Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
— Нет, ты ж посмотри на него! Он опять, гаденыш, прицепился! — вдруг кровожадно завизжала водительница трамвая и бросилась на улицу. — Лови, лови его, Боря, заходи справа! Обрывай ему ноги!
Юный экскурсовод помчался как заяц, забыв о заявленной степенности. А по мимическому участию публики Лина поняла, что служители трамвая отлавливают прицепившегося сзади покататься мальчишку. Салочки заняли минут пять, взогрев всю компанию. Стряхнутый мальчишка долго показывал вслед трамваю вытянутый средний палец. А усталые, но довольные вагоновожатая и экскурсовод вернулись к основным обязанностям.
Маршрут пролегал по совершенно антиэстетичным и антиисторичным местам. Хрип микрофона несвежей лексикой пропагандировал отели и здравницы, а визуальный ряд утопал в пыли и обшарпанности. Праздник жизни состоял не в этом, а в том, как страстно экскурсионные служители раскланивались с другими трамвайщиками и знакомыми на улицах, как восторженно прохожие заглядывали в глаза сидящим перед незастекленными окнами трамвая, производя их в ранг участников не то свадьбы, не то киносъемки. Лина уже понимала, что вся жизнь Одессы — карнавал, и соглашалась в нем участвовать, но к этому хотелось красивых кусков города.
У базарчика дорогу экскурсионному трамваю перегородил обычный. Собственно, он стоял как вкопанный, потому что водитель пошел купить себе водички или там рыбки.
— Он же ж совести вообще никогда не имеет! Я это всегда говорила! — заголосила пожилая хозяйка Лининого трамвая. — Он же ж забыл напрочь, шо у меня люди платные. Поставил своих бесплатных, бесстыжий, и ушел как ни в чем не бывало.
— Что значит бесплатные? — спросила Лина у женщины с ребенком на соседней скамейке.
— А у нас отменили плату в транспорте. А шо ее держать, когда никто не платит? Шо тем контролерам зарплату платить, когда они никого не ловят? У нас в Одессе коммунизм, — гордо ответила женщина.
Тем временем экскурсовод вышел из стоящего трамвая и тоже отправился на рыночек. Минут через пять появился виновник затора с виноватым счастливым лицом, пакетом сока и свертком.
— Што вы там, Моня, так долго покупали? — закричала старушка из водительской кабинки. — Неужели брынзу? Брынзу надо брать на Привозе, я вам скажу, у кого! Давайте отгоняйте своих дармоедов, нам приличным людям уже город надо показывать.
— Отъезжаю, тетя Нюся, аллюром. С утра без ничего в желудке, в глазах — кома, — прокричал Моня, подходя к своей кабине.
— А шо ваша Соня считает, что она уже вам не жена, шоб дать с собой мужчине бутерброд? — поинтересовалась старушка.
— Ай, тетя Нюся, Соня крутит помидоры и синенькие. Ей некогда, — он помахал рукой, скрылся в кабине, и его трамвай наконец тронулся.
— Во-первых, синенькие еще рано крутить, они еще будут дешевле, — сказала вагоноводительница, обращаясь к салону, — во-вторых, где же Боря? Мы же не можем ехать дальше без Бори, а там в затылок бесплатные едут, мы ж им заперли дорогу, как кусок в горле.
— Боря ваш непутевый ушел на рыночек. Наверное, с какой-нибудь девушкой болтает, — пояснила женщина с ребенком, сидящая за Линой.
Старушка медленно стронула трамвай, из-за стены рынка выскочил Боря с кулечком.
— Бежите, Боря, бежите, я ползу как черепаха. Шо вы там купили? — крикнула ему старушка в окно.
— Персики, тетя Нюся, — сознался Боря, запрыгивая на подножку.
— И почем те персики? — не отставала старушка.
— Две гривны.
— Две гривны? Вы, Боря, перегрелись? Ваша мама простой честный библиотекарь, а вы покупаете персики по две гривны! Вы шо, не можете прийти ко мне и набрать их бесплатно? Вы себя ведете, как будто работаете в киоске игральных автоматов. Уже ж читайте дальше вашу экскурсию...
Когда трамвай замер на финальной точке, Лина побрела в неопределенную сторону и добрела до ресторанчика, называющегося не то дельфином, не то кенгуру, короче, какой-то зверушкой обтекаемого дизайна. Она весело вошла в зал и, как назло, увидела приятеля юности. Пустейшего хмыря с машинально маслеными глазами. В Москве на одном бы поле не села, но здесь это выглядело бы как демонстрация. Лина опустилась на стул рядом и сделала заказ.
