Ричард Форд - Канада
Да, но если я не пойду с ним, может разразиться скандал. Ремлингер, говорил мне Чарли, человек вспыльчивый, клубок несбывшихся надежд. Мне он пока ничего плохого не сделал, но, если я откажусь пойти с ним, может на меня наброситься. И то, что я ему интересен, ничего не значит. Таковы, думал я, люди — они легко отказываются от всего, что говорят или чувствуют.
Если я пойду, все упростится. Американцы объяснят свою позицию самым разумным — характерным, как я полагал, для них — образом. Ремлингер от всего отопрется, обманет их. После этого они смогут уехать. А я скажу завтра Флоренс, что готов отправиться в Виннипег. Ремлингер, думал я, меня задерживать не станет. В общем, если я пойду с ним, это убережет меня от чего-то худшего.
— Я не боюсь, — сказал я, и тошнота вдруг покинула мое горло, изгнанная мыслью о том, что, если я буду в хижине, все упростится.
— Мне показалось, что ты колеблешься, — сказал Ремлингер. Лицо его по-прежнему скрывалось в тени. Он поерзал на сиденье, поскреб подошвами сапог по полу.
— Нет, — ответил я.
— Вот и хорошо. Потому что бояться этих двоих нам нечего. Они ничего не знают. Долго мы там не пробудем. А после поужинаем с Фло.
— Ладно, — сказал я, подумав, как жаль, что Флоренс сейчас не с нами. Уж у нее-то нашлись бы слова, которые позволили бы мне остаться с ней вместе в машине. Однако я был один и ничего с этим поделать не мог.
Ремлингер вылез из машины, я тоже, и мы вместе направились к хижине.
27
Войдя в маленькую, об одном оконце, прихожую, Ремлингер постучал в дверь. Я стоял за его спиной. Дверь отворилась почти мгновенно. За ней обнаружился американец постарше, Джеппс, — в парике, зеленой клетчатой рубашке и шерстяных, новых на вид брюках. Кросли, облаченный в плотную шерстяную куртку, потому что в домишке было, как и всегда, холодно, сидел на одной из двух раскладушек. Он пристально вглядывался в нас. Оба показались мне совсем не похожими на тех американцев, которых я видел днем раньше, когда они регистрировались в отеле, а после беседовали в баре с Ремлингером. Теперь они выглядели как люди, у которых появилась цель — настолько большая, что маленькая комнатушка не вмещала ее, словно бы уменьшившись еще пуще. Хоть она и осталась той же самой кухней, в какой я спал. Все в ней осталось тем же самым. К запаху замерзшей грязи, наводившему на мысль, что линолеум кухоньки настелен прямо на голую землю, примешивался аромат моей лавандовой свечи. Один из американцев совсем недавно выкурил здесь сигару.
Включенные конфорки плитки раскалились, согревая кухню, докрасна. Потолочная флюоресцентная лампа источала скудный свет. Чучело койота так и стояло на холодильнике, дверь в заднюю комнату — ту, куда я перетащил коробки, — была закрыта. (Там мог затаиться кто-то еще, подумал я. Кто, я не знал.) Со времени моего проживания здесь в кухне произошла лишь одна перемена — появились чемоданы американцев. Стоя за Ремлингером, я пытался сообразить, что американцы собираются предпринять, как они заговорят о предмете, который привел их сюда, заставил ехать в такую даль. Уверены ли они, что Ремлингер — тот, кто им нужен? И где сейчас их пистолеты?
— Я решил прихватить с собой сына, — громко сообщил Ремлингер. И тон, и говор его изменились — стали более непринужденными. Проходя в низкую дверь, он нагнулся. И положил ладонь на шляпу, чтобы она не слетела, зацепившись о притолоку. Мы с ним мгновенно заполнили кухоньку — так, что мне стало не хватать воздуха.
Джеппс посмотрел на Кросли, сидевшего, сведя колени, на раскладушке. Кросли покачал головой.
— Мы не знали, что у вас есть сын.
Ремлингер отвел руку назад, — туда, где стоял у двери я, — положил мне на плечо ладонь.
— Может, поначалу так и не кажется, — сказал он, — однако наши места в самый раз подходят для того, чтобы растить тут мальчишку. Здесь и безопасно, и чисто.
— Понимаю, — отозвался Джеппс. Когда он говорил, нижняя челюсть его слегка отвисала и начинало казаться, будто он улыбается.
Несколько секунд Ремлингер держал безмолвную паузу. Он казался совершенно спокойным.
Джеппс засунул обе руки в карманы брюк, пошевелил там пальцами.
— Нам нужно кое-что обсудить с вами, Артур.
— Это вы уже говорили, — ответил Ремлингер. — Потому мы и здесь.
— И может, будет лучше, если мы переговорим с глазу на глаз, — продолжал Джеппс. — Вы меня понимаете?
