Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Тебе нельзя, — на ходу бросил сэр Уильям, холодно на него глянув, и направился на конюшенный двор. Мальчик замер как вкопанный, растерянно ища взглядом няньку.

— Ничего страшного, — с улыбкой успокоила я сынишку. — Просто сэр Уильям очень торопится.

Гарри нахмурился.

— А почему? Почему он не играет с Гарри? — спросил он, и у меня не нашлось подходящего ответа.

Казалось, весь двор развернут, точно войско перед атакой. Важнее всего были новости, поступавшие из Малина. Генрих отправлял в Ирландию своих лордов и советников, которые вели переговоры с ирландскими лордами, требуя, чтобы те вспомнили, какому королю они обещали хранить верность, и упрекая их в желании перебежать на сторону какого-то самозванца. Предателей прощали в торопливой вспышке великодушия и освобождали из тюрем, и они опять клялись Генриху в преданности. Старые забытые союзы ковались заново. Ирландия должна была стать безопасной, а от ее населения требовалось отвратить сердце от столь любимого на Севере сына Йорка и льнуть к своему нынешнему правителю Тюдору. Представители ближнего окружения Генриха — те, кому он более всего доверял, — отправились в Бристоль, дабы собрать и подготовить корабли, способные патрулировать пролив и следить за теми судами, что приходят из Франции, Фландрии, Ирландии и Шотландии. У «этого мальчишки», похоже, друзья и союзники имелись повсюду.

— Ты ждешь нового вторжения? — сама себе не веря, спросила я мужа.

У Генриха на лице между бровями залегла глубокая складка.

— Естественно, жду, — бросил он. — Вот только не знаю, когда оно начнется. И понятия не имею, где это произойдет и какова будет численность противника. А ведь это и есть самое важное.

— Разве твои шпионы тебе еще не донесли? — Как я ни старалась, в моем голосе все-таки прозвучало насмешливое презрение, которого я никогда не могла скрыть, говоря о его бесчисленных шпионах.

— Пока еще нет, — тут же ощетинился он. — Некоторые свои тайны мои враги хранят очень хорошо.

Я повернулась, чтобы идти в детскую: вскоре должен был прийти врач, чтобы осмотреть Элизабет.

— Не уходи, — вдруг сказал Генрих. — Мне нужно…

Я повернулась к нему, по-прежнему держась за дверную ручку; мне хотелось поскорее поговорить с врачом, я очень надеялась, что Элизабет может помочь теплая погода, что летом у нее прибавится сил.

— Что ты хотел мне сказать?

Он беспомощно на меня посмотрел и спросил:

— Никто не пытался с тобой поговорить? Ты бы сказала мне, если бы кто-то попытался это сделать?

Все мои мысли были о больном ребенке, и я совершенно не понимала, кого он имеет в виду.

— Кто мог пытаться поговорить со мной? О чем? Что ты имеешь в виду?

— Об этом мальчишке… — выдавил он из себя. — Никто с тобой о нем не говорил?

— И кто бы стал это делать?

Взгляд его темных глаз стал более сосредоточенным, пристальным, даже подозрительным.

— Как это кто? Разве ты не знаешь, кому хотелось бы поговорить с тобой о нем?

Я развела руками.

— Милорд, я действительно не знаю. Со мной никто об «этом мальчишке» разговоров не вел. Я даже представить себе не могу, с какой стати кто-то вдруг стал бы со мной о нем разговаривать. Всем ясно, как тебе неприятна эта история. И, разумеется, никто не собирается обсуждать со мной то, что сводит… — Я не договорила.

— Сводит твоего мужа с ума? — закончил он.

Я не ответила.

— Кто-то из моих придворных получает от него указания, — сказал он так, словно вырывая это признание из тайников собственной души. — Кто-то твердо намерен свергнуть меня и посадить на трон этого мальчишку.

— Кто? — шепотом спросила я, чувствуя, как силен его страх. Я даже оглянулась через плечо, желая убедиться, что дверь у меня за спиной плотно закрыта. Потом снова подошла к нему: — Неужели кто-то из наших придворных строит против нас заговор?

Генрих покачал головой.

— Одному из моих людей удалось перехватить письмо, но там не было никаких имен.

— Как это — перехватить?

— Ну, попросту украсть. Мне известно, что некие люди во имя любви к Дому Йорков объединили свои усилия и надеются возвести на престол этого мальчишку. И, возможно, таких людей не так уж мало. Раньше они действовали совместно с твоей матерью, именно она была их тайным предводителем; им, кстати, помогала даже твоя бабушка. Но теперь к ним примкнули даже те, кто выдает себя за моих друзей или верных слуг. Те, кто был мне ближе родного брата. И теперь я не знаю, кому могу доверять; не знаю, кто мне друг, а кто враг.