— Во везуха, землячку встретил! — затарахтел он. — Ты как, старушка? А у меня жизнь дала трещину, а потом вся покрошилась... Живопись забросил. Пил. Даже грузчиком работал. Сейчас школьный дружок в свой магазин взял. Стою, как чмо, с деревяшкой на груди: «Шубы, дубленки — 24 часа». Деньги раз, талон на обед в «Макдоналдсе» — два, баб можно клеить немерено — три. Вроде как магазин рекламируешь, а сам почву щупаешь. Недавно семнадцатилетнюю уболтал в подсобке трахнуться. Деревня деревней, а я ей баки залил, что дубленку из-под полы достану. Поверила.
— Как был свиньей, так и остался, — поморщилась Лина, представив себе перепуганную дурочку, которая Москву до этого только по телевизору видела, а тело свое не привыкла считать особой ценностью.
— А что ты думаешь, я на «твою сестру» сорокалетнюю охотиться буду? У меня помело еще работает, а вас с остеохондрозом в камусутру уже не посадишь, — фыркнул он.
— Да я что-то не помню, чтоб за тобой и двадцать лет назад кто из моей компании для камасутры охотился. Ты так вился, без лица, для статистики. Уж если «моя сестра» сорокалетняя помела захочет, то молодое купит. А про тебя даже подружкам не похвастаешься, их стошнит, — парировала Лина.
— Да вы суки все. Вам только деньги. Ну, не оказался я в нужное время в нужном месте, что ж меня теперь стрелять за это? Я некоторых знаю, у них один звонок по телефону десять тысяч долларов стоит. Вы все таких хотите. А я — художник. У меня так душа не прогибалась.
— При чем тут художник? Я тебя не художником, а раздолбаем помню. Пил, гулял, плохие книжки читал. От тебя приличная баба шарахается потому, что у нее другой стандарт жизни. Для нее это все равно что есть в плохой столовке или одеваться в турецкие шмотки. Не потому, что у тебя денег нет, а потому, что ты некачественная продукция: некачественный художник, некачественный бездельник, некачественный блядун. Пирог ни с чем.
— Да я скоро денег, знаешь, сколько загребу? Я сюда не отдыхать, а бабки приехал делать, — торжественно насупился он.
— Ты? — Лина чуть не расхохоталась. Она вспомнила, что лет двадцать тому назад он заныкал у нее сумму денег. Не то чтобы больших, но заметных. А потом начал прятаться, бегать, врать. И вернулся в компанию, когда почуял, что ей уже противно спрашивать. И так не с ней одной. Она знала, что подворовывающий человек очень быстро рушит свою биографию.
— У меня тут встреча. С двумя иностранцами. Посиди еще немного, сама увидишь, — он важно глянул на часы.
— Ага, — поддакнула Лина, жуя салат, — с Колем и Клинтоном.
— Да ты вообще ничего обо мне не знаешь! У меня трое детей от трех браков, шесть ртов в общей сложности. Одного сына от армии косить, другой дочке за институт платить! — вдруг пожаловался он. — Слушай, давай по-людски. Я тут все за неделю вынюхал. Вечером тебе покажу салют на Дерибасовской. Они каждый вечер в десять салют палят. И еще местечко, где продается сувенир «Сало в шоколаде». Короче, конфеты такие. И поужинаем на улице под караоке. Я приглашаю.
Тут он дернулся и радостно закивал. В зал вошли два молодых смуглых парня. Это были такие сладкие университетские индийские мальчики из хороших семей, и Лина мгновенно поняла, что приятель юности соскочил с дубленок на наркотики.
Она мгновенно расплатилась и вышла из ресторанчика. Ее трясло. Раньше все было понятно: стукач был подонком. Но теперь, когда с одной стороны зрелый ублюдок становится трубопроводом чьей-то гибели, а с другой — ты не можешь заявить на него, потому что... а за последний год у сына в университете от передозировки погибли три мальчика... Хотелось закрыть глаза руками, заткнуть уши и бежать подальше, как будто ничего не поняла. Но ведь поняла же...
Она почувствовала себя отчетливо одинокой и побрела куда-то. «Ничего себе отдых... Сидел бы ты дома, Ерема, крутил бы свои веретена...» Все это напомнило ее прошлогоднюю американскую поездку.
Сначала ей не дали отдышаться после десятичасового перелета, во время которого ее мутило от страха и отвращения к себе за то, что, предполагая этот страх, не отказалась от престижной поездки. Ее впихнули в бессмысленное и энергичное тело конференции. Она сидела посреди отглаженных, шустрых и незнакомых, не понимала ни слова, ни жанра, хотя прилично говорила по-английски, глотала воздух как рыба на суше и полуобморочно мечтала завалиться под куст или кондиционер. Меньше всего ее занимало, как она одета, и потому во время ленча на нее напала бывалая американошьющаяся московская профессорша и голосом гэбэшного инструктора, объяснявшего прежде совкам: «ходить пятерками, на вопросы отвечать в рамках политинформации, своих не задавать, в знакомства не вступать», отчеканила:
