Джим Додж - Трикстер, Гермес, Джокер
Понимаешь, парень, нам нужна была серьезная моральная поддержка, потому что косоглазые нас гнобили со всех сторон, и с земли, и с воздуха, окружили нас, как лягушек в банке. Они забрасывали нас бомбами когда припрет: и днем, и ночью, то по две минуты, то по двадцать часов, не угадаешь. Ты там не был, парень, тебе не понять, как это, когда ты слышишь, что вертолет приближается, приближается, слышишь, как смерть гудит над тобой, и кровь в жилах начинает выть, как бешеный пес; ты весь превращаешься в один сплошной нерв; задница напрягается так, что когда ты ее потом расслабишь, все штаны будут в дерьме; а в ухо тебе верещит Дилан: «Ты остался один!» — и даже если у тебя не съезжала крыша во время налетов, она съезжала потом от всего остального. И вся на свете трава Будды и все на свете стереосистемы ни хрена бы не изменили. Все это было слишком по правде. Постоянный тошнотворный страх.
На третью неделю они взялись за нас всерьез, лагерь превратился в саперную площадку. Попробуй заснуть, когда всю ночь над ухом грохочут минометы, а за стеной шастает кто-то, готовый перерезать тебе горло. Я обнимал себя за плечи в грязной траншее, сворачивался у стены, борясь с приступами дизентерии, задыхаясь от запаха собственного страха, дерьма, пороха, дыма, взорванной земли и тел. Бомба влетела в траншею в половине футбольного поля от места, где я сидел. Меня так контузило, что чуть мозги из ушей не вытекли. Я встал на колени и стал вглядываться в дождь и в ночь, меня так шлепнуло, что я стоял там и думал: а интересно, можно увидеть точку, откуда начинается дождь? Я вглядывался так, и тут рядом упал белый бумажный прямоугольник. Едва я его тронул, как понял, что это. Я бы что угодно отдал, лишь бы этого не видеть. У нас в части был парень, Билли Хайнс, мальчишка совсем, из Миссури, спокойный, застенчивый, женат на семнадцатилетней девчушке по имени Джиннили, в первом письме из тыла она ему написала, что после его последнего визита забеременела. Мать сфотографировала ее на лужайке перед домом, дом сзади виднелся, а на обороте фотографии было написано: «Жена и ребенок. Не забывай, я люблю тебя. Джиннили». И лицо у нее было — ох, парень — такое юное, и смелое, и полное надежд, такая славная девчонка, светловолосая, с веснушками, черт возьми, и вся светилась от того, что ждет ребенка. Он ее все время носил с собой. Я как-то сказал ему, что не надо бы такой милой леди смотреть на весь этот кошмар, пусть бы он ее спрятал подальше, а он сказал — голос у Кенни начал срываться — сказал: «Она мой талисман. Она светит мне через весь этот мрак, чтобы я вернулся домой, к ней и ребенку». И когда я подобрал в грязи ее фотографию и взглянул на нее, меня вдруг пробило насквозь, я потерялся где-то внутри себя, исчез. Понимаешь? Оставил пост, сдался. Меня больше не было.
В свете фар встречного полуприцепа Дэниел заметил на щеке Кенни мокрую дорожку — и сам украдкой вытер слезы. Говорить что-то было бесполезно.
Кенни взглянул на него, затем снова на дорогу.
— Потом врачи сказали, что я три недели был не в себе, пока они не отправили меня из Хе-Сана на каком-то случайном вертолете, который, видно, совсем сошел с ума, если залетел к нам. Военный невроз, говорили врачи, кататонический шок. Я не стал им объяснять, что все было ничего, пока я не взглянул в ее лицо. Мне без разницы, что там думают доктора. Я-то знаю, что это было. Летаргический сон. Пока душа не вернется обратно, не излечится, тело ничего не чувствует, на задницу тут уже наплевать.
Вот тогда-то Смерть и нанял меня в личные шоферы, одел в белый атласный костюм и посадил за баранку своего шикарного черного лимузина.
Кенни замолчал и снова посмотрел на Дэниела:
— Ты слушаешь?
— Да.
— Видеть я Смерти не видел, он всегда сидел на заднем сиденье, за перегородкой из затемненного стекла, только маленькая щелка была у меня за правым плечом. Он садился, я заводил машину, он просовывал в щель белую карточку с именем — никакого адреса, только имя — и я ехал к этому человеку. Не спрашивай меня, как, понятия не имею. Я просто знал. Находил человека, парковался, он выходил, возвращался примерно через минуту и просовывал в щель новое имя. Никаких тебе еды, питья, сна, отправления потребностей — только имена, одно за другим.
Поначалу, еще на базе, попадались знакомые имена: парни из нашей части, какие-то вьетнамцы. Потом я уже не знал ни одного. Но я всегда знал, где их найти.
