Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Александр Козарь, г. Киев».

НЕ ХОЧУ БЫТЬ ПОСЛЕДНИМ

Прочитал я тут в вашем журнале письмо инженера Александра Козаря. В чем-то я с ним согласен, но в главном, мне кажется, он не прав. Дело в том, что я тоже инженер, тоже молодой (я всего на три года старше А. Козаря), только работаю не на заводе, а в институтской лаборатории. Ничего сложного в нашей работе нет: наука придумывает, мы в «железки» воплощаем. Материально должность моя, конечно, не очень-то выгодная, зато я живу спокойно: ни напряженного плана с меня не спрашивают, ни сверхурочными заказами не загружают.

Я согласен, что начальник цеха, которым так хотелось стать Александру, фигура действительно на производстве заметная. Только много ли эта должность дала ему? Хотя бы в смысле заработка? Да любой слесарь высокого разряда в его цехе получает не меньше, чем он. Так стоило ему лезть из кожи вон, становиться на уши, как у нас говорят, чтобы только называться начальником, да при этом еще и слышать за своей спиной оскорбительные клички и прозвища? Я уверен, что получает он за все свои треволнения копейки. И вряд ли может позволить купить себе что-нибудь из фирменных вещей, за которыми сегодня все гоняются.

А вот я, хоть и такой же инженер, как и А. Козарь, могу. Только не надо меня убеждать, что джинсы, дубленки, стереомагнитофон и «Жигули» — это плохо. Ведь вокруг десятки людей, у которых все это имеется. Так что же, я хуже их, что ли, или меньше их зарабатываю?

Я не говорю о тунеядцах и жуликах. Я их сам не уважаю. Я говорю о тех, кто работает. Только ведь одни работают мало и мало получают. А другие работают очень много и много получают. И мне мои деньги достаются вовсе не за здорово живешь. Я хоть и инженер, а руки мои в мозолях, в ссадинах и в заусеницах. И тружусь я не за совесть, а за деньги.

В пять я свободен на своей работе, сажусь в «Жигули» и еду. Думаете, домой? Нет, на халтуру. Да, я, инженер, имею халтуру, которая дает мне по крайней мере в два раза больше, чем я получаю на основной работе. Дело в том, что у меня есть двоюродный брат. Его тесть — мастер на все руки — работает в фирме «Заря». И вот мы с братом подрядились к нему в компаньоны. Дело наше такое: мы помогаем новоселам благоустраивать быт. В «Заре» ведь столько и рабочих-то нет, чтобы всем жильцам дома-новостройки сразу и двери кожей обить, и полы лаком покрыть, и всякие удобные для жизни приспособления приделать. Мы же со временем не считаемся, надо — до глубокой ночи будем работать. Конечно, и деньги за свою работу получаем приличные.

Так почему же мне не иметь все то, что сегодня уже считается обычным набором материальных благ? И я готов спорить до посинения с человеком, который будет мне доказывать, что ему не надо ни машины, ни хорошей мебели, ни модных тряпок. Ведь многие просто искусно прикрывают свои страсти, а на самом деле так же любят красивые вещи, как и я. Любят, но всячески скрывают это от других. А я вот не скрываю, и, значит, честнее их. Да, я хочу жить красиво. И жена моя хочет. Да и вообще все женщины, в том числе, я уверен, и жена того же Козаря, не откажутся от такой жизни. Почему бы и нет? Чего тогда стоят все наши разговоры о подъеме благосостояния каждой семьи?

Недавно возвращаюсь домой поздно вечером с халтуры — циклевали пол в новом доме. Сел в такси, еду, глаза так и слипаются. Таксист, молодой парень, вдруг обращается: «Дядь, картину не желаете приобрести? Дешево отдам». Вынимает из-под сиденья раму. Я в живописи, если честно, не очень-то понимаю, но тут вижу, что вещь не наша. Потому что изображена на ней обнаженная красавица, полулежащая на диване. Причем это не репродукция там какая-то, а самая настоящая картина, нарисованная маслом. И просит парень недорого — всего четвертной. Для меня это не деньги, я даже не торговался, вынул и заплатил. Приехал домой, повесил в спальне, и так она хорошо вписалась в интерьер, что я просто не нарадуюсь. Недавно узнал, что это «Спящая Венера» итальянского художника Джорджоне. Так что и в музей незачем идти, чтобы приобщаться к художественным ценностям.

Да, я люблю все красивое. И тоже хочу быть первым во всем. Вот мы тут у одного писателя в новой квартире работали. Смотрю, у него на всех дверях бронзовые ручки под старину. Спрашиваю деликатно у его жены: «Где достали и почем?» — «Да они, — отвечает, — сейчас в любом хозяйственном свободно продаются — индийский импорт». И точно. В тот же день пошел и купил. Приделал к дверям, хожу, любуюсь, потому что красиво. Так что, меня за это надо осуждать? Тогда давайте осуждать и писателя и про него говорить, что он тоже мещанин и обыватель.

