Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

Короче, она бросит Соловейчика, как только обогатится получше.

— Нет, — качал головой Сашка. — У тебя кошелёк гораздо менее интересный… Соловейчиков — не бросают.

Такой поворот в разговоре Цахилганову решительно не понравился.

— Много ты понимаешь, трупорез! Да если бы я ей позволил, тайно от Гошки прибегала бы! — Цахилганов обвёл кабинет усталым взглядом и уставился в сейф. — А ты что? Тоже — на него работаешь? На Гошку Соловейчика?

— Ну, и ты ведь с ним в дружбе!.. Я, видишь ли, человек подневольный. Человек конвейера. Мне сказали, что по результатам вскрытия должно быть дорожно-транспортное происшествие, я и пишу,

— Самохвалов — прилежно — склонился — над — столом — и — балуясь — поводил — ручкой —

чтобы всё к ДТП подходило!

Он поставил воображаемую точку и рассмеялся:

— Вон, напарница моя, пробовала возникнуть: мол от удара бампером травмируется голень, а вовсе не разрывается ягодица. Тогда как тут… И что? Молчит теперь как миленькая. И без работы осталась. Рада-радёхонька, что жива… А я изначально помирать или работу терять не собирался. Меня теперь даже заменить некем — один!.. Так-то. Исполняю, что скажут…

Сопротивляться? А смысл? Сель идёт. Лавина. Денежный поток…

— Так это — деньги за Протасова? — понял Цахилганов, кивая на сейф. — За журналиста убитого?

Сашка выпил в большой задумчивости.

— Форточку закрыть? Тебе не дует? — спросил он.

И продолжил:

— …Они его, конечно, уже мёртвого на подкупленную служебную «Волгу» кинули. Протасова. Пешеход в нетрезвом состоянии нарушил правило перехода, видите ли… Разумеется, Протасова не сбивали, друг мой. Он ещё жив был, в гостях сидел, а я, здесь, уже — ждал его. Был наготове. Только не знал, кого именно привезут. А что писать придётся — знал! И бригада «скорой» была подготовлена. Ждала вызова из определённого района Карагана! Чтобы оба заключения совпали. Их и наше… Да и в гостях-то Протасов был — у хороших, у старых своих знакомых…

У своих, но уже — подкупленных!..

— Ладно. Замолчи. Все в Карагане и так знают, кто Протасова убил. Два каратиста его увечили. Которые шестёрок Соловейчика обслуживают.

— Что толку от знания правды? Доказать-то не могут… Сегодня много выпить мне надо. Очень много. Не хотел я никому про это говорить, но… Сорок дней нынче, как журналист погиб!

— Помянуть, что ли, собрался? — покачал головой Цахилганов. — Ну и ну…

Сашка наполнил свою мензурку до краёв и встал:

— Я пью за другое. За долгожданную эту ночь!.. В сороковой день после смерти окончательно распадаются ткани. И никто уже в сорок первый день, то есть завтра, ничего не докажет. Ни-ког-да! Концы в воду,

— минул — он — сороковой — роковой — пролетел!

Выпив, Сашка прилежно запер сейф

и положил ключи перед собой.

— Нынче правда умерла, о Протасове. Поминки по ней, по правде, у меня сегодня… Ты думаешь, Цахилганчик, я — из-за денег? — мрачно усмехался он, глядя на ключи исподлобья. — У меня выхода не было. Оккупационные это доллары, души наши завоевавшие… Молодец Америка! Она победила тем, что оккупировала наши души. Завоевала! Купила… И они у нас теперь мёртвые… Напечатали нам зелени, только и всего, бумажками победили… Но, вообще-то, их зелень эта мне на хрен не нужна! Не веришь?

Живо блеснув желудёвыми глазами, Сашка прив-

стал — и Цахилганов услышал прощальный посвист ключей,

улетающих в форточку…

— Вот так их. К едрене фене, — успокоенно сел Сашка. — В грязь! Доисторическую… А дубликата ключей нет ни у кого. Потерял давно. Так что, похоронил я их, деньги эти,

в стальном склепе навечно…

— …Он тебе не снится по ночам? Протасов? — Цахилганов утирал лицо ладонями и морщился. — Я ведь на его похоронах был, по чистой случайности. Один сын у матери. Безотцовщина. А мать — старушонка. Простенькая, дрожит на кладбище, как сухой листок на ветру. Шепчет чего-то,

— …Зачем только я тебя учила, сынок? Из последних копеек учила… Не учила бы — живой был.

— Вы ведь и старушонку одинокую эту убили, Сашка, — тяжело мотал головой Цахилганов. — Её-то за что? Я там, в реанимации, думал: грязнее меня человека нет. А вот этого порога я… Как же ты его переступал,

— ступал — упал — пал —

ты, Самохвалов? А? Как?!.

