Яков Арсенов - Избранные ходы
На отхожий промысел отрядили Орехова, Артамонова и Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили дежурить по лагерю. Должность и. о. директора «Ренталла» ему понравилась.
Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги.
Экспедиции вменялось поверить гармонию художественного воспарения алгеброй продаж. Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить как вещественное доказательство. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.
— Ну, ни пуха вам, ни хера! — пожелали вояжерам Артур с якутянкой и унылый Фетров.
— Пекитесь о нас! — велел Макарон. — Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.
Когда выруливали на окружную, Артамонов пожурил зевак:
— Сидят и не подозревают, что в метре от завалинки проходит дорога на сам Амстердам.
— Люди привыкают к великому… — обобщил Макарон.
Шипованная резина с удовольствием подминала трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Орехов проникся:
— Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую — переживает.
В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. Поддувало, как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу «рафик», которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из «Волги» и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом валялись стаканы, каталоги, плакаты.
— Приехали, — пощурился Давликан.
Орехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла.
— В домны недокладывают руды, — обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.
— От советского Информбюро, — сообщил Орехов, вылезая из кювета. Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.
— А картины?
— Почти все, — доложил Орехов сухо, как музейная сиделка.
— Что все?!
— Целы почти все. Продырявилось две-три, не больше.
— Ничего страшного, — успокоил Макарон. — Такие картины я бы делал левой ногой…
— Так уж и левой! — обиделся Давликан. — Попробуй, а потом говори!
— Надо будет — попробую!
— А заштопать их можно? — поинтересовался Артамонов.
Давликан хихикнул.
— Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку. И картины можно починить. Только это уже другой стиль.
— Кто ж дырявые купит? — усомнился Давликан и опять хихикнул.
— Да кто угодно! — сказал Артамонов. — Главное — развить идею, что заплатки — новое поветрие!
— Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, тогда все поместится на багажник. — Макарон достал чемоданчик и приступил к перекомпоновке груза. — Главное — не возвращаться!
— Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп? — предложил Орехов.
— Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, — твердо заявил Артамонов и помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы.
— Минск — прямо! — озвучил указатель освоившийся Давликан и вытянулся в кресле.
В способе загрузки багажника первый попавшийся гаишник никаких деликтов не обнаружил.
— А вот за превышение скорости придется заплатить, — сказал он по дружбе.
— У нас спидометр в милях, товарищ капитан, — Макарон прибавил служивому полнеба звезд. — Экспортный вариант.
— В милях? — переспросил гаишник, пытаясь сообразить.
Заминки хватило, чтобы увести разговор в сторону.
— За нами «Ауди» идет под сто! Еле обошли!
— Спасибо за справку! — гаишник навел радар на пригорок. — Сейчас мы возьмем ее тепленькую!
— До покедова, товарищ сержант! — разжаловал служивого на место Макарон.
— Брест — прямо! — доложил Давликан, успевший пропустить для согрева пять капель из неприкосновенного запаса.
Очередь на брестскую таможню растянулась на полкилометра. Пришлось пробираться огородами. Бежевая «Волга» среди фур была сразу вычислена дежурным таможенником.
— Что везем? — ткнул он стеком в трусы.
— Выставку! — отважился на пафос Давликан.
— А упаковали, как покойника. Саван какой-то. Что за выставка?
— Последняя романтика лайка.
— Собаки, что ли?
— Да нет, лайк — от слова «нравиться», — объяснялся Давликан.
— Едем проконсультироваться, — помог ему быть откровенным Артамонов, — а то рисуют что попало, — принизил он значение груза и пустил его по тарному тарифу. — Посмотрите, разве это полотна?! — И, откинув тент, Артамонов открыл миру холст, исполненный женских прелестей в пастельных тонах. Протащенные сквозь мешковину проводки изображали волосы. Оплавленная спичками пластмассовая оплетка придавала объекту соответствующую кучерявость.
— Да, действительно, — согласился служитель таможни. — В дрожь бросает. Рубенсу бы и в голову не пришло. С проводами понятно — эффект многомерности, а вот прорыв — это уже слишком…
— Попали в аварию, — попытался объясниться Давликан.
— Да ладно вам, в аварию. Экспериментируете все… Кто автор?
Орехов кивнул на Макарона. Таможенник брезгливо поморщился.
— Н-да, — сказал он. — А что, русские картины опять пошли в рост?
— Не знаем. Первый раз едем.
— Тут проходят только постоянные клиенты. Декларация есть?
— Конечно.
— Выкладывайте товар на траву.
— Трава мокрая, товарищ… — Макарон решил по привычке сыграть на повышение и обратиться к лейтенанту: «Товарищ капитан!», но вовремя осекся, потому как тот не был настроен на шуточки. — Картины отсыреют.
— Выкладывайте! — повторил таможенник и отошел в сторону.
Пришлось все распаковывать и располагать в списочном порядке. Полотна укрыли половину территории мытного двора.
— Интересно пишут, — лейтенант по рации передавал обстановку начальнику смены, — но очень подозрительные.
— Отправляй назад, раз подозрительные! — послышалось в динамике.
— Как назад? У нас выставка горит! — подслушал Давликан и вмешался в разговор досмотрщиков.
— У вас нет трипликатов, — спокойно ответил лейтенант и продолжил отвлеченно просматривать набор документов.
— Каких трипликатов? — спросил Давликан.
— У вас должно быть по три фотографии каждой работы. Чтобы сличать при обратном ввозе. Одна остается у нас, вторая у поляков, а по третьей производится сверка.
— Мы не собираемся ввозить обратно, — проговорился Давликан.
— Тем более.
— А если скопировать прямо здесь на возмездной основе? — догадался Артамонов.
— У нас нет ксерокса.
— Мы смотаемся в город.
— Дело не в ксероксе. Товар без оценочной ведомости, — сказал таможенник, разглядывая картины.
— Это личный груз!
— И ехали бы с ним на частный переход. А здесь — товарный.
— У нас грузовая декларация!
— Все! — гаркнул таможенник. — Прошу покинуть таможню!
— Да у меня эти фотографии, — вспомнил Орехов. — Совсем из головы выскочило. Вот они!
— А что ж молчишь? — сказал таможенник. — Показывай.
Третьи экземпляры фотографий не были предъявлены намеренно, по замыслу, чтобы проверяющие сконцентрировали претензии именно на этом нарушении. А когда стало понятно, что других причин не пропустить выставку нет, Орехов вынул их как решающий документ. Деваться таможеннику было некуда. Он лихорадочно перебирал фотографии и понимал, что добыча уплывает из рук. Но мастерство и опыт, как говорится, за день не пропьешь. В голове проверяющего мгновенно созрела очередная кознь.
По таможенному кодексу художнику разрешалось провезти беспошлинно пять своих работ, остальные облагались налогом. Поэтому часть картин Давликана по легенде принадлежали кистям Орехова, Артамонова и Макарона. Они были подписаны их вензелями и документально оформлены соответствующим образом. Благородные лица Артамонова и Орехова, судя по поведению таможенника, хоть и отдаленно, но все же напоминали физии мастеров, а вот внешность Макарона вызвала у проверяющего целый шлейф сомнений.
