Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

— Не зевай, парень, — произнес будничным голосом человек-тень, на всякий случай положив руку на автомат охранника, чтобы испуганный страж сдуру не поднял пальбу. Тот вздрогнул, но человек в черном успокоительно потрепал его по плечу: — Смотри не надуй в штаны. Хорошо, что ты не спишь, но караулишь ты так, будто тебе уши дерьмом залепили. Я же топал, как слон.

— А, это ты, Вине, — с облегчением произнес охранник. — Брось ты эти свои подковырки: крадешься, как кошка, а говоришь, что топаешь. Опять тебе не спится?

— Что делать, не привык я спать по ночам, — ответил человек в черном. — Ночь — самое опасное время: кто хочет перерезать тебе глотку, обязательно попытается сделать это ночью. Имей в виду, парень: насчет тебя у него проблем не возникнет.

— Ну, это мы еще посмотрим, — с легким неудовольствием возразил охранник. — Да и кто сюда сунется? Я вообще не понимаю, зачем понаставили столько постов. Как будто кругом война.

— Что ж, может, так оно и есть, — туманно произнес человек, которого назвали Винсом, повернулся и бесшумно растаял в темноте. Охранник недоуменно посмотрел ему вслед. Только сейчас он осознал, что этот чужак, то ли англичанин, то ли немец, говорил с ним по-итальянски.

На следующий день обстановка на вилле и вокруг нее оставалась обычной. Заночевавшие гости, освежившись в бассейне и нагуляв аппетит, расположились завтракать под тентом. Их разговор по-прежнему записывался, и наблюдение за виллой продолжалось. Обсудив происшедшее ночью, высшие чины разведки и корпуса карабинеров пришли к выводу, что действовал все же шантажист-одиночка, и решили не сворачивать операцию. Просто арестовать главарей мафии в данный момент было бы бессмысленно: запись предварительных переговоров, за которыми еще не стояло никаких действий, не могла стать аргументом для суда. Преступников следовало брать с поличным, а для этого постоянно находиться в курсе их замыслов. Между тем сами мафиози, судя по их поведению и разговорам, и не подозревали о том, что за ними ведется слежка. После завтрака, прошедшего в весьма непринужденной обстановке, они один за другим начали разъезжаться с виллы. Агентам разведки еще в городе удалось приладить «жучок» к «Бентли» Микеле Пезенти, и теперь за его машиной на достаточном отдалении следовал «хвост». Слушая в своем автомобиле то, что говорилось в салоне «Бентли», агенты пришли к выводу, что Пезенти понятия не имеет о раскрытии его намерений: он источал благодушие и постоянно намекал своим подручным на дело, которое должно потребовать немалых усилий, но сулит баснословное обогащение. «Будет много товара, — сказал, в частности, Пезенти, — надо уже сейчас постараться прибрать к рукам весь рынок, а не только какую-то его часть. Хватит церемониться с.конкурентами. Кому-то можно дать отступного, а кто не понимает по-хорошему — убирать». Все говорило за то, что к похищению пленок мафиози не имеют отношения,

что они полны желания воплотить свои план в жизнь, а ночное происшествие означало лишь одно: в дело вмешалась некая третья сила. Следовало выяснить, что это за сила и чего она добивается. Было бы чертовски обидно, если бы все свелось к сенсационным разоблачениям в газетах: бандиты от всего бы отперлись, шумиха со временем стихла бы, и зловещий проект развивался бы своим чередом. Однако случившееся ночью выглядело куда серьезнее, чем простая охота за информацией погорячее, а сам исполнитель похищения представлялся более . внушительной фигурой, чем заурядный шпион и шантажист, — слишком уж смело и профессионально все было исполнено. Так действовать мог только человек, совершенно не сомневающийся в себе. Агент иностранной спецслужбы? Нет, ни одна спецслужба не смогла бы организовать параллельное наблюдение за мафиози и остаться вне поля зрения итальянской разведки. В любом случае провернуть подобную операцию мог только человек, так или иначе связанный с мафией. Представлялось сомнительным, что работал коренной сицилиец или неаполитанец: они слишком высоко ценят семейную солидарность, да и проделано все было слишком профессионально для любого бандита. Уж не ведет ли двойную игру один из тех иностранцев, которые появились на вилле, нанятые, видимо, для военных операций в горах? В таком случае мафиози пригрели на груди настоящую змею, которая когда-нибудь может ужалить их весьма болезненно. Впрочем, нельзя было исключить и всевозможные случайные совпадения. Придется следить за тем, где и при каких обстоятельствах всплывет похищенная информация — походило на то, что выйти на самого похитителя удастся только так. Тем не менее по каналам разведки следовало выявить наиболее квалифицированных военных специалистов, работающих по найму, установить, кого из них взяла на работу мафия, и попытаться выяснить, не имел ли кто-нибудь из этих людей собственных особых причин для того, чтобы вступить в смертельно опасный поединок со своими могущественными работодателями. На совещании было решено установить слежку за иранцами, так как случившееся могло явиться следствием либо внутрииранских междоусобиц, либо непрекращающейся в исламе грызни различных толков сект, группировок и направлений.