Я не верю, что есть чудаки, которым совершенно безразличны модная одежда и комфорт в доме. Если я встречу такого, то сразу увижу: притворяется. Только вот вопрос: чего ради?

Я считаю, что, пока молод, я должен взять от жизни все, чтобы радоваться ей. Вот когда постарею, тогда другое дело, может, тогда и мне, кроме скамейки в садике перед домом, больше ничего не надо будет.

А пока мне нужны и дача, и машина. Моими руками и головой заработанные. Чтобы в выходной я мог поехать куда хочу, чтобы мои дети (у меня двое — сын и дочь, пока в садик ходят) дышали чистым воздухом и ели клубничку прямо с грядок.

Конечно, за красивую модную вещь платить приходится дорого. Но если я могу заплатить за нее столько, сколько просит продавец, — я плачу и ношу. И нечего тут удивляться: умеешь жить — ты в почете и уважении, не умеешь — сиди и помалкивай.

Мне могут сказать, что, мол, если я покупаю импортную вещь у спекулянта-барахольщика, то унижаю тем самым свое гражданское достоинство. То, что кто-то там наживается на моем желании иметь фирменную вещь, меня не волнует. Пусть волнует это милицию. Я же не ворованные деньги плачу, а свои, собственным потом добытые. А что касается этого самого гражданского достоинства, то лично я чувствую себя достойно только тогда, когда одет с иголочки. Не зря ведь даже в пословице говорится: «Встречают по одежке…»

Ну а вообще-то отложить все мои дела и написать вам меня заставил А. Козарь, а точнее, то место в его письме, где он утверждает: «Наряду с талантливыми, одаренными людьми немало и обыкновенных неудачников, имен которых никто никогда не узнает, кроме их друзей и родственников». Значит, такие инженеры, как он, и одаренные, и талантливые, а такие, как я, — обыкновенные неудачники? Да я плевать хотел на все должности и чины, если они не приносят мне главного в жизни — материального достатка. Это я говорю без всяких шуток.

Подписываюсь, конечно, не своей фамилией. Популярность мне не нужна. Сами понимаете, не хочу, чтобы за мою откровенность меня же еще и склоняли коллеги по работе и знакомые. Да и брат не захочет, чтобы кто-то выдавал наши «производственные» успехи. А впрочем, я почти уверен, что вы и не опубликуете это мое письмо.

Владимир Владимиров,

Москва».

Письмо, однако, опубликовали, без единой поправки, и в журнал наш посыпались отклики, осуждающие, поддерживающие, рассказывающие другие истории, и вышло так, что, в сущности, частное, интимное — заметим, между прочим: еще совсем недавно выносить на общественный суд тему личного первенства считалось бы крайне неприличным, — так вот частное, интимное, что раньше не обсуждалось, а пряталось поглубже, нашло широкий читательский резонанс.

В чем дело? Почему?

Прежде всего потому, что плотность человеческих контактов, число человеческих взаимосвязей выросли неимоверно. Если жизнь каждого из нас изобразить в виде любой геометрической фигуры — квадрата, круга, треугольника, куба, а знакомства, служебные, общественные, родственные контакты обозначить проводками, по которым идут электрические импульсы и к ним, и от них, то на кругах, квадратах, треугольниках, кубах чистой плоскости бы не осталось. Один к одному, сплошняком там были бы припаяны провода, по которым то туда, то сюда несутся электрические разряды.

Такова наша жизнь.

Таковы наши бесчисленные контакты.

Бытие даже самого замкнутого человека состоит в бесконечном, по сути, количестве связей. А если человек по характеру общительный? А если работа у него такая, как у Александра Козаря? Или Владимира Владимирова?

Тогда жизнь их суть тугое переплетение посторонних взглядов, суждений, оценок, пониманий или непониманий, и слово «посторонних» здесь звучит весьма условно, потому что разве можно признать посторонним суждение человека, возникающее в силу общественных, рабочих, просто человеческих взаимоотношений с тобой, коли ты самой судьбой поставлен посреди этих бесчисленных мнений и отношений?

Само слово — взаимоотношения — означает в лучшем случае двусторонность всяких связей, когда не только ты реагируешь на поступки, линию поведения и слова другого, но и тот, другой, реагирует на все, что делаешь и говоришь ты. Хочешь ты или не хочешь, а твое вроде бы личное — кому какое дело, как я живу, к чему стремлюсь? — становится общественным, и даже если ты глубоко внутри себя затаил собственные мысли, совершаемые тобою поступки — со знаком «плюс» или со знаком «минус», это все равно, — они «выдадут» тебя реакцией на них твоего окружения — ближайшего или отдаленного.