А как-то ночью вокруг нас все засветилось, точно рядом целая куча боеприпасов взорвалась, я оглянулся — и увидел Смерть сквозь эту самую перегородку. Это был скелет с безумной голодной ухмылкой, никакая не старуха с косой; на нем был строгий костюм, такой элегантный, с полосками, а на костлявых пальцах блестели бриллиантовые кольца.
В щели появилась очередная карточка, и мне даже смотреть на нее не надо было, я и так знал, что на ней мое имя. Если ты посмотришь на Смерть, она посмотрит на тебя — а возить его туда-сюда и без меня найдется, кому.
Тут я не раздумывал, я просто решил забрать этого гада с собой. Я нажал на газ, мы понеслись сквозь тьму, и я на полном ходу крутнул руль вправо.
Но мне не удалось его сделать. Видно, у него сзади была своя система управления, я услышал звук тормозов, прежде чем вылететь из машины. И представь себе, парень, я не разбился о дорогу, не улетел в кусты, ничего такого — я просто провалился в ничто. Все, за что я мог удержаться, было лицо Джиннили. Я вглядывался в него, в ее глаза, ее улыбку, ее мечты, в жизнь внутри нее, я не знал, что творится — то ли представляю ее, то ли вспоминаю, то ли на самом деле вижу. Когда я перестал падать и открыл глаза, старая беззубая сиделка проворчала: «Давно пора, служивый. На войне как на войне». И они отправили меня домой, в военный госпиталь.
Немногие видали Смерть в лицо и знают, на какой машине он ездит. Так что на мне особые обязательства. Кто-то должен выследить этого ублюдка и пустить в расход. Я ни у кого ничего не спрашивал. Просто взял пушку, которая осталась у меня после Вьетнама, и засунул ее под сиденье. Когда я его увижу, я отстрелю ему все бриллианты, превращу его в чертову пыль.
— Разве можно убить смерть? — тихо спросил Дэниел.
— Фиг знает. Но черта ли не попробовать?
— Это да, — согласился Дэниел. Он откинулся на сиденье и закрыл глаза, попытался представить лицо Джиннили, но не было сил. Он открыл глаза, и его тут же ослепил дальний свет встречной машины. Дэниелу показалось, что это был черный лимузин. Он оглянулся, чтобы посмотреть через заднее стекло, и сказал Кенни:
— Из-за света я не разглядел как следует, но по-моему, это был черный лимузин.
— Ты спятил, парень? Это была красная «тойота».
Дэниел посмотрел, как задние фары удаляющейся машины сливаются в одну точку. У него было ощущение, что машина была длинной, вытянутой и черной.
— Точно?
— Успокойся, парень, — уверил его Кенни. — История тяжелая, сам понимаю. Не всякому под силу. Но уж положись на меня, я водил тот лимузин и узнаю его даже слепым. Это была красная «тойота», клянусь.
Дэниел снова сел как положено:
— Ну ладно. В конце концов, это ваш патруль. Я просто хотел помочь.
— Я понял, братишка, понял и оценил. Черт побери, парень, ты плакал, когда я рассказывал про нашу часть — думаешь, я этого не заметил? Когда я в патруле, я подбираю всех автостопщиков, и всем им рассказываю про лицо Джиннили и свою службу у Смерти. Некоторые молчат, некоторые посылают меня к черту, некоторые пытаются пошутить, мол, после войны и не так крыша съедет, и все они, черт возьми, вылезают из машины при первой возможности и предпочитают лучше постоять на пустынном шоссе, чем проехать со мной лишнюю милю. Только у немногих, может, у двоих из тысячи, окажется сердце, которое дрогнет. Ты — из этих немногих. Ты знаком со смертью?
Вопрос, прямой и неожиданный, застал Дэниела врасплох.
— Почему вы спрашиваете?
— Нюх, — Кенни пожал плечами. — Чутье. Не думай, я к тебе в душу не полезу. Не хочешь — не говори.
— Однажды я чуть не умер, — сказал Дэниел. — От взрыва. Пока меня везли в больницу, сердце остановилось, пришлось ударить по нему, чтобы оно заработало. Это рассказывал мне врач, сам я не помню. Все, что я помню — я падал, падал бесконечно, и вдруг прямо передо мной оказалось зеркало, я инстинктивно вытянул руки, но не помню, что было дальше, продолжал ли я падать сквозь него или разбился, или что. Мне кажется, что тогда в зеркале я увидел Смерть очень близко, но я не помню, что я там видел и видел ли что-нибудь вообще.
— Точно Смерть. Это его любимые игрушки: окна и зеркала.
— Можно мне кое-что спросить?
Кенни взглянул с интересом:
— Валяй.
— Просто чтобы лучше представить, — начал Дэниел. — Вы сказали, что после того, как увидели фотографию Джиннили, потерялись внутри себя, исчезли. Исчезли — как? Тела физически не стало?