Через две недели после странного ночного происшествия в окрестностях Неаполя консьержка Шарля Жубертона, напарника Франсуа Тавернье, забрала у почтальона небольшой пакет, в котором, судя по форме, находились две плоские картонные коробки. Ни самого Шарля, ни Тавернье в то время в Париже не было. Конверт с коробками консьержка вместе с прочей почтой занесла в квартиру, когда приходила туда делать уборку. Когда Шарль вернулся из поездки, он попал не домой, а в больницу, так как в Шри-Ланке ему прострелили ногу. Вернувшись через два месяца домой, Шарль с ужасом взглянул на гору корреспонденции и принялся звонить друзьям и подругам, дабы достойно отметить свое выздоровление. Празднество длилось целую неделю, но Тавернье, как человек положительный и семейный, присутствовал на нем лишь в первый день. Торжества завершились тем, что хозяина забрали в полицию за то, что он нагишом отправился в лавочку за выпивкой. Когда присмиревший и осунувшийся Шарль вновь очутился дома, ему позвонил Тавернье и велел спешно собираться в очередную поездку, на сей раз в Кашмир. Почту разобрать так и не удалось. Поездка в Кашмир продлилась еще два месяца, после чего, вернувшись в Париж, Шарль около месяца не разгибая спины трудился над отснятым материалом. Однажды, когда он рабо- тал в комнате, служившей лабораторией, сидевший  в другой комнате Тавернье встал из-за компьютера,  Чтобы размяться, и тут взгляд его упал на груду бумаг на столике у входной двери. «А вдруг там что-ни- будь срочное? Так все на свете можно проворонить», — подумал он. Стоило ему пошевелить гору бумаг, как она покачнулась, и огромный ворох с шумом обрушился на пол. Тавернье с досадой выругался, однако тут его внимание привлек облепленный иностранными марками квадратный конверт из плотной бумаги. Он поднял конверт,  вскрыл, и оттуда показались две коробки с бобинами пленки и конвертик поменьше — с фотографиями и письмом. По спине Тавернье пробежала дрожь, напоминавшая знакомый поэтам холод вдохновения: он вспомнил этот твердый, красивый, аккуратный почерк, которым было написано письмо. В его памяти встал образ Корсакова и тут же раздвоился: красивый блондин с тонкими чертами лица отодвинулся в сторону, уступая место человеку с жестким, бугристым от шрамов лицом, окаймленным седой бородой, с . темной шевелюрой, иссеченной сединой, но с теми же холодными яркими глазами, меняющими цвет от блекло-голубого до синего в зависимости от состояния души. Этот образ связывался в сознании с кровью, смертью и страхом, но в то же время служил предвестником удачи. Тавернье пробежал глазами письмо. Оно, в частности, гласило: «Будьте осторожны с этими материалами, они смертельно опасны. Не спешите предавать их гласности, какими бы острыми они вам ни показались, поскольку в своем настоящем виде они не представляют особой угрозы для тех, за кем велось наблюдение, а на вас и на меня навлекут непосредственную опасность. Хранить материалы у себя я не имею возможности, поэтому пересылаю их вам, хотя и понимаю, что причиняю вам и Франсуа тем самым немалое беспокойство. Однако у меня, кажется, есть неплохие шансы пополнить посылаемые мной материалы, дабы они приобрели доказательную силу не только для общественного мнения, но и для суда. Впрочем, ни на общественное мнение, ни на суд я до конца не полагаюсь — точнее, не полагаюсь вовсе, и потому намерен не только накапливать информацию, но и всеми прочими способами противодействовать тем планам, о которых вы узнаете, прослушав запись. Я отправляюсь на Восток с твердым решением полностью сосредоточиться на этом деле вплоть до его полного разрешения, поскольку на сей раз дело касается моей родной страны. Если в ближайшие полгода от меня не поступит известий, можете смело публиковать материалы и поставить в православном храме свечку за упокой моей души. В бога я, правда, не верю, но уж такова традиция. Вы знаете, что я всегда, избегал не только саморекламы, но и всяческой известности, и потому вы не заподозрите меня в излишнем честолюбии, если я попрошу вас упомянуть в вашей публикации обо мне. Хотелось бы, чтобы соотечественники знали: пусть я жил не во имя Родины в отличие от моих предков, однако мне посчастливилось умереть за нее». В письме содержался также прозрачный намек на то, что звукозапись осуществлена итальянской разведкой, однако изъята у нее не вполне легальным способом. «Учтите это при публикации, — советовал Корсаков. — Рекомендую заранее выстроить легенду, которая защитит вас от обвинений в хищении со стороны итальянцев». Тавернье быстро перетасовал приложенные к письму фотографии. На них были изображены на фоне ухоженного парка солидные и уверенные в себе мужчины в темных костюмах, при галстуках, со свитой на заднем плане. Лица некоторых из этих людей показались Тавернье мучительно знакомыми.