Виталий Безруков - Есенин
Есенин всегда хорошо читал свои стихи, но в этот раз всем присутствующим стало страшно. Он читал с таким откровением, будто никого не было вокруг — только он и она, его любовь, его заметавшийся «пожар голубой»!
В наступившей тишине Есенин стоял одинокий, неприкаянный и горящим взглядом звал любимую с собой «хоть в свои, хоть в чужие дали». Августа видела, как ему плохо, трудно, и ей казалось, что она сможет, забыв про все на свете, пойти за ним… Но прошла минута томительного ожидания, а она не двинулась с места, просто не смогла этого сделать. Что-то в ее душе было сломано навсегда!
Есенин понял это. Он оглядел всех с грустной улыбкой, словно извиняясь за свою несдержанность, и, виновато опустив голову, молча вышел.
Глава 3
ПОМОЛВКА С СОФЬЕЙ ТОЛСТОЙ
Анна Абрамовна Берзинь, высокая, сухощавая миловидная женщина лет тридцати пяти, занимала высокий пост в Госиздате.
Часто встречаясь по литературным делам с Есениным, она, как и многие другие женщины, окружавшие его, не избежала есенинских чар. С пылкой страстью одинокой женщины, изголодавшейся по мужской ласке, она отдалась ему, когда он проводил ее домой после какой-то вечеринки. Но эта близость не переросла у Есенина в настоящее чувство, чего нельзя было сказать про Берзинь. Под внешним деловым видом партийного работника таилась простая баба со всеми ее инстинктами. На правах друга она принимала активное участие в его жизни: помогала ему в издательских делах и по мере возможности уберегала от скандалов. В глубине души она надеялась, что когда-нибудь у них сложатся серьезные отношения, хотя бы в знак благодарности. Бениславскую она в расчет не брала. Анна была твердо уверена: Есенин хотя и жил у Галины и был с ней близок, но она ему не пара! Но узнав, что Есенин сделал предложение не ей, как она ожидала, а Софье Толстой, внучке самого Льва Толстого, Берзинь, побросав все свои важные дела, примчалась на квартиру к Бениславской, где праздновалась «помолвка». Поднявшись на лифте на нужный этаж, она подошла к двери и услышала прямо-таки органный рев баянов.
В комнате за столом она увидела большую компанию родственников и друзей Есенина. Никто не обратил на нее внимания, все смотрели на баянистов, исполняющих какую-то фугу Баха. Когда оглушительно прозвучал последний аккорд, Есенин, повернувшись, увидел стоящую в дверях Берзинь.
— Анна Абрамовна! Аня! — пьяно закричал он. — Что так поздно?!
— Лучше поздно, чем никогда!.. — весело ответила Берзинь.
— Сказала девушка, садясь на карандаш! — завершил Есенин известный анекдот и протянул ей руку. — Проходи, Анечка, садись!
— На карандаш? — поинтересовалась Берзинь, нисколько не смущаясь.
Гости были по большей части хмельны, а потому всем понравилась ее острота. Есенин зааплодировал:
— Браво, Аня. Люблю смелых женщин!
Пильняк подвинулся, приглашая ее сесть рядом:
— Анна Абрамовна, прошу сюда! Вот, знакомьтесь, Софья Толстая, без пяти минут Толстая-Есенина… или наоборот… в общем, черт их разберет! — сострил он, представляя ей Софью Толстую. Женщины оценивающе поглядели друг на друга и сдержанно улыбнулись. Берзинь налили «штрафную». Она чуть-чуть пригубила и, поставив рюмку на стол, вопросительно и с укором посмотрела на Есенина.
— Да, Аня! Такие дела! — улыбнулся он виновато. — Э-э-эх! Мать ее не замать! — махнул он рукой. — Давай, ребята, мою «Тальянку», — обратился он к баянистам. — Я их, Аня, из театра Мейерхольда пригласил. Ты послушай, какая мощь, орган настоящий! Ну давай, мужики!.. Катька, Илья, запевайте!
Катя с Ильей послушно запели:
Над окошком месяц. Под окошком ветер.Облетевший тополь серебрист и светел.
Есенин махнул баянистам рукой, и те широко развели меха своих баянов. Рев и стон! Все подхватили:
Дальний плач тальянки, голос одинокий —И такой родимый, и такой далекий.
И снова одни Катя с Ильей на два голоса:
Плачет и смеется песня лиховая.Где ты, моя липа, липа вековая?
Есенин вскочил и, жестом заставив всех замолчать, один пропел срывающимся голосом:
Я и сам когда-то в праздник спозаранкуВыходил к любимой, развернув тальянку.
А теперь я милой ничего не значу.Под чужую песню и смеюсь и плачу.