Опять что-то дробится всё в сознании…

Но Самохвалов с таким обвинением решительно не согласился.

— Её, как раз, сам Протасов убил! — сообщил он вдруг. — Не надо было документы собирать на Соловейчика… А я тут вообще не при чём: купили бы

они и без меня то медицинское заключение, какое им надо. Теперь не покупаемого на свете нет! Свобода…

Прозектор снова выпил, не чокнувшись.

— …Сань! Ты же, всё равно, один из убийц получаешься, — с безвольной улыбкой заметил Цахилганов.

— Не-е-ет! — отказывался Сашка и мотал головой. — Убил его не я. И даже не Соловейчик, с его бензиновым бизнесом, с каратистами… Журналиста убил — депутат Воропаев! Хрен ли он ему документы подсунул, Протасову? Что горючее ушло в Закавказье, по большим ценам, когда Караган замерзал от стужи, и когда тут, среди зимы, всё по швам трещало? Зачем он Протасова этими документами снабдил?!. Если б не бумаги, кто бы его тронул? Воропаев убил Протасова! А Протасов — свою мать. Тем, что погиб…

Нет, правдолюбцы нынче опасны для жизни. Обязательно в историю втянут — в смертельную! И не отвертишься… Бежать от них, от правдолюбцев, надо как от чумы!

— Протасова честно предупреждали, — продолжал Сашка, сдвинув шапку с бантом на затылок. — И по телефону убить грозились, и петлю над его входной дверью вешали. Не внял! Отдал бы им бумаги… Нет! Бегал, с этими документами в портфеле, как заяц, по санаториям прятался… А я тут, правда, не при чём. Главврач другого бы прозектора нашёл. Для большей «объективности» из соседнего города бы пригласили, постороннего… Да пойми ты, дурья башка! Я — не я, а результаты вскрытия другими — быть не могли!!! Ну, ладно. Царство ему небесное — Протасову. Хоть и дурак был, но — мученик.

Они решительно выпили,

не чокаясь.

— …А зато какие роскошные похороны Соловейчик Протасову обеспечил! Ты же видал? — оживился Сашка, переминая дёснами хлеб. — Помог редакции и старушке-матери. Хорошо помог! Благодетель!.. У него денег на всех хватит. Он, Соловейчик, весь город перехоронит,

— зароет — нас — в — чёрную — пыль — сотрёт — в — новую — лагерную — пыль — превратит — всех!..

И скольких ведь уже отправил? В последний путь по высшему разряду… Кому и знать, как не мне…

— Ты консервы бы, что ли, какие-нибудь на закуску держал, — затосковал Цахилганов. — У меня там, в корпусе, хорошей еды полно осталось.

— А я без закуски пью, привык, — махнул рукой Сашка, глуповато улыбаясь. — Так вернее. А то плохо забирает…

— И что же, аппеляций не было? По Протасову?

Прозектор смотрел на Цахилганова бессмысленно. Потом очнулся:

— Ну, как же! Редакция разок шевельнулась! Робко, впорочем… Мы независимого эксперта из Москвы выписали. Светило приехало, с двойным гражданством. И повторное вскрытие — было. Которое подтвердило наше заключение полностью… А ты бы на моём месте что, отказался? — приставал Сашка к Цахилганову. — Дураки они, правдолюбцы… Ты за правду борись, чтоб толк был!

Где не предвидишь успеха, не действуй.

— …Правильно, — согласился Цахилганов. — Правильно. Та правда хороша, которая никого не задевает! А — вся — правда — опасна… Не надо её. Царство ей Небесное! Небесное…

Не земное царство…

— За упокой всей правды! Не чокаясь.

— …А хорошо, что я сюда спустился! — признался Цахилганов после молчаливого и тупого раскачиванья. — Допустим, сидели бы мы возле Любы с этим разговором. И, знаешь, как бы там, в реанимации, я всё это расценил? Я бы горевал: вот она, пора полного мрачного воцарения антихриста. Антихрист — противоположность Христу. Значит — Истине… И царство антихриста — это когда всё перевёрнуто, всё — наоборот. И хорошо то, что скверно,

— когда — правый — виноват — и — он — дурак — а — не — правый — умён — и — молодец —

такие они, антихристовы законы, установились теперь повсюду… Там уж, в реанимации, я досиделся до того, что сам с собой разговаривать стал. В самобичеванье впал, Сашка! Под обстрелом солнечных частиц. Я жестоко мучился там… По-мученически. А теперь всё устаканилось: не мы плохи, а жизнь вокруг такова, что иначе нельзя. Никак нельзя. Невозможно. Глупо — иначе. И… смирись, гордый человек! Прими мир таким, каков он есть,