эмма.

Оле с ангельской убежденностью:

— Ладно, еще бы не ладно!

— А если не получится, у вас с Мертке тоже ничего не будет.

— Че… че… чего с Мертке? — заикается Оле.

— Ты думаешь, старый черт, мы слепые?

Получилось вроде помолвки. У Мертке уши так и пылают. Карандаш выскальзывает из рук. Мертке лезет за ним под стол и заодно пожимает жилистую руку Оле.

Те же и Фрида со своим желчным лицом. Она пытается выглядеть воплощением партийной совести.

— О чем беседуем, товарищи?

— Оле предлагает купить землеройку. Надеюсь, это не противоречит партийному курсу?

— Оле больше не председатель.

Крюгер смеется:

— Это у тебя называется демократия?

Фрида достает из портфеля бумагу, подписанную Краусхаром.

Крюгер прочел и передал Оле. Оле прочел и задумался.

Симсон сурово, но с плохо скрытым торжеством:

— Ну, что скажешь?

— Некогда мне говорить! — Оле надевает свою кожаную фуражку и уходит.

Хлопает дверь. В комнате тишина. Ее нарушает вздох Бойхлера. Вздох означает, что с расходами на покупку экскаватора, слава богу, можно повременить.

Оле стоит посреди двора. Что они там снова затеяли? Не скрывается ли за этой белибердой, на разбор которой уйдет так много времени, сам секретарь? Впоследствии все выяснится, но думать о покупке экскаватора в ближайшее время нечего.

Пронизывая плотные осенние облака, летит к югу косяк диких гусей. «Га-га-га». Крик вожака манит Оле, как в далекие дни пастушества. Мечты без дела подобны пустоцветам. Нельзя терять время.

В конторе Крюгер пытается вразумительно поговорить с Фридой:

— Как это все получилось? Почему нас обошли?

— Ты всегда покрывал Оле. Наверно, не без причины. Не ты ли распродавал капиталистам наших лошадей?

Крюгер на мгновение лишается дара речи, но Франц Буммель уже тут как тут. Они говорят о его питомцах, которые были проданы в Данию. Он шипит:

— Глотку тебе перегрызть, что ли? Справься в бюро по продаже. Все оформлено. За этих лошадок наше государство получило датскую валюту.

Мертке предлагает Фриде сесть. Фрида отказывается. Мертке хватает ее за руку:

— Не будь такой непримиримой! Я ручаюсь за Оле.

Фрида отдергивает руку, словно от прикосновения какой-то нечисти.

— Не вам бы, милочка, говорить об этом.

Тогда вступает Эмма-малявка:

— А против меня тебе нечего сказать? Мои ноги соответствуют партийной мерке?

Фрида с улыбкой превосходства:

— Что я знаю, того никто не знает. — И удаляется.

Вуншгетрей не мог письменно сообщить свою точку зрения, как того требовал окружной комитет, он не мог доложить о допущенном. От Крюгера он знал: не из упрямства или своеволия погубил Оле импортных коров. Оле вообще здесь ни при чем. А кто при чем? Сбежавший Тимпе? Вуншгетрею очень и очень не хотелось бы представлять случившееся как акт саботажа. Это, конечно, просто, но далеко от истины. Даже Тимпе не для собственного развлечения кормил шведок силосом. Да, он не выполнил распоряжения председателя, это точно, но и он берег дефицитные концентраты для продуктивного стада. Он заботился о молоке. А заботиться о молоке — не грех, поскольку это соответствует призыву государства.

Ах, как все запутано и противоречиво. О таком можно говорить только при личной встрече.

Вуншгетрей переночевал в окружном центре. А с утра пораньше — точь-в-точь как Оле неделю назад — отправился на поиски экскаватора для Блюменау. Может быть, затея с мергелем действительно поможет им преодолеть кормовые затруднения? Трезвый и рассудительный Крюгер навряд ли стал бы ратовать за воздушные замки.

Районному секретарю не пришлось, как Оле, открывать и, ничего не добившись, закрывать столько дверей. И ездить в Тюрингию тоже не понадобилось. Ему сразу же пообещали одноковшовый экскаватор, который можно будет смонтировать на плавучем основании — на понтоне, к примеру.

Садясь в машину, чтобы ехать домой, секретарь удовлетворенно улыбался. И только шрам был повинен в том, что эта улыбка могла кому-нибудь показаться презрительной усмешкой. Сейчас он убедит Оле, что он-то его понял. Может, ему даже удастся вызвать улыбку на лице этого упрямца, когда по деревне загрохочет экскаватор.

Зима отступает еще раз, словно готовясь к прыжку. Солнце тужится изо всех своих стариковских сил.

Люди в «Цветущем поле» встревожены: исчез Оле.

Наступает вечер. Оле не возвращается. Друзья и соратники собираются на птицеферме. Неужели Мертке ничего не знает?

— Не будь дурочкой, дитя и товарищ, не скрывай от нас ничего из-за любви к нему!