Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
— О господи! — сказала она. — Теперь пойдут дела!
— Малыш Бобс! — взревела Шеба.
— Да благословит его бог! А ты заметила, где он намерен занять позиции?
Джон Дорси Леонард отложил газету и перегнулся от визгливого всхлипывающего смеха.
— Господи боже ты мой! — задыхался он. — Пусть-ка эти разбойники только сунутся!
Они сунулись.
Все это идущее на убыль лето Юджин метался между школой и «Диксилендом», не в силах в упоении неминуемой славы укротить свои гарцующие ноги. Он жадно поглощал мельчайшие новости и летел поделиться ими с Леонардами или с мисс Крейн. Он читал все газеты, которые ему удавалось раздобыть, и ликовал, потому что немцы терпели поражение за поражением и отступали повсюду. Ибо из этого хаоса газетных сообщений он извлек твердую уверенность в том, что гуннам приходится плохо. В тысячах мест они с визгом бежали от английской стали под Монсом, молили французов о пощаде на Марне, отступали здесь, отходили там, панически улепетывали еще где-то. Потом в одно прекрасное утро, когда им полагалось быть у Кельна, они оказались под стенами Парижа. Они бежали не в ту сторону. Мир потемнел. Он тщетно пытался понять. И не мог. Избрав неслыханную стратегию непрерывных отступлений, немецкая армия подошла к Парижу. Это было что-то новое в искусстве ведения войны. Собственно говоря, только через несколько лет Юджин наконец полностью осознал, что и в немецких армиях, по-видимому, все же кто-то иногда сражался.
Джон Дорси Леонард хранил спокойствие.
— Погоди! — говорил он убежденно. — Погоди, сынок! Старик Жоффр знает, что делает. Он этого и ждал. Теперь он заманил их туда, куда было надо.
Юджин только удивлялся, по каким тонким соображениям французскому генералу могло понадобиться, чтобы немецкая армия подошла к Парижу.
Маргарет подняла от газеты тревожные глаза.
— Положение, по-видимому, очень серьезно, — сказала она. — Да-да! — Она на мгновение умолкла, волна страстного гнева захлестнула ей горло.
Потом она добавила тихим дрожащим голосом:
— Если Англия погибнет, мы все погибнем.
— Да благословит ее бог! — возопила Шеба.
— Да благословит ее бог, Джин, — продолжала она, похлопав его по колену. — Когда я сошла тогда на ее милую старую землю, я не могла сдержаться. Мне было все равно, что обо мне подумают. Я встала на колени прямо в пыли и притворилась, будто завязываю шнурок, но, знаешь ли… — Ее мутные глаза блеснули сквозь слезы. — Я никак не могла с собой совладать. Да благословит ее бог! Знаешь, что я сделала? Я наклонилась и поцеловала землю! — Крупные клейкие слезы катились по ее красным щекам. Она громко всхлипывала, но продолжала: — Я сказала: это земля Шекспира, и Милтона, и Джона Китса, и, клянусь богом, главное, что это и моя земля! Да благословит ее бог! Да благословит ее бог!
Слезы тихо струились из глаз Маргарет Леонард. Ее лицо было влажно. Говорить она была не в силах. Все были глубоко растроганы.
— Она не погибнет! — сказал Джон Дорси Леонард. — Тут и мы скажем свое слово! Она не погибнет! Вот погодите!
В воображении Юджина пылал неизменный образ двух великих рук, слившихся над океаном в нерушимом пожатии, цвели зеленые поля и развертывал спирали сказочный Лондон, могучий, волшебный, древний, — романтический лабиринт старинных многолюдных улочек, высокие, почти смыкающиеся над головой дома, лукулловские яства и напитки и безумные властные глаза гения, горящие в толпе чудаковатых оригиналов.
Вместе с войной появилась и литература колдовского очарования войны. Маргарет Леонард давала ему такие книги одну за другой. Это были книги о молодых людях — о молодых людях, которые сражались за то, чтобы своею кровью омыть мир от зла. Своим вибрирующим голосом она читала ему сонет Руперта Брука — «Когда паду, то думай обо мне лишь так», а вложив в его руку экземпляр «Студента под ружьем» Дональда Хэнки, она сказала:
— Прочти это, мальчик. Ты будешь потрясен. На этих юношей снизошло озарение.
