Габриэль Руа - Счастье по случаю
Это была какая-то маленькая, совершенно незнакомая ему тщедушная старушка с кротким и покорным лицом, стоявшая в толпе с таким видом, словно она затерялась среди чужих.
На секунду их взгляды встретились. И в то же мгновение Эманюэль понял. Эта простая женщина шевелила губами, как бы обращаясь к нему с последним напутствием. Он не расслышал слов, но по движению ее губ понял, что она говорит только ему: «Это кончится. Когда-нибудь кончится. Когда-нибудь этому придет конец».
И сознание Эманюэля словно озарил свет.
Так, значит, вот какая смутная, непонятная для большинства людей надежда и на этот раз снова воодушевила человечество — уничтожить войну.
Флорентина уже превратилась в светлое пятно. Он видел, как она вынула пудреницу и стерла со щек следы слезинок. Он закрыл глаза, словно запечатлевая в памяти этот образ. Потом он попытался снова найти в толпе это узкое лицо с горящими глазами. Но не успел еще поезд скрыться из виду, как она, не обернувшись, ушла прочь.
Она почувствовала себя очень усталой. Не дожидаясь отца, она одна пробралась через густую толпу и поспешно пошла к выходу.
Жара и гул толпы растревожили ее. Смутная печаль сжимала ее сердце. Не горе, но ощущение потери, всю значительность которой она еще только начинала понимать.
Она вышла из здания вокзала и остановилась, чтобы немного собраться с мыслями.
Ей самой было не совсем ясно, что ее так волнует.
Она приняла доброту и заботливость Эманюэля как должное. Эти его достоинства не произвели на нее особого впечатления. Но ее тронула его щедрость.
Перед отъездом Эманюэль вдобавок к тем сбережениям, которые он положил на ее имя в банк, отдал ей почти все свое жалованье.
Флорентина открыла сумку. С чувством глубокого удовлетворения она потрогала чековую книжку и пачку банкнот. Но вдруг ей стало стыдно, и она сбежала вниз, на тротуар.
Она чуть не упала, столкнувшись с группой молодых людей, выходивших из автомобиля. Какая-то дама быстро протянула ей руку. Это была маленькая старушка, вся в черном, очень хрупкая.
— Вы только что проводили кого-нибудь из своих? — спросила она. — Отца или, может быть, жениха?
— Мужа, — коротко ответила Флорентина.
Она произнесла слово «муж» немного хвастливо, но сообразила это только потом.
— Вы должны гордиться вашим мужем, — сказала старая дама перед тем, как отойти.
Флорентина на секунду задумалась. Затем какая-то новая улыбка, застенчивая и светлая, озарила ее усталое лицо. Ей сразу вспомнилось, что многие обращали на нее внимание, когда в последнее время она появлялась где-нибудь под руку с Эманюэлем. И у нее защемило сердце.
Она не любила Эманюэля. Вернее, она не полюбила его так сильно, как одно время надеялась полюбить. И все же она испытывала что-то вроде благодарности или, вернее, удовлетворения от того, что он ее любит, и искренне хотела ответить ему на его чувство.
Она подняла глаза. И внезапно резко выпрямилась. На противоположном тротуаре она увидела Жана Левека. Остановившись под фонарем, он развертывал газету. На нем был хороший костюм, который Флорентина принялась с жадностью разглядывать. От нее не ускользнуло даже, что галстук Жана был того же цвета, что и летние ботинки и шляпа из мягкого фетра, небрежно сдвинутая на затылок. Она вспомнила Эманюэля — в немного помятом мундире цвета хаки и грубых, тяжелых ботинках. И внезапно ее охватила ярость при мысли, что Жан появился здесь, чтобы унизить сохранившийся в ее памяти образ Эманюэля. Затем у нее возникли иные, коварные мысли. Было мгновение, когда, преисполненная горечи, она уже собиралась подойти к Жану. Чтобы показать ему обручальное кольцо. И чтобы Жан как следует разглядел платье из узорного шелка, купленное ей Эманюэлем, и изящные туфельки, которые он подарил ей накануне отъезда. И прелестную замшевую сумочку! Он все это выбрал для нее сам. Никогда еще она не была так нарядно одета. И, смущенная, растерянная, она думала о том, как, в сущности, грустно быть такой элегантной и знать, что на тебя никто не смотрит, — даже Жан… ну, хотя бы на минутку… «Хотя бы только на одну минутку, — думала она. — Только чтобы доказать ему, что он мне теперь совсем не нужен». Было очень трудно уйти вот так, даже не бросив ему какой-нибудь насмешки, не увидев в его глазах интереса, любопытства, а может быть, даже и желания… Ах, увидеть, как загорятся его глаза, а потом посмеяться, посмеяться над ним и уйти, чувствуя себя отмщенной, удовлетворенной, счастливой — да, по-настоящему счастливой! Ее сердце билось так сильно, что у нее даже перехватило дыхание, пока она исподтишка наблюдала за молодым человеком, все же опасаясь, как бы он ее не заметил…
Жан поднял голову, сложил газету и пошел дальше. И тогда, сдерживая дыхание, она поспешила отступить в тень стоявшей рядом машины — ее руки стали влажными от волнения, в висках стучало; она замерла на месте, ожидая, чтобы Жан прошел мимо, не заметив ее. Проходя, он слегка задел ее рукавом. Она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, не пошевельнуться. Затем она быстро ушла. Она пересекла улицу почти бегом. Она шла по направлению к предместью. Она спешила прочь с таким чувством, словно спасалась от чего-то.
