Алексей Иванов - Ненастье
Ромча вообразил себя то ли Гогеном, то ли хиппи, и пожелал углубиться в свой внутренний мир в тропической обстановке. Он хотел бы творить в трусах на пляже, а связь с миром поддерживать через ноутбук. Ему, веб‑дизайнеру, вовсе нет нужды торчать в Москве с её пробками и смогом. Даша без вопросов организовала Ромче дауншифтинг, «прицепив» любовника к компании своих приятелей, и оплатила трансфер: перелёты, бунгало и прочие расходы, включая аквабайк и спайсы. Полгода Ромча жил в Индии, полгода — в России, а Даша прилетала к нему в Тривандрум. И вдруг — Герман.
Даша всё‑таки уговорила Германа сходить к дауншифтерам. По женской склонности собрать всех под своим крылом Даша надеялась: вдруг из этого выйдет что‑нибудь дельное? А Герман решил посмотреть, как выглядит жизнь русских людей, которые тоже ищут в Индии убежище.
Они позавтракали на крыше своего отеля хлопьями с молоком и тёртым кокосом и двинулись в путь. Океан шумел; линия пляжей тянулась, кажется, до горизонта; свежая жара грела даже изнутри. Даша сняла тапочки и шагала босиком. Ветерок облеплял платьем её груди, живот и напряжённые бёдра.
Герману было хорошо с Дашей, спокойно. Её не надо было спасать, не надо было ничего ей объяснять. Всё, что она делала, имело лишь один смысл; не требовалось догадываться, наказанием или поощрением является то, что она даёт. «Можно?..» — спрашивал Герман в постели. Лицо у Даши было опутано мокрыми вьющимися волосами. «Да всё можно», — отвечала она.
За отелем «Малабар Уайт Бич» потянулись гестхаусы, которые тоже принадлежали семье Шривастава: за каменными оградами — оштукатуренные домики с высокими тростниковыми крышами, каждый домик — на одну‑две‑три семьи; сколько бамбуковых крылечек, столько и семей. Во двориках — кудрявые цветочные купы, беседки с мебелью из махагони, длинные пальмы, по которым шныряли серые пальмовые белки с кошачьими хвостами. Герман знал, что эти домики — что‑то вроде дач: снимай и живи хоть всю жизнь.
— По дороге мы ещё завернём в какой‑нибудь шэк и купим свежую рыбу, — предупредила Даша. — Я пожарю. Ты не представляешь, какая я мастерица.
Асфальтированная дорожка бежала по высокому берегу, над обрывом, над пляжами. Герман и Даша видели сверху лёгкие конусы и мощные шапки крыш, крытых пальмовыми листьями, — это были джус‑центры, пляжные кафе, где подавали свежевыжатые соки, или шэки — ресторанчики с дешёвым кофе робуста, рисовыми пирожками и какой‑то морской живностью.
Герман не мог отделаться от чувства, что он здесь уже был и всё знает. Эти длинные пляжи — они из детства, они слетели с бесконечной Самарской Луки, где Волга медленно огибает кручи Жигулей. Этот шум прибоя тоже из детства, из бабушкиной деревни Вознесенка, где на холме у заброшенной церкви такими же знойными наплывами стрекотали кузнечики.
По кремовым пескам с ракушками и кокосовой скорлупой, отбрасывая коричневые тени, между зонтиков и шезлонгов ходили стройные чернолицые старухи, закутанные в тряпьё; на головах они носили на продажу стопки полотенец или корзины с фруктами. На пляжах было мало европейцев — в основном сами индийцы. Они заходили в океан в одежде, да и то немногие; женщины просто стояли по бёдра в воде и смеялись, закрываясь руками, когда их обрызгивали дети, купавшиеся в прибое.
— Я думал, в Индии везде «Камасутра», — смущённо признался Герман, — а тут всё так добропорядочно, так прилично…
— Ты забыл, что ты сделал со мной после завтрака?
— Это было не на пляже, — улыбнулся Герман.
— Здесь живут в основном мусульмане. У них строгие нравы. Никакой европейской распущенности. Мораль на высоте, как в Советском Союзе.
Рыбу они купили у рыбаков на окраине деревушки, в которой Дашины друзья‑дауншифтеры снимали несколько бунгало. Герман с интересом рассматривал бунгало вблизи: не хибары, а большие каркасные дома на крепких столбах, понизу зелёных от морской плесени. Лесенки, помосты, перила, стены из реек, скаты крыш из пальмовых листьев — точно матрасы, гамаки между стоек, тростниковые циновки, плетёная мебель, холодильники, плоские телевизоры, душевые кабины. Возле домиков стояли скутеры.
Шифтеров было человек пятнадцать. Дашу целовали, Герману жали руку; центром жизни был просторный стол под навесом, здесь пили кофе, а кто‑то уже искупался; по крышам домиков проскакали обезьяны; мальчик‑индус чинил кому‑то из русских заглохший байк, разложив инструменты на замасленной тряпке; яркие птички ходили по перилам и чирикали.