В душу мою вдруг закрался леденящий страх; я словно сама почувствовала, каково приходится Генриху: каждый день он встречается со своими советниками за закрытыми резными дверями, зная, что каждый из этих людей может оказаться предателем; каждый день он направляется вместе со мной в обеденный зал, улыбаясь сотням придворных и понимая, что многие из них, возможно, состоят в тайной переписке с нашими врагами, а может, даже собирают оружие и войско для того, чтобы нас свергнуть или убить. Мы всегда имели большой и шумный двор, но что, если хотя бы четверть наших придворных настроены против нас? А если половина? Что, если кто-то захочет уничтожить моих сыновей? Что, если кто-то понемногу травит мою маленькую дочь? Что, если они пойдут даже против меня?

— Враги есть даже в самом сердце нашего двора, — прошептал Генрих. — И это, возможно, те, кто стелет нам постель, подает пищу или пробует еду, заверяя нас, что есть ее безопасно. Тайные враги, возможно, ездят вместе с нами на прогулки, играют с нами в карты, танцуют, держа тебя за руку или обнимая за талию, учтиво прощаются с нами перед сном. Кого-то из них мы считаем своими родственниками и называем «дорогими». Нет, я просто не знаю, кому здесь можно доверять!

Я не стала говорить, что уж я-то ему верна; он, безусловно, не обрел бы в этих словах ни капли утешения, считая враждебными и весь Дом Йорков, и все мое окружение. Ему, возможно, даже само мое имя казалось вражеским. Простыми словами перебороть эту ненависть было невозможно.

— Я уверена, что вокруг тебя всегда найдутся люди, которым ты полностью можешь доверять, — попыталась я успокоить его и тут же старательно их ему перечислила, словно исполняя магический гимн, способный разогнать тьму. — Это твоя мать, твой дядя Джаспер, граф Оксфорд, твой отчим Стэнли и его родня, Куртенэ, мой сводный брат Томас Грей. Все эти люди стояли с тобой плечом к плечу во время битвы при Стоуке и, не сомневаюсь, снова поднимутся на твою защиту.

Генрих с сомнением покачал головой:

— Не думаю. Во-первых, далеко не все они сражались рядом со мной при Стоуке. Кое-кто отыскал хороший предлог, чтобы находиться как можно дальше от меня. Кое-кто обещал подойти со своим войском, но все затягивал свое прибытие и в итоге вовремя так и не прибыл. А многие, клянясь мне в любви и преданности, и вовсе преспокойно отказались участвовать в сражении — одни притворились больными, другие сказали, что не могут оставить дом и хозяйство. Кое-кто из моих так называемых друзей даже участвовал в битве — только на стороне моего противника и потом смиренно просил у меня за это прощения. Да и в любом случае большая часть тех, кто вместе со мной был при Стоуке, уже пойдут вместе со мной воевать с этим мальчишкой, явившимся сюда под знаменем Белой розы, ибо именно его они считают истинным принцем Йоркским и наследником престола.

Генрих отошел от меня к столу, на котором были аккуратно разложены полученные им письма, тайные шифры и печати. Он никогда больше не писал обычных писем, он все их шифровал. Он избегал писать даже самые простые записки; даже несколько слов, написанных его рукой, всегда были тайным образом зашифрованы. Казалось, этот письменный стол принадлежит не королю Англии, а королю шпионажа.

— Я не стану больше тебя задерживать, — сухо сказал он мне, — но надеюсь, что ты немедленно сообщишь мне, если кто-то скажет тебе о нем хоть слово. Я хочу знать все — даже мельчайшие слухи. И я на тебя рассчитываю.

Я хотела сказать, что, разумеется, тут же все ему выложу, да и как я могу поступить иначе, ведь я его жена, мать его наследников, моих любимых сыновей и дочерей. Нет никого на свете, кого я любила бы нежнее своих детей. Как он может сомневаться, что я сразу же не приду к нему, если что-то узнаю? Но, заметив, какими мрачными глазами он на меня смотрит, я поняла: он не просит меня о помощи, он мне угрожает! Он не просит о поддержке, он грозно предупреждает меня о том, что будет, если я обману его ожидания. Он мне не доверяет и, самое главное, хочет, чтобы я это поняла.

— Я — твоя жена, — тихо сказала я. — В день нашей свадьбы я дала клятву любить тебя и быть тебе верной супругой. Господь милостив, и с тех пор мне удалось по-настоящему тебя полюбить. Мне казалось, что и ты меня полюбил. Казалось, что оба мы очень рады тому, что на нас снизошла любовь. Могу лишь повторить: я по-прежнему рада этой любви, я по-прежнему твоя жена, и я по-прежнему люблю тебя, Генри.