ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
Поднялись студенты университета и заявили, что все три немецкие нации должны иметь равное число голосов с чехами, поскольку университет — чешский. Студентов поддержали, немцев — отлупили. Сторонники немцев и императора Сигизмунда шли по улице, — на них напали и забили до смерти, — толпа! Потом ворвались в ратушу и всех католических депутатов ратуши — чиновников выкинули из окна, но это — смерть верная — там высоко. После чего Прага заявила: «Мы вас не знаем и папу не признаем. Папа — антихрист, а вера у нас истинная — Христовая. Как это делается — мы знаем. Вон там, у русских и у греков, совершенно правильно — чаша. Из чаши причащают и мирян и священников, а вы нам только облатку даете, а из чаши сами священники пьете. Так не хорошо».
На это немцы, — император и папа заявили, что это жуткая ересь и зачинщиков надо наказать!
«А, — сказали чехи, — наказать?!» И — пошло! С 1419-го по 1438 год шла война, состоявшая из бесконечных набегов, перечислять которые совершенно не возможно. Важно только то, что чехи отбили все крестовые походы, которые были направлены против Праги, что они сами вторгались в Баварию, в Бранденбург и в Саксонию и доходили до Балтийского моря, использовав новую тактику, — езду на телегах. Это, очевидно, от венгерских половцев они позаимствовали, от куманов. Это у них был способ защиты с телег и лагерь из телег — чисто кочевнический. А Ян Жижка сражался в польском войске, так что он великолепно знал восточные обычаи. Он ввел этот же способ, — новый прием, против которого рыцарская тяжелая конница была бессильна.
Кончилось дело тем, что маленькая Чехия, не поддержанная ни Моравией, которая осталась католической, ни Венгрией, ни Польшей, избравшей католицизм, она удержалась против всей Германии, то есть, по существу, против всей объединенной Европы. Не принимали участия в крестовых походах на гуситов только французы и англичане, которые в это время — одни предавали свою спасительницу Жанну д'Арк, а другие — ее жгли. И поэтому им было некогда. Но Чехия — одна, маленькая, — удержалась против всех, то есть пассионарный уровень среди чехов оказался гораздо выше, чем у немцев.
Кончилось это всё для чехов довольно печально, потому что они немедленно разбились, как сильные пассионарии, — на несколько партий, в общем, три больших и мелкие.
Сначала погибли — мелкие. Например, адамиты (была такая партия), которые считали, что жить надо как Адам и Ева, — никаких священников, никаких церквей, никакой культуры. Раздевались голыми и ходили в таком виде. За исключением тех случаев, когда надо было добывать пищу. А пищу добывали — грабежом. Их Жижка переловил и всех, кого захватил в плен, сжег.
Потом были крайние протестанты — табориты и были крайние и утраквисты (калестины), те, которые хотели вернуться к восточному православию и причащаться из чаши. Это было население Праги. Между ними произошел бой при Липанах, в результате которого умеренные одержали победу над крайними и перебили их.
Только таким способом — внутренним снижением пассионарного напряжения в Чехии были усмирены те жуткие совершенно зверства, которые в этой несчастной маленькой стране происходили. Совершенно потрясающие, когда читаешь, например, как немецкие рудокопы в Кутне захваченных чешских гуситов кидали в шахты и смотрели, как они там с переломанными ногами и руками умирают. А потом, когда их захватили чехи (Жижка захватил), то они стояли на коленях и просили пощады, но им пощады не давали. Жижка не любил щадить немцев.
Это была первая вспышка, которая показывала, что поле, с ослабленной пассионарностью, не поддерживаемое постоянной мелкой войной, начинает разламываться на составные части.
И сломалось оно примерно, через 100 лет, в 1415 г., когда монах Мартин Лютер прибил в Виттенберге к дверям церкви двадцать шесть тезисов, по которым он считал себя несогласным со всей католической церковью.
Ну, братцы мои, если в наше время, в XX в., когда свобода в печати и чего-то еще — существует, то если я вот, к примеру, пойду и прибью там где-нибудь в Лондоне табличку, что я не согласен с английской конституцией и постановлением Парламента, — мне скажут: «Ну, и — иди домой». И этим всё кончится. Правда ведь?
