Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Вилли сказал Маурисио, что ему уже лучше. Он рассказал ему о смерти Петры – я об этом не упоминала – и о необычном бдении, когда она умирала. Он закопал фигурку Элеггуа в комнате Петры, признался Вилли, не потому, что не верит в священные обряды, а потому что ему казалось, так будет лучше – ведь Петра почти всю свою жизнь провела в этой комнате. А вот коробку с подарками для Элеггуа он спрятал у себя под кроватью – на память.

Маурисио всегда притягивала к себе Петра; каждый раз, когда он к нам приходил, он спрашивал о ней. Пристрастие Маурисио к Пикассо, Модильяни, Вифредо Ламу и другим художникам-модернистам привело к тому, что он стал интересоваться магическими ритуалами африканского происхождения. Однажды он попросил Петру, чтобы она показала ему фигурку Элеггуа, Петра разгневалась. Маурисио пришлось подарить ей целую коробку шоколада, чтобы она перестала на него сердиться.

– Сейчас, когда Петры больше нет, мне бы хотелось посмотреть на фигурку идола. Может быть, мы вместе его откопаем, – в шутку предложил Маурисио, обращаясь к Вилли.

Но Вилли наотрез отказался.

– Петра молилась Элеггуа много лет, – сказал он. – Это будет неуважением к ней.

Вилли все еще был очень слаб и решил не возвращаться этой осенью в Институт Пратта. Он поступил в Университет Пуэрто-Рико, где уже начались занятия. И попросил Кинтина, чтобы тот взял его на временную работу в «Импортные деликатесы». Вилли хорошо давалась информатика; я подарила ему компьютер, когда ему исполнилось шестнадцать лет, так что он мог отправлять информацию, писать объявления и даже участвовать в рекламной кампании. Кинтин согласился. Чтобы сыну было легче добираться по вечерам из университета на работу, он подарил Вилли подержанную 75-ю модель «тойоты», которую купил у одного из своих поставщиков.

Вилли никогда не упоминал о тайне, которую Петра унесла с собой в могилу, и я сочла за лучшее не заговаривать на эту тему. Я не была уверена, не открыла ли ему Петра тайну перед смертью. Если Вилли ничего не знал, то по крайней мере у него не будет причин обижаться на отца из-за того, что тот лишил его наследства. Я подумала, что это очень разумное решение – начать работать в «Импортных деликатесах». Это поможет залечить раны, а со временем, быть может, Кинтин смягчится и изменит свое завещание.

Мы часто говорили о Петре.

– Я много думал о том, что сказала Петра перед смертью: «Жизнь начинается и кончается в воде», – однажды доверительно сказал мне Вилли, когда мы вдвоем ужинали на террасе. Кинтин был в отъезде, и мы накрыли столик на двоих на открытом воздухе, где веяло легкой прохладой от лагуны, всегда спокойной и чистой по вечерам. – Когда я понял, что больше не могу рисовать, я плакал тайком от тебя столько, что ты не можешь себе представить, – я не хотел, чтобы ты страдала из-за меня. Я никогда не думал, что в человеке может быть столько воды. Слезы, слюна, семя: мы состоим почти из одной воды. Петра знала, что вода есть любовь, – продолжал Вилли. – Каждый раз, когда мы окунаемся в море, мы протягиваем руку ближнему своему и делим с ним его радости и печали. Когда живешь у воды, вокруг нет физических преград, – горные цепи, холмы, пустыни или бесконечные равнины делают невозможным общение с остальными людьми. А общение возможно, мама. Вода дает нам эту возможность – попытаться лучше понять тех, кто рядом с нами.

Вилли умолк и задумчиво посмотрел на меня. Я спросила себя, что кроется за этими философскими рассуждениями, как вдруг он добавил:

– В конце концов, именно по каналам, заросшим кустарником, семья Авилес приплыла из лагуны Приливов сюда, в Аламарес. И я был зачат среди зарослей. Разве не так, мама?

Вопрос Вилли повис в воздухе – он не нуждался в ответе. Теперь я поняла, к чему были его рассуждения о воде. Так, словно ненароком, он дал мне понять, что Петра, прежде чем умереть, открыла ему тайну его рождения.

43. Перла

Приближался день референдума, и в ожидании этого события обстановка на Острове все более накалялась. Три партии – сторонники интеграции в состав США, сторонники свободного государства и независимые – усилили свою пропагандистскую активность. Телевидение и газеты были целиком заполнены политическими дебатами, политики всех мастей излагали перед избирателями свои позиции. Сторонники американизации и независимые сходились в одном: Пуэрто-Рико – это колония Соединенных Штатов; и, только став американским штатом, по мнению одних, или только обретя независимость, по мнению других, пуэрториканцы минуют поворотный момент в своей судьбе. Сторонники же свободного государства упорствовали в том, чтобы заключить двусторонний пакт между Пуэрто-Рико и Соединенными Штатами, и тогда Организация Объединенных Наций непременно признает нас в официальном порядке.