— Так разговор пойдет не о гусиной охоте? — притворно удивился Ремлингер. — Я думал, вы ради нее приехали. Или я могу организовать для вас что-то еще?
— Нет, — ответил Кросли. Его тонувшая в тенях койка стояла под холодным окном, на подоконнике горела моя свеча.
— Мы не хотим доставлять вам неприятности, Артур, — сказал Джеппс, опускаясь на старый стул с прямой спинкой, на которую я вешал мою рубашку и штаны. Он наклонился вперед, уперся ладонями в колени. Живот его туго натянул зеленую рубашку. Где-то под раскладушкой лежали припрятанные мной почтовые открытки с голыми женщинами. Похоже, никто их не обнаружил.
— Искренне вам за это признателен, — сказал Ремлингер. — Поверьте.
— Мы считаем… — начал Кросли.
И умолк — как если бы то, что он собирался сказать, имело очень большое значение и ему требовалось в последний раз все обдумать.
— Мы считаем… — снова начал он и снова умолк.
— Я когда-то служил в полиции, — вмешался Джеппс. — Кучу народа поарестовывал.
И подвигал нижней челюстью, изображая улыбку.
— Многие из тех, кого я задерживал, отправлялись потом в тюрьму — иногда не на один год, — хотя на самом-то деле сажать их туда большой необходимости не было. Это были люди, которые оступились всего один раз. Ну а поскольку брал их я и они могли рассказать мне о том, что натворили, я, выслушав их, понимал, что они никогда больше черту не переступят. Вы понимаете, о чем я, мистер Ремлингер? — Лицо Джеппса едва ли не впервые стало совершенно серьезным. Бывший полицейский смотрел на Артура так, точно он — Джеппс — привык к тому, что его слушают внимательно, и хочет, чтобы так оно было и сейчас. Цель, ради которой эти двое проделали столь долгий путь, была слишком серьезной, — соответственно они себя и вели.
— Да, — согласился Артур. — Смысл в ваших словах безусловно присутствует. Наверное, так часто бывает.
(Ныне, пятьдесят лет спустя, перебравшись в другое столетие, я думаю, что мог бы уже в ту минуту понять: Артур способен застрелить и Джеппса, и Кросли, просто мысль об этом еще не сложилась в его голове окончательно, вот он и продолжает вести себя так, точно намерен все отрицать. Однако слушал он американцев внимательно. Человек порой говорит, говорит и ошибочно полагает, что только он один себя и слышит. Говорит что-то предназначенное лишь для собственных ушей, забывая, что его слушают и другие. Джеппс и Кросли следовали путем, который считали разумным, и ни на миг не забывали о своей задаче. Думая, что именно так добьются успеха. Они не знали, что Артур давным-давно перестал полагаться на разум.)
— Мы считаем, мистер Ремлингер, — решительно начал Кросли, — что можем добиться чего-то правильного и достойного, только играя в открытую. Принудить вас к чему-либо силой мы здесь не в состоянии. Это другая страна. Мы понимаем.
— А не могли бы вы объяснить мне, о чем мы с вами беседуем? — спросил Артур, переминаясь на растрескавшемся линолеуме с ноги на ногу. Кожаная куртка его снова зашевелилась. Шляпу он со своих красивых светлых волос так и не снял. Дышать в перетопленной комнатенке становилось нечем.
— Я думаю, вы могли бы навести в вашей жизни порядок, просто поговорив с нами откровенно, — ответил Кросли и покивал Артуру. — Мы приехали сюда, не зная, что станем делать. Поднимать сейчас шум, причинять вам неприятности мы не собираемся. Если мы просто вернемся назад, зная все факты, этого будет более чем достаточно.
Ремлингер притянул меня поближе к себе.
— С чем мне следует согласиться? — спросил он. — Или — что я должен вам рассказать? Вы же видите, я этого не понимаю. У меня нет тайн. Я не выдаю себя за кого-то другого. Запись о моем рождении хранится в судебном архиве округа Берриэн, штат Мичиган.
— Мы знаем, — сказал Кросли. Он снова покачал головой, теперь уже досадливо. — Вообще-то, вашему сыну этого лучше не слышать.
— Почему же? Никак не возьму в толк, — сказал Ремлингер.
Он издевался над ними. И они это понимали. Даже я это понимал. Возможно, они понимали также, что сыном я ему не прихожусь.
— Вы могли бы проветрить вашу совесть, — сказал Джеппс. Прямо так и выразился: «проветрить». — Люди, которых я задерживаю, — вернее, задерживал — чувствовали себя, признавшись во всем, гораздо лучше, хоть поначалу и страшились признания. Даже если нагрешили они много лет назад — как вы. Мы уедем отсюда, и вы никогда больше нас не увидите, мистер Ремлингер.