Она долго шла так куда глаза глядят, с развевающимися на ветру волосами. Потом немного замедлила шаг. И наконец остановилась, совсем запыхавшись. И тут она с изумлением почувствовала, что довольна собой. Ее удивило это никогда прежде не испытанное удовлетворение, уважение к самой себе. Она поняла, что для нее и в самом деле начинается новая жизнь.
Возвращение Эманюэля, о котором раньше она не могла думать без ужаса, теперь показалось ей вполне естественным. Ее будущий путь был ясным и определенным. Она думала о нем без особой радости, но и без печали. Охватившее ее спокойствие было для нее столь же благотворным, как отдых на залитой солнцем скамейке для того, кто целую долгую ночь брел во мраке. «Много чего случилось за последнее время, — думала она. — Но все это, конечно, скоро забудется». Она уже больше не замечала, что в ее сердце почти нет горечи. Мало-помалу ее мысли обратились к будущему ребенку, и теперь она думала о нем без неприязни. Ей казалось, что это вовсе не ребенок Жана, что это ребенок ее и Эманюэля. Она еще не любила этого ребенка, который причинит ей страдание; вероятно, она никогда и не сможет полюбить его, она даже все еще боялась его, но ей казалось, что со временем она привыкнет не связывать мысль о нем с мыслью о своем грехе, о своей роковой ошибке. Эманюэль позаботится о них. Эманюэль… Брак с ним будет, конечно, гораздо удачнее, чем был бы брак с Жаном. Эманюэль весь раскрывался в каждом своем слове, в каждом взгляде, и всегда можно было знать заранее, чего от него ждать. Конечно, она не питала больше надежд на бурные чувства, но она предвидела благополучие и спокойствие, которые вознаградят ее за перенесенные страдания. И это благополучие, это спокойствие она распространяла и на мать, и на братьев, и на сестер; и ее охватило гордое чувство полного искупления. На миг при мысли о порывистом характере Эманюэля, о том, что он мог оказаться и вспыльчивым, ей стало немножко страшно. Пожалуй, лучше было бы признаться ему во всем. Но тут же она усмехнулась. И в сотый раз поздравила себя с тем, что так ловко разыграла свои карты. Впрочем, ни греха, ни вины, ни прошлого больше не было — все это уже кончилось. Осталось только будущее.
Она шла по улице Сен-Жак, уже совсем темной теперь, когда она приблизилась к предместью, и ее практичный ум был занят деловыми заботами. Она строила всевозможные планы, у нее возникали всякого рода неожиданные соображения, одно другого приятнее и заманчивее. С двумя пособиями — ее и матери — они смогут жить теперь очень хорошо. Эманюэль уговаривал ее бросить работу, но она была жадна и поэтому думала: «Я буду работать, пока смогу — все-таки лишние деньги». В ней пробуждалось тщеславие и тайное сочувствие к своим. «Своими» она считала свою семью и Эманюэля, но отнюдь не семью Летурно. Она была втайне уязвлена некоторой холодностью, которую они выказывали, и всегда испытывала в их присутствии неловкость, а потому собиралась по отношению к ним делать только то, чего требовала простая вежливость. Она охотно обошлась бы и без этого, если бы Эманюэль так не настаивал. Потом, опьяненная гордостью и алчностью, она вспомнила дом, который сдавался на бульваре Ла-Салль, почти такой же красивый, как дом Летурно. «А почему бы и нет? — сказала она себе. — Теперь у нас есть деньги, Сент-Анри нам больше не подходит». Она не осмеливалась признаться даже себе самой, как ей хочется порвать со всем тем, что могло бы напомнить ей о ее нелепом увлечении Жаном Левеком. Она обдумала покупку новой одежды для матери и для детей. «Наконец-то мы заживем на славу», — повторяла она про себя с чувством удовлетворенного тщеславия и с некоторым недоумением. «Мама никак не может утешиться, — думала она. — Но папа хорошо поступил, что пошел в армию. Это самое лучшее, что он сделал в жизни… А мама… мама должна с этим примириться. Странно все-таки, что это ее так огорчает… А ведь у нее никогда еще не было столько денег!»