Уже состоялись повторные социологические исследования, в результате которых оказалось, что приверженцы американской государственности имеют незначительное преимущество – всего у них было сорок восемь процентов голосов, – тогда как у сторонников свободного государства сорок семь процентов, а у независимых все те же твердые пять процентов. Кинтина эти результаты встревожили.

– Если мы выиграем с таким незначительным перевесом, наверняка это вызовет волну насилия, – сказал он. – Референдум, по сути дела, – это борьба между вхождением в состав США и независимостью; свободное государство – это мыльный пузырь. Если победит независимость, мы окончательно станем «банановой республикой» и перестреляем друг друга, как на голубиной охоте. Именно это происходит сейчас на соседних с нами островах.

Это было верно, ситуация вокруг ухудшалась с каждым днем; кто бы ни выиграл, все равно прольются реки крови.

От Мануэля по-прежнему не было вестей; полиция не знала, где его искать. Каждый раз, когда я смотрела на его фотографию в кабинете, слезы наворачивались у меня на глаза. Я ничего не могла сделать, только ждать и молиться.

Как-то раз Вилли случайно столкнулся с братом на улице в Старом Сан-Хуане. Мануэль не хотел, чтобы Кинтин узнал об этой встрече; он боялся детективов и взял с Вилли слово, что тот никому ничего не скажет. Но мне Вилли рассказал.

– Ну, как ты? – спросил Вилли, горячо обнимая брата и радуясь встрече. – Где тебя, к дьяволу, носит? Мы все беспокоимся за тебя.

Мануэль тоже обрадовался, он действительно был искренне рад видеть Вилли. Он похудел. И его огромные черные глаза еще больше выделялись на осунувшемся лице. К счастью, на улице было много народу, так что никто не обратил на них внимания. Вилли предложил Мануэлю выпить пива в ресторанчике неподалеку. Они заняли столик в углу зала, под электрическим вентилятором, который медленно крутился у них над головами. Они заказали гамбургеры и два холодных пива «Будвайзер».

– У меня нет постоянного жилья, – сказал Мануэль. – Ночую где придется. Только так можно замести следы. Но все идет неплохо. Вполне возможно, что, несмотря ни на что, референдум выиграют независимые.

Внимательно глядя на брата, Вилли думал о чем-то своем.

– Ты уверен, что хочешь именно этого? Почему ты не оставишь АК-47 сейчас, пока еще не поздно? Они не должны были принуждать тебя участвовать в забастовке и уж тем более оскорблять отца, – попенял он Мануэлю, впрочем, вполне доброжелательно.

Мануэля рассмешила наивность брата.

– Никто меня участвовать в забастовке не принуждал. Я ее сам и организовал. Я пуэрториканец, а папа считает себя американцем. Он хочет, чтобы мы с тобой говорили по-английски, а испанский забыли вообще. Так ему, видимо, будет удобнее торговать ветчиной на континенте.

– Не говори так о папе, – перебил его Вилли. – Недостатки есть у всех, папа тоже от них не свободен, но он любит тебя, а ты его не уважаешь.

Мануэль залпом выпил кружку пива и встряхнул своей гривой, упавшей на глаза.

– Да нет, его как раз я уважаю. И скрупулезно следую его правилам. Ты помнишь, что он говорил нам, когда мы были маленькие? Что мы должны быть настоящими конкистадорами и упорно добиваться своей цели. Коммерция – это тоже война, и я делаю то же самое, что он. Только его цель – это делать деньги, а моя цель – независимость.

Заметив, как встревожился при этих словах брат, Мануэль решил умолкнуть. Он внимательно пригляделся к Вилли, увидел его поврежденный глаз и шрамы на правом виске.

– Да, единственное, что умеют делать эти свиньи. Они никогда не осмелятся напасть на сильного. Вьют только слабых.

Вилли отпил пива. Ему не понравилось, что брат считает его слабым.

– Я сейчас не собираюсь возвращаться в Институт Пратта, – сказал он, желая сменить тему. – Уже учусь в Университете Пуэрто-Рико, а по вечерам помогаю папе в «Импортных деликатесах». Он отдал мне твой прежний кабинет, там, где на стене висит старый потертый ковер.

Мануэль поставил стакан на стол.

– Не напоминай. Он наобещает тебе золотые горы, лишь бы ты занял мое место. Но «Импортные деликатесы» он не передаст в наследство никому.