Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
Я все еще не понимал, что в этом хорошего. Ицхак глядел на меня с жалостью.
— Очень просто. Под эту песенку я вытряс из страховой компании несколько льгот. Нас перевели в группу риска категории «Са». А были — «Ра». Понял, троечник?
— Ну уж... троечник... — пробормотал я. — Не при дамах же!..
По лицу очкастой особы скользнуло подобие усмешки.
Ицхак, конечно, гений. Из любого дерьма сумеет выдавить несколько капелек нектара. И выгодно всучить их клиенту. И клиент будет счастлив.
В этот момент зазвонил телефон. Не зазвонил — буквально взревел. Будто чуял, болван пластмассовый, что несет в себе громовые вести.
Ицхак коршуном пал на трубку и закричал:
— Ицхак-иддин слушает!..
И приник. Лицо моего шефа и одноклассника исполняло странный танец. Нос шевелился, губы жевали, глаза бегали, брови то ползли вверх, то сходились в непримиримом единоборстве. Даже уши — и те не оставались в стороне.
Наконец Ицхак нервно облизал кончик носа длинным языком и промолвил, окатив невидимого собеседника тайным жаром:
— Жду!
И швырнул трубку.
Костлявая Луринду непринужденно развалилась на диване, уставившись в пустоту. Закинула ногу на ногу, выставив колени. Покачала туфелькой.
Ицхак не обращал на нее никакого внимания. По правде сказать, и на меня тоже. Он медленно, будто боясь расплескать в себе что-то, крался по офису. Он был похож на хищника. На древнего воина-скотовода в окровавленных козьих шкурах.
Наконец девица равнодушно вторглась в священное молчание:
— Что стряслось-то?
Я думал, что Ицхак не удостоит нахалку ответом. Но он выдохнул, будто пламенем опалил:
— Увидите.
Через полчаса в офис ворвался Буллит. Ицхак налетел на него так, что мне показалось, будто они сейчас подерутся. Буллит, смеясь, отстранил его.
— Уймись, Иська.
И заметил Луринду. Лицо Буллита мгновенно приняло холодное, замкнутое выражение.
— Все, что происходит здесь, строго конфиденциально... Так что посторонним лучше...
Ицхак мельком оглянулся на девицу.
— А... Ягодка, ты не могла бы подождать меня в другом месте?
Девица, качнувшись негнущимся корпусом, встала и прошествовала к выходу. Она не глядела ни на одного из нас. Ицхак закрыл за ней дверь и повернулся к Буллиту.
— Давай.
Буллит уселся на диван — точнехонько в то место, где осталась после девицы ямка — и раскрыл портфель. Хрустнула бумага, звякнули таблички.
— Они отказались от иска.
Ицхак выхватил у него бумаги и впился в них глазами.
Я не выдержал:
— Вы расскажете, наконец, что случилось?
Ицхак сунул мне бумажку в пятьдесят сиклей.
— Баян, — молвил он задушевно, — не в службу, а в дружбу... Сбегай за портвейном...
Я онемел. Потом обрел дар речи. Завопил:
— Я — потомок древнего... В конце концов, я ведущий специалист... И моя честь как вавилонского...
Ицхак обнял меня за плечи и мягко подтолкнул к выходу.
— Баян, — повторил он. — Будь другом. Принеси. Я тебе потом все объясню... Вот вернешься — и объясню... Сразу... Честное слово...
И выпроводил меня на улицу. Я мрачно купил две бутылки дешевой гильгамешевки и вернулся в офис. Ицхак стоял на диване — опять в ботинках — повернувшись спиной к выходу. Что-то лепил на стену. Буллит подавал ему одну бумагу за другой, вынимая их из портфеля.
Я поставил гильгамешевку на офисный стол толстого черного стекла. Услышав характерный пристук полной бутылки, Ицхак обернулся. По-мастеровому отряхнул руки о свои богатые отутюженные брюки и спрыгнул.
Открылась стена, залепленная фотографиями. Они были выполнены с большим искусством.
Поначалу я глядел на них разинув рот. А потом захохотал.
Я хохотал до слез. Я обнимал Ицхака и Буллита. Я хлопал их по спине, а они хлопали меня и друг друга. Мы положили друг другу руки на плечи и начали раскачиваться и плясать, высоко задирая ноги.
И когда в офис зашла бывшая золотая медалистка Аннини, наша дорогая одноклассница, мы взяли ее в наш круг, и она на равных вошла в нашу победную воинскую пляску.
Бумага была официальным извещением о том, что детский садик и иные дошкольные учреждения микрорайона, убедившись в высоконравственности морального облика прогностической фирмы «Энкиду прорицейшн» полностью снимают все свои обвинения и отказываются от судебных исков. Кроме того, они обязуются возместить моральный ущерб, причиненный нашей компании, в том числе и публичным выступлением в средствах массовой информации. Господину Даяну выплачивается компенсация в размере 160 сиклей.
