Кадзуо Исигуро - Безутешные
Когда я распахнул дверь и выглянул наружу, меня удивило то, как низко успело опуститься над дорогой солнце. Сделав несколько шагов по траве, я достиг тропы и по ней добрался до вершины. Там я увидел противоположный, более пологий склон, плавно переходивший в красивую долину. Чуть ниже меня, среди тоненьких деревцев, стоял над могилой Бродский.
При моем приближении он не повернул головы, а спокойно произнес, не отрывая взгляда от могилы:
– Благодарю вас, мистер Райдер. Это было прекрасно. Очень, очень вам благодарен.
Пробормотав что-то в ответ, я остановился на почтительном расстоянии от могилы. Бродский некоторое время продолжал ее созерцать, а потом сказал:
– Всего лишь старое животное. Но я хотел самой хорошей музыки. Бесконечно вам благодарен.
– Не за что, мистер Бродский. Это было совсем нетрудно.
Он вздохнул и в первый раз поднял на меня глаза:
– Знаете, у меня нет слез. Я пытался заплакать, но не мог. Голова полна мыслями о будущем. А иногда и о прошлом. Я говорю, как вы понимаете, о нашей прошлой жизни. Пойдемте, мистер Райдер. Оставим Бруно здесь. – Он повернулся и медленно зашагал вниз, в долину. – Пора. Прощай, Бруно, прощай. Ты был хорошим другом, но кто ты – всего лишь пес. Оставим его здесь, мистер Райдер. Идемте со мной. Оставим его. Вы так добры, что согласились сыграть в его честь. Лучшая музыка. Но я не могу сейчас плакать по Бруно. Скоро она придет. Ждать уже недолго. Пожалуйста, пойдемте.
Я снова взглянул на долину и только сейчас заметил, что она густо усеяна надгробиями. Я понял, что мы направляемся к тому самому кладбищу, где Бродский договорился встретиться с мисс Коллинз. В самом деле, когда я присоединился к Бродскому, он сказал:
– Могила Пера Густавссона. Мы там встречаемся. Выбор случайный. Она сказала, что помнит эту могилу, вот и все. Подожду там. Я не против подождать немного.
Мы шагали вначале по жесткой траве, потом вышли на тропу – и чем ниже спускались по склону, тем яснее я обозревал кладбище. Это было тихое, уединенное место. Надгробия располагались аккуратными рядами поперек долины; часть их взбиралась по поросшему травой противоположному склону. Я заметил, что сейчас там проводятся похороны; видны были темные фигуры скорбящих – человек тридцать, которые собрались на солнце слева от нас.
– Надеюсь, все пройдет хорошо, – произнес я. – Разумеется, я имею в виду вашу встречу с мисс Коллинз.
Бродский покачал головой:
– Утром я был настроен бодро. Думал, что стоит нам поговорить, и дело пойдет на лад. Но теперь не знаю. Быть может, ваш приятель, которого мы у нее встретили, был прав. Может, она никогда меня не простит. Может, я слишком далеко зашел – и она не простит меня никогда.
– Уверен, для уныния нет оснований. Что бы ни случилось, все осталось в прошлом. Если вы оба сегодня…
– Все эти годы, мистер Райдер, – проговорил Бродский. – В глубине души. Я никогда по-настоящему не верил в то, что обо мне говорили. Не соглашался, что я такой… такое ничтожество. Умом я, может быть, это принимал. Но не сердцем – нет, не сердцем. Ни минуты, за все эти годы. Я всегда слышал музыку, всегда. Поэтому я знал, что я лучше, чем они обо мне говорят. И был короткий промежуток, после нашего приезда, когда и она это знала, не сомневаюсь. Но потом – да, она начала колебаться, и кто ее осудит? Я ее не осуждаю за то, что она ушла. За это – нет. Но мне не нравится, как она поступила дальше. Да, ей бы следовало поступить иначе! Я поселил в ней ненависть к себе: представляете, чего мне это стоило? Я дал ей свободу – и что она делает? Ничего. Даже не уехала из этого города, просто зря теряла время. С утра до вечера занята разговорами с этими людьми – этими слабыми, ни к чему не пригодными людишками. Знать бы мне, что она не придумает ничего лучшего! А ведь это, мистер Райдер, ох как больно – отталкивать человека, которого любишь. Думаете, я бы это сделал? Стал бы превращаться черт-те во что, если б знал, что она не придумает ничего лучшего? Эти слабые, несчастные людишки, которые к ней ходят! Прежде у нее были другие, высокие цели. Она собиралась горы свернуть. Вот какой она была. И смотрите: она все растеряла. Даже не уехала из этого города. Разве удивительно, что я время от времени на нее покрикивал? Если это все, чего она собиралась добиться, так бы и сказала. Думает, это шутка, это раз плюнуть – сделаться забулдыгой? Народ вокруг думает: что там, он пьян – и ему море по колено. Ничего подобного. Иной раз все понимаешь, понимаешь так, что яснее некуда, и тогда… Как тошно тогда бывает – знаете, мистер Райдер? Я дал ей шанс, а она не воспользовалась. Даже из города не уехала. Все говорит и говорит – с этими жалкими людьми. Я ругал ее – станете вы меня осуждать? Она заслужила это, до единого слова, до последнего грязного ругательства, все заслужила…
– Мистер Бродский, пожалуйста, прошу вас. Разве так нужно готовить себя к столь важной встрече…
– Она что, думает, я получал от этого удовольствие? Забавлял себя? Мне это было не нужно. Видите, я могу не пить, если не хочу. Что ж она думает – я таким образом развлекался?
– Мистер Бродский, мне не хотелось бы вмешиваться. Но, не сомневаюсь, настало время навсегда отогнать от себя подобные мысли. Пора забыть обо всех раздорах и разногласиях. Ваша цель – как можно лучше использовать остаток жизни. Пожалуйста, постарайтесь успокоиться. Не годится встречать мисс Коллинз в таком настроении: вы, безусловно, потом станете локти себе кусать. С вашего позволения, мистер Бродский, вы были совершенно правы, когда собирались в вашей беседе сделать упор на будущее. Идея насчет животного очень, на мой взгляд, недурна. Ей-богу, мне кажется, следовало бы развивать эту идею и другие, ей подобные. Нет ни малейших причин возвращаться к прошлому. И конечно, у вас теперь совсем недурные виды на будущее. Со своей стороны я сделаю все возможное, чтобы горожане вас приняли…
– Да-да, мистер Райдер! – У Бродского, казалось, мгновенно поменялось настроение. – Да-да. Вечером, Да, вечером я собираюсь… я собираюсь показать класс!
– Отлично, мистер Бродский, отлично.
– Сегодня я не пойду на компромисс, ничего подобного. Да, верно, меня затравили, я поддался, бежал сюда. Но в глубине души я никогда не мирился с поражением. Я знал, что мне просто не предоставилоь возможности. И вот сегодня, наконец… Я долго этого ждал и на компромисс не пойду. Этот оркестр – я выжму из них такое, что им и не снилось. Благодарю вас, мистер Райдер. Вы меня вдохновили. До сегодняшнего утра я боялся. Боялся того, что произойдет вечером. Нужно бы поостеречься – вот что я думал. Хоффман и все прочие твердили: не гоните коней. Действуйте шаг за шагом, советовали они. Завоевывайте публику постепенно. Но этим утром мне на глаза попалась ваша фотография. В газете – строение Заттлера. Вот оно – сказал я себе, вот оно! Жми, жми на всю катушку! Не оставляй в запасе ничего! Оркестр просто не поверит! И эти люди, горожане, не поверят тоже. Да, жми вовсю! Пусть она посмотрит. Пусть увидит, каков я, каким я был все это время! Строение Заттлера – вот оно!
Склон кончился, и мы шли уже по поросшей травой центральной аллее кладбища. Я заметил, что сзади кто-то есть, и, обернувшись, увидел одного из участников похорон, который бежал за нами, нетерпеливо делая какие-то знаки. Когда он приблизился, я разглядел, что это темноволосый, плотно сбитый мужчина лет пятидесяти.
– Мистер Райдер, какая большая честь! – выпалил он, запыхавшись, когда я к нему повернулся. – Я брат вдовы. Она будет в восторге, если вы к нам присоединитесь.
Взглянув туда, куда он указывал, я обнаружил, что мы успели совсем близко подойти к толпе скорбящих. В самом деле, ветер даже доносил до нас истошные женские рыдания.
– Сюда, прошу вас! – произнес незнакомец.
– Не знаю, стоит ли в такой момент посторонним…
– Нет-нет, пожалуйста. Моя сестра, все прочие будут польщены. Прошу сюда.
Не слишком охотно я двинулся за ним. Мы лавировали между надгробиями, под ногами становилось все грязнее. Вначале я не мог из ряда темных согнутых спин вычленить вдову, но, подойдя ближе, различил, что она находится на переднем плане, склоняясь над разверстой могилой. Ее горе представлялось настолько безмерным, что я бы не удивился, если бы она бросилась на гроб. Предвидя, вероятно, такую возможность, старый седой джентльмен крепко держал руку и плечо вдовы. Большинство собравшихся, стоя за ней, также всхлипывали, охваченные, как казалось, искренним горем, но ее отчаянные стоны выделялись даже на этом фоне: столь затяжные, томные, но все же полнозвучные крики мог бы издавать человек, подвергаемый продолжительной пытке. От этих криков мне захотелось повернуть обратно, но коренастый сделал мне знак пройти вперед. Я не шевельнулся, и он шепнул с нетерпеливой настойчивостью:
– Мистер Райдер, пожалуйста.
Несколько участников похорон оглянулись и посмотрели на нас.
