Сергей Морозов - Великий полдень
Совсем не прост, оказывается, был этот Петрушка. Со многим из того, что он сейчас сказал, я готов был согласиться всей душой.
— Сама архитектура этого нового градостроительного комплекса с его уникальным нео-имперским стилем, — распинался он, — способствует процессу пробуждения в наших душах лучших стремлений и помыслов. На наших глазах посреди рутины, упадка, духовной и материальной дезинтеграции возникло нечто монолитное и идейно целостное. Должно быть, многие из вас не раз ловили себя на подсознательном чувстве, что это в нашей собственной душе возник светлый прообраз нового возрождающегося мира, прообраз, как изумительно выразился многоуважаемый предыдущий оратор, Божьего Града. В его стенах и от его стен начнется отныне воплощение мечты о нашей России. И вдохновлять нас будет именно архитектура… — Тут он сделал многозначительную паузу. — К сожалению, до сих пор автор исторического проекта был известен лишь в довольно узком кругу специалистов. Между тем, в народе уже давно циркулируют слухи о загадочном Архитекторе и Зодчем. Но это не слухи, уважаемые! Он действительно существует. Он является активным участником наших мероприятий. В президиум уже поступило предложение о том, чтобы ходатайствовать перед властями об увековечивании его фигуры посредством помещения его точной копии в данном зале среди других достойных фигур нашего отечества, а также установления мемориальной доски на доме, в котором он проживает. Доска, кстати, уже разработана энтузиастами из местных органов самоуправления на средства культурных благотворительных фондов… — Тут Петрушка снова принялся хлопать, и зал разразился рукоплесканиями. — Уважаемые делегаты, этот достойный и славный человек, наш Архитектор, сегодня находится среди нас, он счел своим долгом присутствовать на этом историческом заседании. Сейчас он скажет нам несколько слов…
Делегаты и гости, конечно, стали вертеть головами, высматривая меня.
Не то чтобы я отличался большой скромностью, но в этот момент я действительно был готов провалиться сквозь землю. Мне сразу припомнился тот случай, когда меня вытащили выступать перед нашими местными громилами бандитами. Но ведь тут-то, наверное, были не одни бандиты.
— Ну что же ты, — энергично подтолкнула меня жена, — раз уж пришел, иди скажи, что ты тоже часть России, поблагодари за добрые слова в свой адрес!
— Иди, иди, Серж, — шепнула мне с другой стороны Мама. — Очень хорошо! Ничего, кроме пользы, от этого не будет… Ради нее, — чуть слышно прибавила она. — Считай, что вы с ней уже помолвлены. Тайно помолвлены. Это между нами…
Меня словно обдало горячей волной. Как будто в легком хмелю я выбрался из ложи и стал кое-как пробираться к трибуне. Из Папиной ложи на меня с любопытством смотрели обе девушки и сам Папа. О. Алексей перекрестил меня. На трибуне меня уже ждал листок с небольшой речью. Мне оставалось лишь прочесть ее вслух. Что поразило меня, едва я пробежал речь глазами (я успел это сделать, пока затихали аплодисменты), в приготовленной для меня шпаргалке не содержалось ничего такого, что противоречило бы моим убеждениям или хотя бы раздражало. Текст был таким, словно я сам его и писал. Я понял, что за папку передала в президиум изумрудноглазая девушка Альга…
Делать было нечего. Я отбарабанил текст. В конце, как ни странно, даже не значилось никаких идиотских лозунгов. Лозунги произносились и без меня.
— Москва!.. Россия!.. Победа!..
8
Свершилось. Москва была провозглашена заповедной и материнской территорией России, последствия чего в то время никто не мог предвидеть.
Между прочим в резолюциях исторического заседания в качестве одного из пунктов «слушали постановили» было черным по белому указано, что отныне я, такой то и такой то, являюсь действительным и постоянным членом нового движения, и мне официально присваивается звание Великого Народного Архитектора. Этот чисто формальный и, казалось бы, сугубо протокольный пункт совершил самые конкретные и ощутимые перемены. Я превратился не то в государственного, не то в общественного деятеля, и оказался в непривычной гуще событий. Я что называется мгновенно сделал карьеру.
Во первых, меня завалили разнообразными денежными пособиями из специального закрытого фонда России. Я тут же стал получать всевозможные «архитекторские» и «представительские», гонорары за «участие» в работе аналитических групп, единоразовые пособия «на культурные нужды», а также прекрасные продовольственные пайки к общегосударственным и, особенно, к церковным праздникам. Теперь у меня завелись живые (и немалые) деньги, которых я давным давно не держал в руках.
Во вторых, в особняке, где располагался офис местных органов самоуправления, мне был отведен довольно таки обширный личный кабинет, на дверях которого засверкала свежая золоченая табличка с моим именем. Якобы для общения с народом кабинетик. Апартаменты. Я там, конечно, почти никогда не появлялся, чего от меня, впрочем, никто и не требовал, поскольку, как оказалось, у меня хватало других гораздо более масштабных, по сравнению с районной суетой, дел.