Или я приеду в Испанию и прибью там записку, что я не согласен с тем, что вы выбрали этого Бурбона, с такой неприличной фамилией, к себе в короли. И, вообще, надо всё переделать. Мне скажут: «Выселить этого хама из нашей страны» и на этом всё кончится. Правда?
А ведь это было средневековье — «страшная» эпоха. Сказали: «Как так? Этот монах не согласен с тем, во что мы, весь Христианский мир, веруем? Давайте разберем, какие у него доводы! Устроим диспут. Он имеет право, вообще, выслушать возражения. Да-да!»
И устроили. И кто бы, вы думаете, председательствовал на этом диспуте? Император Карл V Габсбург, во владениях которого «не заходило солнце»: он был император Германии, правитель Нидерландов (это был его наследственный домен, он сам был нидерландец, фламандец), Испанское королевство, испанские владения — в Америке, Филиппины, Неаполитанское королевство, Милан в Ломбардии — это всё принадлежало ему. Он был председателем на этом диспуте, рядом с ним сидел папский легат — как богослов, который должен был с этим монахом спорить. По правую сторону от представителей духовной и светской власти были все магнаты Германской империи и послы из соседних католических государств, по левую сторону — духовные лица.
Привели Лютера и говорят: «Спорь! Отстаивай свои тезисы».
Он смешался. Карл посмотрел и сказал: «Да, я думал, это человек… а, ну, в общем, — дрянь. Ну, ладно, завтра приведите его к отречению и отпустите. Что с ним разговаривать?!»
А Лютер за ночь-то передумал всё, и, когда его на следующий день привели отрекаться, он сказал: «Hier stehe ich und kann nicht anders» (нем. Я здесь стою и не могу иначе!) и пошел — крыть! И что вы думаете, — половину переубедил. Потому что когда его решили после этого арестовать (а это в те времена бывало), то уже герцог Саксонский быстренько его спас, дал ему всадников, конвой, увез в какой-то из своих замков и там спрятал. И идеи Лютера пошли по всей Европе, а Лютер там сидел тихо и переводил Библию, чтобы занять свободное время, которого у него было много.
Отсюда пошел раскол поля.
Как вы сами понимаете, дело, очевидно не в том, что Лютер говорил. Подавляющая часть европейцев была безграмотна, а те, кто был грамотны, у тех было тоже не очень-то много времени, чтобы читать и изучать все эти принципы, и взвешивать их, и сравнивать, что правильнее: следовать Преданию или Писанию. Для этого надо было Писание хорошо знать, а оно — толстое, понимаете, где там (да еще на латинском языке!) — трудно читать. Как надо понимать пресуществление, или предопределение — в грехах человеческих? Как учение о спасении? Господи, да — некогда!
Но, тем не менее, вся Европа разделилась на протестантов и католиков, потому что каждый, не точно зная, за что он, но он точно знал, против чего он.
А, кроме того, все без исключения — от Северной Норвегии до Южной Испании — все были не довольны и не удовлетворены той системой католической, средневековой мысли, которая была прилажена для эпохи подъёма и которая не очень хорошо работала при акматической фазе. Им надо было что-то другое. Потому что эта система мысли не отвечала ни накопленному уровню знаний, ни растраченному уровню доблести и мужества, ни экономическим отношениям, ни бытовым заимствованиям и нравам, в общем — ничему. По существу равно одинаковыми реформаторами были:
— не только несчастный Гус;
— и счастливый его последователь Лютер;
— не только страшный Кальвин, обративший в свою кальвинистическую веру Женеву и половину Южной Франции;
— не только мечтатель Цвингли;
— не только прохвост и жулик Томас Лейденский, который, залил кровью поверивший ему город Мюнстер;
но и такие католические деятели, как Савонарола — искренний и верующий доминиканский монах, который заявил: «Хватит рисовать проституток в церквах под видом святых! Это художники шалят, а нам-то каково?» Кончил он свои дни на костре, унеся в небытие большое количество произведений подлинного искусства — из-за того, что он решил бороться против неуместной порнографии.