Володя, крепкий смуглый старик с белой щетиной, в рубашке‑гавайке и джинсах, протянул Герману тонкую тёмную самокрутку вроде сигары.
— Бюди выкуришь? Это просто табак, без травки. Молодёжный экстрим у нас тут не очень котируется. Солнце и океан лучше, чем ЛСД и СПИД.
— Не хочу, но спасибо, — отказался Герман.
Он быстро почувствовал себя свободно, хотя компания была совсем ему непривычная. Загорелые и бородатые мужчины преимущественно лет сорока или около того, самоуверенные и дружелюбные; загорелые и коротко стриженные женщины, похожие на мальчиков. Одеты они были легко, но продуманно: цветастые бриджи, дырявые майки, банданы, сандалеты, чёрные очки. Эти шифтеры напоминали киношных пиратов на острове сокровищ.
Герман сразу определил, кто здесь любовник Даши. Вон тот кудлатый и нервный молодой человек, губастый, с юношески‑впалыми щеками. Герман не испытывал ревности. Неужели этот мальчик рассчитывает конкурировать с ним? Ну, бог в помощь. А Даша забрала своего Ромчу и благоразумно отошла к пляжному очагу из камней — жарить рыбу на железной решётке.
— Чем вы тут занимаетесь целыми днями, господа? — спросил Герман у тех, кто остался с ним возле стола. — Вам не скучно?
Седой Володя читал англоязычную газету и ответил, не обернувшись:
— В индуизме есть понятие «шанти» — покой как вид деятельности.
— Володя мудрец, он тут мыслит, а я, например, тупо работаю, — весело сказал другой мужчина, лысый, широкоплечий и бодрый. Он сидел перед ноутбуком и быстро стучал по клавиатуре. — Мне всё равно, где я нахожусь. Только неудобно, что интернет проводной. Модемная связь — прошлый век.
— И я тоже работаю. Я — сборщик кокосов, — к разговору присоединился накачанный парень возраста Ромчи, этакий Тарзан с дредами и цветными татуировками. Его называли Митька. — У меня бригада туземцев с мачете. Нанимаемся к какому‑нибудь плантатору, на крючьях залезаем на пальмы и рубим кокосы. Я могу вскрыть орех одним ударом. Могу ножом срубить горлышко с бутылки вина. Могу побриться топориком.
Митька белозубо улыбался. Герман видел, что он красуется ловкостью и силой. Герман его понимал. Потом в Москве этот Митька, повзрослев, войдёт в совет директоров какого‑нибудь холдинга и будет вспоминать, как в своей бурной и нищей молодости зарабатывал на хлеб, лазая на пальмы Малабара.
— Кстати, на кокосах вполне хватает, чтобы самому оплачивать тут свою жизнь, — добавил Митька‑Тарзан. — Всё очень недорого. Лепёшка или миска риса — десять рупий. Рыба или пакет фруктов — сто рупий.
— Завтрак в шэке — доллар‑два, — сказала Катя, подруга Даши. Она была беременная, но не стеснялась и ходила в купальнике, ворочая оголённым животом. Сначала Герману это показалось отталкивающим, но потом как‑то уложилось в ощущениях. — Поужинать в ресторане можно на три‑четыре доллара. День стоит десять баксов. В Москве такое и представить нельзя.
— Я тоже тут сама зарабатываю на всё необходимое, — пожала плечами другая женщина, худая и глазастая; она называла себя Акулина. — Я мастер механди, это роспись хной по рукам и ногам. У русских и европейцев для механди популярны этнические орнаменты или графика деванагари.
Герман подумал, что Танюша здесь тоже может работать как‑нибудь так же, если заскучает, — парикмахером, маникюрщицей, массажисткой…
— Знаешь, Гера, в Индии не задумываешься о времени, о наполнении своего бытия, — снова заговорил Володя. — Жить — это и есть смысл жизни. Надо стараться войти в режим «симпл лайф» — простого существования. Чем меньше экзистенции, тем глубже и обширнее пространство нирваны.
В плетёное кресло рядом с Германом сел толстенький, мокрый после купанья Маркуша, доктор Марк Семёнович. Он похлопал Германа по руке.
— Не надо зацикливаться на благополучии, Гера. Уверяю как психолог. Иначе ты не сможешь раскрыться, отпустить себя, насладиться реальностью, — Марк Семёнович, фыркая, вытер лицо ладонью. — Это называется «синдром отсроченного счастья». Человек изводит себя заботами, обещая себе, что всё доделает — и отдохнёт. А так не бывает. Такое время не наступает никогда. И реинкарнации у нас тоже не будет. Или здесь и сейчас, или никогда и нигде.
Герман слушал и понимал, что ему не годится опыт этих людей. У них — выигрыш, а не проигрыш. Их дауншифтинг — обратная сторона той же самой жизни, которая у них была прежде и будет потом. А ему нужна другая жизнь.