В третьих, и это, пожалуй, самое главное, теперь практически постоянно и с полным на то основанием я мог находиться в Москве. Многочисленные рабочие комиссии прочно обосновались в Шатровом Дворце, а раз в неделю в главном зале проходило расширенное заседание. Я с удовольствием пользовался любым случаем побыть в родных стенах.
Появилась у меня и надежда на собственные апартаменты в Москве. Сведущие люди подсказали, что мне следует обратиться с соответствующим заявлением непосредственно в центральный аппарат, в комиссию по жилищному фонду. Что, мол, для более плодотворной работы мне необходим офис в Москве, причем желательно поблизости от Шатрового Дворца. Я подал заявление и, как ни странно, очень скоро получил ответ, что мое заявление рассмотрено на заседании соответствующей комиссии, моя просьба признана в целом обоснованной, и возможности изыскиваются… В свое время, после нелицеприятных и даже унизительных объяснений с Папой, что неплохо бы мне (хотя бы как почетному гражданину и т. д.) обзавестись пусть самыми скромными, но собственными апартаментами в Москве, уязвленный в лучших чувствах, я плюнул — не надо, мол, мне Москвы, как-нибудь обойдусь без нее, — ан нет, как выяснилось, что еще как надо!..
Помимо приличного денежного содержания и продовольственного обеспечения, я обнаружил и вовсе неожиданную заботу о собственной персоне. Теперь около нашего дома и даже в подъезде появилась круглосуточная охрана. Россия тут была не причем. Как я выяснил у самих ребят в камуфляже, они дежурили по специальному Папиному распоряжению. Я также почувствовал, что Папа, если можно так выразиться, стал смотреть на меня более дружелюбно. Благосклоннее, что ли. В одну из наших встреч он даже потрепал меня по плечу, похвалил — «дескать, молодец, Серж, теперь на тебя можно положиться, зачтется тебе». Мне, конечно, его дружелюбие и благосклонность были, как говорится, по барабану, однако учитывая, что он как никак формально является отчимом девушки, которую я люблю, а также то, что с ним, с Папой, мне, вероятно, еще предстояло по этому поводу «официально» объясняться, потепление в отношениях с ним было, в общем то, совсем не лишним.
Но и этим дело не ограничилось. Выйдя утром из дома и, как обычно, направившись пешочком в Москву, я с немалым удивлением обнаружил, что меня сопровождают какие то двое. Они держались на некотором отдалении и изображали из себя обычных прохожих. Проходя КПП на центральном терминале, я было натравил на них внутреннюю службу безопасности, но служба безопасности сообщила, что все законно — они зарегистрированы в качестве моих личных телохранителей. Таким образом парочка стала таскаться за мной повсюду. Что называется, висели на хвосте, несмотря на то, что с безопасностью внутри Москвы все было в полном порядке. Приятного в этом, прямо скажем, оказалось мало. Хотя бы по той простой причине, что теперь о каждом моем шаге становилось известно Папе, и я не мог позволить себе беспрепятственно искать интимной встречи с Майей. Не говоря уж о том, что я вообще не привык к соглядатаям. В конце концов я не выдержал и обратился к Папе с просьбой убрать от меня топтунов, но Папа лишь усмехнулся: «Кажется, Серж, ты сам однажды сетовал, что у тебя нет охраны. Теперь ты стал очень нужный нам человек, и мы должны тебя беречь. Что если кому-нибудь вдруг придет в голову тебя грохнуть, а?» Я не нашелся, что на это возразить. Впрочем, довольно скоро я перестал обращать на топтунов внимание.
Я сам себе удивлялся. Со стороны, например, в глазах Мамы и Наташи, я должен был выглядеть человеком, который круто переменил свое отношение к жизни. Что называется взялся за ум. В некотором смысле меня как бы даже подменили. Стоило мне сделать всего один шаг из своей костяной башни, и передо мной распахнулся мир огромных возможностей. Первое время, правда, я еще ловил себя на том, что остатки прежнего скепсиса дают себя знать. Подобный недуг случается с натурами одаренными, но не избалованными вниманием света. Начинаешь ерничать и насмехаться над этим самым светом, — то есть над тем, чьим вниманием недостаточно избалован. Но я быстро излечился и прозрел. Возрождение России уже не казалась мне таким уж глупым и идиотским мероприятием. Я и в самом деле начал ощущать себя «партийным человеком». Во всяком случае не возражал против того, чтобы считаться таковым. В конце концов, ведь лозунги и идеи, которые провозглашались, содержали немало созвучного с тем, о чем я в свое время и сам размышлял. В частности, наши лидеры, наконец, осознали, что архитектура, архитектурные формы и вообще монументальная организация окружающего пространства способны самым решающим образом влиять на умы и общественное сознание в целом. Я стал повсюду желанным гостем, и самые разные люди постоянно интересовались моим мнением и спрашивали совета, — причем, не столько в отношении профессиональном, сколько в смысле новой государственной идеологии, которая разрабатывалась одновременно множеством групп и комитетов.