Он прочел это. И многое другое. На него снизошло озарение. Он стал членом этого рыцарского легиона — юный Галахед-Юджин, копье праведности. Он отправился граалить. Он десятками писал мемуары, в которые скромно, с юмором, с английской сдержанностью высшей закалки вкладывал все, что переполняло его чистое сердце истинного крестоносца. Иногда он доживал до блаженных дней мира, лишившись либо руки, либо ноги, либо глаза, — укороченный, но облагороженный; иногда его последние светозарные слова бывали записаны накануне атаки, в которой он погибал. Затуманившимися глазами читал он эпилог своей жизни и упивался своей посмертной славой, особенно когда доходил до своих последних слов, записанных и объясненных его издателем. Потом — свидетель собственной мужественной кончины — уронил три жаркие слезы на свое юное сраженное в цвете лет тело. Dulce et decorum est pro patria mori.[22]
Бен, хмурясь, косолапо шел по улице мимо аптеки Вуда. Поравнявшись с кучкой бездельников у кафельного входа, он посмотрел на них с внезапным испепеляющим презрением. Потом засмеялся негромко и яростно.
— Бог мой! — сказал он.
На углу он, хмурясь, подождал миссис Перт, которая вышла из почтамта. Она переходила улицу медленными зигзагами.
Договорившись встретиться с ней позже в аптеке, он перешел улицу и свернул за угол почтамта на Федерал-стрит. Он вошел во второй подъезд «Дома терапевтов и хирургов» и стал подниматься по темным скрипучим ступенькам. Где-то с размеренной удручающей монотонностью в темную влажную раковину капала вода. В дверях широкого коридора второго этажа он остановился, стараясь усмирить нервное биение сердца. Затем пошел по коридору и на полдороге свернул в приемную доктора Дж. Г. Коукера. Она была пуста. Сдвинув брови, он понюхал воздух. Все здание пронизывал чистый нервирующий запах антисептических средств. Журналы — «Лайф» и «Джадж», «Литерари дайджест», «Америкен», — разбросанные на черном квадратном столе, рассказывали безмолвную повесть о сотнях бесцельно и расстроенно листавших их рук. Открылась внутренняя дверь, из нее вышла мисс Рэй, помощница доктора. Она была в шляпе. Она уже собиралась уходить.
— Вы к доктору? — спросила она.
— Да, — сказал Бен. — Он занят?
— Заходите, Бен, — сказал Коукер, подходя к двери. Он вынул изо рта длинную изжеванную сигару и улыбнулся желтой улыбкой. — На сегодня все, Лора. Можете идти.
— До свидания, — сказала мисс Лора Рэй и ушла.
Бен вошел в кабинет. Коукер закрыл дверь и сел за свой заваленный бумагами стол.
— Вам будет удобнее вон на той кушетке, — сказал он с усмешкой.
Бен посмотрел на кушетку взглядом, затуманенным тошнотой.
— Сколько человек умерло на ней? — спросил он. Он нервно сел на стул перед столом, закурил сигарету и поднес догорающую спичку к обугленному кончику сигары, которую протянул Коукер.
— Ну, так чем я могу быть полезен, сынок? — спросил Коукер.
— Мне надоело гнить тут, — сказал Бен. — Я предпочту гнить где-нибудь в другом месте.
— Я что-то не понял, Бен.
— Вы, наверное, слышали, Коукер, — сказал Бен негромко и язвительно, — что в Европе идет война. То есть если вы научились читать газеты.
— Нет, я ничего об этом не слышал, сынок, — сказал Коукер, неторопливо затягиваясь. — Газету я читаю — ту, которая выходит по утрам. Вероятно, они еще не получили этого известия. — Он злокозненно улыбнулся. — Так чего же вы хотите, Бен?
— Я собираюсь уехать в Канаду и записаться добровольцем, — сказал Бен. — И хотел бы узнать у вас, годен ли я.
Коукер помолчал. Он вынул длинную изжеванную сигару изо рта и задумчиво поглядел на нее.
— Зачем вам это, Бен? — сказал он.
Бен внезапно встал и отошел к окну. Он выбросил свою сигарету во двор. Она ударилась о цемент с коротким сухим щелчком. Когда Бен обернулся, его желтоватое лицо было белым от напряжения.
— Ради всего святого, Коукер! — сказал он. — Зачем все это? Можете вы мне сказать? Для чего мы существуем? Вы — врач и должны что-то знать об этом.
Коукер продолжал глядеть на свою сигару. Она снова погасла.
— Почему? — спросил он размеренным голосом. — Почему я должен что-то знать?
— Откуда мы пришли? Куда мы идем? Для чего мы здесь? Зачем все это, черт подери? — бешено выкрикивал Бен, повышая и повышая голос. Он смотрел на по жилого врача горьким, обвиняющим взглядом. — Бога ради, не молчите, Коукер. Что вы сидите как манекен! Скажите что-нибудь.
— Что я, по-вашему, должен сказать? — сказал Коукер. — Кто я? Чтец мыслей? Медиум? Я врач, а не священник. Я видел, как они рождались, я видел, как они умирали. Что происходит с ними до и после, я не знаю.
— К черту это! — сказал Бен. — Но что происходит с ними в промежутке?
— Об этом, Бен, я знаю столько же, сколько и вы, — сказал Коукер. — Вам нужен не врач, а пророк.