На фотографиях была изображена педагогическая дама в цветастом платье. Она стояла, сняв трусы и задрав подол. К ее круглому заду присосались проводки. Полуобернувшись, дама с глупой улыбкой смотрела на эти проводки. Ветерок слегка шевелил ее прическу.
Одни фотографии более подробно показывали лицо дамы, другие — ее жопу. Она была заснята в разные мгновения своего приобщения к нашей прогностической деятельности. Но и одной фотографии хватило бы...
— Иська! — молвил я, откупоривая первую бутылку гильгамешевки. — Иська, воистину, ты — гений!
Мы сдвинули четыре стакана и выхлебали их залпом.
Я очнулся не своей волей. Кто-то тащил меня, ухватив за ворот. Я слабо мычал и пытался высвободиться.
— Ну, ну... — ласково уговаривали меня.
Затем мне стало холодно, мокро и липко. Я пощупал лицо — оно было в урук-коле — и заплакал от бессилия.
— Что же вы... гады... делае... — пролепетал я, оседая.
Те, которые меня держали, были крепки. Они и не думали меня ронять. Пользуясь этим, я обвис у них на руках и стал качать согнутыми ногами, озоруя.
И тут меня стало рвать.
Проблевавшись, я обрел некоторую ясность. В сумеречной мути моего опьянения проступил скверик с памятником пророку Даниилу. Чугунный пророк, склонив голову на грудь и уцепившись пальцами в бороду, печально смотрел на перевернутые скамейки — их толстые короткие ножки, задранные кверху, неожиданно придали им сходство с запеченной курицей.
При мысли о курице мне опять стало дурно.
— Ну, ну, господин, — утешали меня.
— М-мур...зик? — выдавил я.
— Вот и хорошо, — обрадовался мой раб.
— М-мурзик, где остальные?
Мурзик прислонил меня к дереву. Я вцепился в шершавую кору, чтобы не упасть. Тем временем мой раб водрузил на место одну из скамеек.
— Скорее, ты... — сказал я, скользя пальцами по стволу. — Я... падаю...
Мурзик потащил меня к скамье. Я мешком повалился на нее. Мурзик воздвигся передо мной. Он чему-то глупо радовался.
— Что лыбишься? — осерчал я. — Пива принеси... Похмелиться желаю... И где господин Ицхак?
Мурзик поморгал, подвигал бровями и сказал, что господина Ицхака здесь нет.
— А я, значит, есть? — закономерно поинтересовался я.
Мурзик кивнул. У меня тут же закружилась голова. Я даже ногой топнул, только несильно.
— Не мотай башкой, у меня... ой. — Я рыгнул. — А я откуда здесь?
— Не знаю, — сказал Мурзик.
Я подумал немного. В голове тяжко ворочались неуклюжие мысли. Потом мне представились фотографии педагогической дамы с голой жопой. Мне стало весело, и я запел:
— Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, промчались годы, пронеслися...
— Домой бы вам надо, — сказал Мурзик. И оглянулся.
Я тоже попытался оглянуться, но едва не свалился со скамейки. Это рассердило меня.
— Что ты тут... вертишься?
— Рикшу ищу, — сказал Мурзик озабоченно. — Господин... А если я пойду за рикшей, вы обещаете, что никуда со скамейки не пойдете?
— Да кто ты такой, смерд, чтобы я тебе обещал? — взъярился я. — Ты откуда взялся, холоп? Да ты, кваллу...
Тут я зевнул.
Мурзик наклонился, крякнул, взял мои ноги и вынудил меня лечь на скамью. Я с наслаждением потянулся.
— Всему тебя, Мурзик, учить надо. Даже такой ерунды не умеешь, как уложить спать вавилонского налогоплательщика...
В последнем слове я безнадежно запутался. В моем состоянии — ничего удивительного. Я видел однажды докера в моем состоянии — тот в течение получаса не мог выговорить слова «мудак».
Мурзик куда-то сгинул.
Телефонный звонок. Стараясь не шевелить головой, я протянул руку и уронил телефон на пол. Из трубки слышался чей-то хриплый крик. Я шевелил пальцами над трубкой, но ухватить ее не мог; оторваться же от дивана не смел.
Трубку взял Мурзик. Приложил к моему уху.
В трубке бесновался Ицхак.
— Баян, твою!.. — орал он. — Ты меня слышишь?
— Да... — слабо ответил я.
— Я в больнице!
— Изя! — нашел в себе силы я. — Иська, что с тобой?
— Палец на руке сломал, — сказал Ицхак.
— А я думал, ты это другим местом делаешь, — сказал я. — Выписывайся скорей и приходи, я тебе покажу. У меня тоже такая штука есть.
Несколько минут Ицхак бессильно поливал меня бранью. Потом совсем другим тоном сказал:
— Баян, а ты не помнишь, что там произошло?
