Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Песок скоро весь становился рдяным, тяжким, мокрым…
Тогда песок вывозили за город и хоронили в земле этот песок.
Там целая пустыня рдяного мокрого песка была, явилась, росла.
Может, все пустыни на земле так родились? построились? раскидались ненасытно необъятно?
Может, там и кровавые, рдяные караваны верблюдов явились… родились в новой пустыне… Может, все пустыни нужны тиранам для бесследного неоглядного убиенья народов, как плещущий саван бескрайний тайный?..
Может, для того насыпаны пустыни на земле?..
…Я помню — однажды ночью я проснулся от звяканья колокольцев — это с Великого Шелкового Пути, который тогда иссякал уже, шел, брел караван с алым, рдяным, гранатовым песком в мешках…
О Боже…
Вдруг?.. Там?.. Мой отец?.. В песке?..
Мой отец — уже песок?..
Или так мне почудилось, но потом я всю ночь плакал и шептал: “Папа, папа, папа… Мой гранатовый, мой песчаный папа, папа… ты стал пустыней…”
Больше — после той ночи — я во всей моей жизни этого слова не произносил, как и миллионы моих сверстников… Забыл я навек это слово… Папа…
С той ночи мы с матерью моей молчали об отце моем…
…Только через много лет я узнал, за что превратили в рдяный, безмолвный, бесследный песок отца моего — такого живого, веселого и теплого в жизни.
Он был редактором газеты “Коммунист Таджикистана”, и однажды газета вышла со страшной опечаткой: в слове “Верховный Главнокомандующий” исчезла буква “л”.
За эту букву они убили отца и смешали его с алым, живодышащим от человеческой крови, еще парной, свежей, песком, песком, песком…
Вот что значит в мире Слово, если за одну букву могут убить!..
Отец был железный, лютый коммунист. Он не верил в песок забвения.
Он сказал:
— Я заслужил свою смерть!.. Но я верю в бессмертного Вождя, и я вечен, как плиты в вечной пирамиде Хеопса!..
Тирания — это бессмертие рабов!..
Да здравствует Тирания и моё бессмертие!..
И он радостно плюнул в лицо палача, прежде чем пуля нашла его… и попал в пулю…
…Потом пошли веселые, голодные, военные курчавые годы, годы, годы.
Я был вечно голодным мальчишкой и ел жмых, кору деревьев, желтые гроздья акаций, угольную, вязкую, сернистую смолу — великое лакомство, похожее на бухарскую халву, — эту смолу мы находили в угле, которым топили маленькую печь в нашей саманной, кривой, дивной мазанке-кибитке…
В моем родном, незабываемом, томительном гнезде, гнезде человечьем…
… О цикада детства! где нежно поёшь ты?.. где ты?..
…Я всегда с тобой…
Но я никогда не ел воробьиных птенцов, как мои друзья-мальчишки.
Но я никогда не разорял птичьих сокровенных гнезд…
Потому что те, которые разоряли в детстве птичьи гнезда — потом будут крушить, крошить человечьи гнезда-дома, и целые города, и селенья, и страны, и народы…
Но я никогда не рвал крылья стрекозам, и птицам, и бабочкам, и майским, кораллово-перламутровым доверчивым жукам маслянисто-бархатистым…
…Из-за этих стрекоз и жуков я вечно дрался с мальчишками и вечно ходил с разбитым древнебиблейским своим провокационным, бедным, обреченным носом…
О Боже!.. Столько времени прошло, а я и сейчас могу погибнуть слепо за стрекозу, жука, муравья безвинного… А что уже говорить о безвинно страждущих человеках, которых — увы! — в мире становится всё больше…
И!..
И!..
Я никогда не забуду День Победы — 9 мая 1945 года!
Я, голодный мальчик, шел по городу, и все дома были открыты, распахнуты, и меня звали в каждый дом и обильно кормили, поили (и даже сухим грузинским вином) и ласкали, как родного — и это было великое братство, и это была великая человечья семья.
Только война — увы! — рождает такое братство людское и забытую любовь, сладкую дрожь всечеловеческую…
Такого дня больше не было в долгой жизни моей…
Тогда я вернулся домой к матери своей необъятно счастливым от всечеловечьей любви и пьяным от грузинского вина…
«…Мама, мама! сегодня все люди любят меня, как ты всегда любишь меня… да!.. Сегодня все люди — мои мамы… И это уже рай на земле…»
О Боже…
…Тогда, при коммунистах, мы были винтиками в живой Машине Государства, а нынче, при демократах, мы винтики, брошенные на дороге, вдали от разграбленной, мёртвой Машины… да!