Слезы градом полились из глаз его. Когда все хором пропели:
Дальний плач тальянки, голос одинокий —И такой родимый, и такой далекий, —
Есенин взял со стола бутылку, подошел к баянистам:
— Где ваши стаканы? Выпьем! Спасибо, братцы! Вот это да! Вот это Русь! — Лицо его побледнело. Когда баянисты выпили и стали закусывать, Есенин взял у одного из них баян и стал на слух подбирать мелодию, напевая: «Клен ты мой опавший… клен заледенелый…»
Он закрыл глаза, покачиваясь в такт мелодии.
— Вы действительно собираетесь за него замуж? — спросила Берзинь, наклонившись к Софье Толстой.
— Да, у нас вопрос решен, — ответила Софья, глядя ей прямо в глаза.
— А это, — кивнула Анна на Есенина, — вас это не шокирует? Вы же видите, он совсем невменяемый, когда пьяный. Его в больницу надо положить, а не… — «в постель с собой», — подумала она.
— Я уверена, что мне удастся удержать его от пьянства, — ответила Софья очень спокойно.
— Вы давно его знаете? — не сдавалась Берзинь. Софья, поглядев на нее, с недоумением произнесла:
— А разве это играет какую-нибудь роль? Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?
— Ладно бы полюбить, а вот выйти замуж — это другое дело… — Анну буквально трясло от ненависти к этой потомственной графине.
Толстая, слегка пожав плечами, встала и подошла к Есенину. Обняв его сзади, она нежно провела рукой по его волосам. Есенин отстранился, но она продолжала ерошить ему волосы.
— Отойди на хер! — отбросил Есенин ее руку и зло глянул на нее.
Софья спокойно, как ни в чем не бывало, отошла и села на свое место.
— Вот видите, разве можно за него замуж идти, если он невесту материт? — язвительно заметила Берзинь.
— Он пьян сейчас, — невозмутимо ответила Толстая.
— Последнее время он все чаще бывает пьян, — продолжала жалить ее Берзинь.
Толстая опять посмотрела ей прямо в глаза.
— Ничего, он перестанет пить, я в этом уверена, — сказала она и, хитро прищурившись, спросила ласково: — Анна Абрамовна, душенька, вы бы отказались, предложи он вам стать его… — она сделала паузу, — не любовницей, нет, а женой? То-то, миленькая вы моя начальница!
Увидев, как обе женщины мило разговаривают, Есенин крикнул через весь стол:
— Анна Абрамовна, а правда, у Сони глаза добрые?
— Да, Сережа! — ответила Анна, глядя на Толстую и еле сдерживаясь от смеха. — Она очень похожа на своего дедушку, графа Льва Николаевича, бороды только не хватает!.. А где Галя? — спросила она про Бениславскую.
— На кухне, закуску готовит или посуду моет! — ответил равнодушно Есенин. — Сходи за ней, пусть водки еще даст!..
Берзинь вышла на кухню. Бениславская мыла посуду и беззвучно плакала. Анна достала коробку папирос «Сафо» и, закурив, спросила:
— В чем дело, Галя, я ничего не понимаю.
— Чего ж тут не понимать? Сергей собирается жениться… на этой…
— Как это началось у них… когда?
— Здесь и началось. Была вечеринка, был приглашен и Борис Пильняк с Толстой: она же была его любовницей. Дай мне папиросу, — попросила Бениславская, сложив чистую посуду на полотенце на столе. Прикурив дрожащими пальцами папиросу, она невесело усмехнулась: — «Сафо»! И ты тоже «Сафо»!.. Так вот… Пильняку она, видимо, уже надоела, а Сергей в тот вечер стал оказывать ей недвусмысленные знаки внимания. Пильняк ушел раньше, Софья осталась. Засиделись допоздна… Решили, что Есенин пойдет ее провожать… Вот и проводил…
— Зачем Сергей это делает? Ведь видно, что он ее не любит! — с досадой проговорила Берзинь, нервно гася папиросу и прикуривая другую.
— Говорит, что жалеет ее, — горько вздохнула Бениславская. — Но почему он ее жалеет? Из-за фамилии?! Не пожалел же он меня! Не пожалел Вольпин, Риту и других! Мало ли их у него было! А тебя? Тебя он пожалел? Только не лги, «Сафо», — вскинула она на Анну жесткий взгляд.
— Да… — печально сникла Берзинь, — я его любила!
— И любишь?
— И люблю! — откровенно призналась Анна и всхлипнула.
Галя сочувственно обняла ее.
— Мы для него как его любимые папиросы: искурил, изжевал и бросил… Мы все его любимые «Сафо»… — Взяв себя в руки, Галя стала вытирать тарелки. — Пусть женится, не отговаривай. Может, она поможет и он перестанет пить…