Тогда все говорили: “Генералиссимус Сталин! Великий Хозяин выиграл войну! Он победил Гитлера и сокрушил самую страшную фашистскую армию!..”
Да!.. И что же правда прошлых дней становится ложью настоящих?.. как новая одежда со временем становится ветошью?..
Разве Истина может износиться?..
Но! но кто мне вернет тот день?..
Тогда я втайне радовался и гордился какой-то тайной связью лично между мной, безымянным мальчишкой с окраины великого СССР, и великим Генералиссимусом Сталиным, ведь это Он лично убил моего отца!..
И, значит, Он лично, кровно, тайно что ли связан с моей жизнью и семьей?..
О!..
Это из-за моего бедного, тихого, улыбчивого отца Великий Генералиссимус на стреляющем мотоцикле приехал в наш окраинный Сталинабад, в тюрьму, в сарай с алым, живодышащим песком, чтобы убить моего отца, чтобы заменить мне отца…
О!.. Как же далеко и заботливо ехал он из Москвы в наш пыльный Сталинабад!.. Ведь мать сказала мне, что он убил отца моего…
Потом я узнал, что Генералиссимус на мотоцикле стреляющем приходил, приезжал во многие семьи и со многими был лично, кровно связан… кроваво… связан…
И потому весь народ-сирота любил его, как своего убитого Отца!
…О, человеки!.. И в страхе своем вы возлюбите убийц отцов ваших… да!..
О Господь мой! как же насыщена, запутана сладкими страданьями жизнь человеческая! как богата! как сладка! как остра!..
Жизнь божественно извилиста, как козья тропа в горах, а смерть пряма, как ниспадающий пенно-жемчужный водопад…
Эту истину я потом узнал… когда полюбил водопад…
А пока…
…А пока августовской, звездопадной, осиянной ночью всеблаженной сталинабадской я, дитя, сплю на железной кровати во колыбельном, пыльном, уютнейшем, сокровеннейшем дворике своем…
Ночь, ночь, ночь всепахучая, азиатская, всепыльная…
Уже давно в таджикских нагорных садах созрели, измлели плоды, плоды…
Уже голодные человеки сладостно съели те плоды, а те, что остались на деревьях — тех съели червь и пыль…
А Плеяды текут, сыплются в небесах сыпучих полыхающих…
Август-звездопадник царит, серпень-густарь царит, пылает во вселенной, как корабль золотых, спелых колосьев и плодов… плывет…
И вдруг!
О!..
И вдруг лицо матери моей в сыпучих летящих звездах склоняется, смиряется, витает надо мной…
Лицо, лицо матери моей в летящих звездах плывет, ликует, любит надо мной…
Лицо матери моей в ночных падучих звездах похоже на тугую, обильную гроздь сладчайшего, гиссарского, таджикского винограда…
И гроздь нежно касается меня.
Лицо матери моей в смоляных нежных кудрявых власах склоняется надо мной в звездах текучих вселенских…
Я замираю.
Я притворяюсь спящим, но мать, но мама, но мамочка, но матерь ночная, вкрадчивая моя чует, что я не сплю.
И вот она губами и власами своими щекочет, ласкает, завороженное, блаженное лицо мое.
— Сынок, сынок, спи…
Она поправляет одеяло на мне, чтобы ночная сырость не шла на тельце цыплячье, неполное, костлявое, военное, болезное, телячье мое…
— Мама! гляди — звезды падают, сыплются… Мама, а вдруг все они упадут, и станет тьма?… Мама, а Земля вертится? а вдруг наша мазанка саманная улетит в небеса и помчится по Млечному Пути?… Мама, а вдруг тот сарай с тюремным рдяным песком тоже взлетит в небеса и засыплет Млечный Путь?… И Млечный Путь станет не серебряным, а алым…
Мама, а вдруг Генералиссимус дядя Сталин на мотоцикле помчится по Млечному Пути? Ведь ОН всесильный! Он все может!..
Тогда мать сонно, нежно читает мне старинное стихотворенье:
…Когда рассыпаются звезды — в реках песок прибывает…
Когда палых звезд множество — пустыни тогда насыпаются —
И потому верблюды звездопады любят!..
И потому верблюды звездопады любят…
Последнюю строку она читает несколько раз…
Я знаю, что она вернулась с ночной работы, что она голодная, худая, что она бездонно, томительно хочет спать, что она уже спит, что гроздь сладчайшего, дивного, прозрачно-янтарного гиссарского винограда уже дремлет! уже спит надо мной…
О Боже!.. Пусть упадут все звезды Вселенной — лишь бы лицо матери моей в ночи сияло надо мной!..
О Боже! О Господь мой!..
