Виктория Платова - Stalingrad, станция метро
— Вы, наверное, русская? — неожиданно сказал старик. С сильным, но при этом удивительно приятным акцентом.
Еще один эмигрант первой волны, подумала Тэ.Тэ.
— Да. А вы?
— Я чех. Меня зовут Иржи. Я владелец этого заведения. Мне очень приятно, что в «Liola» стали появляться посетители. Причем такие симпатичные. Я польщен. Это то, что я сказал по-французски. Вы позволите угостить вас еще одним стаканчиком глинтвейна? За счет заведения, разумеется.
Ну разумеется. Чехи не очень-то жалуют русских после 68-го, а этот — сама любезность.
— Спасибо. А как вы определили, что я русская?
— По акценту. У русских очень специфический акцент. Как, впрочем, у всех славян.
— И как у вас.
— Как у меня.
— «Liola» — что это означает?
— Название фильма, в котором играла актриса Анук Эме…
— Здесь все говорят об Анук Эме… Здесь, на побережье.
— Здесь, на побережье, Анук снялась в лучшем своем фильме, потому-то о ней и говорят.
— Речь идет о Довиле, да?
— О Довиле. А как зовут вас?
— Тэ.Тэ., — сказала Тэ.Тэ. — А почему вы не открыли бар в Довиле, если вы поклонник Анук?
— Во-первых, открыть что-либо в Довиле стоит баснословных денег. Во-вторых, если бы я открыл бар в Довиле, мне пришлось бы назвать его «Мужчина и женщина», а я всегда хотел чтобы он носил имя «Liola». В-третьих, я не поклонник Анук. Вернее, не только Анук. Я поклонник кино вообще.
Интерьер, конечно же. Все эти милые подробности, заставляющие трепетать неравнодушное к кинематографу сердце. Лева — вот кто был бы очарован, кто был бы сражен наповал!..
— Это заметно. Значит, вы киноман, да?
— Можно сказать и так. Всю жизнь я проработал на киностудии «Баррандов». Это в Чехии, под Прагой. И не собираюсь расставаться с кино до конца дней своих.
— Вы очень хорошо говорите по-русски.
— Я учился в Москве. У меня сохранились самые теплые воспоминания. О России и о русских.
— Такое не часто услышишь.
— Нет-нет! Об этом говорят чаще, чем вы можете себе представить.
— Я хотела спросить, Иржи… Если вы киноман, то должны знать о кино все.
— Никто не может знать о кино все. Оно постоянно меняется. Меняется даже то, что было снято пятьдесят лет назад.
Интересный тезис. Нужно поразмышлять над ним на досуге.
— А что это за блондинка? На фотографии, рядом с фотографией Марчелло Мастроянни?
— Это Анита Экберг. Она играла в «Сладкой жизни» у Феллини. Помните сцену купания в фонтане? Роскошная была сцена, правда?
Помните пляж? Помните собаку на пляже? Помните блондинку в фонтане? — ни черта она не помнит, ни черта!
— Да, сцена и вправду была восхитительная. Вы что-нибудь слыхали о фильме «Сталинград, станция метро»? Он был снят здесь, в Лионе.
— Боюсь, что нет.
— Режиссер Робер Аколла.
— Я не знаю такого режиссера. Он француз? Может быть, сенегалец?
— Я не в курсе. Он получил Пальмовую ветвь Каннского фестиваля и еще какой-то из призов. За лучшую женскую роль, кажется. Речь идет как раз об этом фильме.
— И кто же получил приз за главную женскую роль?
Информация об этом скудна, но вовсе не по вине Левы, а по вине его Молескина. Замусоленный, с распухшими страницами, с кое-где оборванными краями. Именно за оборванный край завалилось имя актрисы, и захочешь, а не достанешь. Единственное, что можно понять, — актриса была «непрофес…».
Очевидно — непрофессиональной.
— Не знаю. Знаю только, что это — непрофессиональная актриса.
— Удивительно.
— Что именно?
— То, что фильм, о котором вы говорили…
— «Сталинград»…
— Да. Такой фильм никогда не получал Пальмовую ветвь. Я пристально слежу за Каннами последние двадцать лет, езжу туда, если выдается такая возможность… Так что заявляю вам вполне компетентно: этот фильм, если он и существует, Канны обошли стороной. Может быть, он победил в Берлине? В Венеции? В Сан-Себастьяне?
Некоторое время Тэ.Тэ. молчит. И Берлин, и Венеция возможны, если речь идет о хорошем кино. Но в Левиных записях указан Каннский фестиваль, а Лева не мог ошибиться, даже будучи сумасшедшим. Он и в безумии, если дело касалось кинематографа, оставался таким, каким был всегда — вдумчивым, внимательным и скрупулезным.
— Очень жаль, — наконец произносит она.
— Это хороший фильм? — Иржи полон участия.
— Наверное, да.
— Не расстраивайтесь. Канны — это большая политика. И хорошие фильмы часто ничего не получают, но это не мешает им оставаться хорошими, и даже замечательными, ведь так?
— Наверное, да. А вы давно открылись?
— Месяц назад.
— А до этого здесь был бар «Liola»? Здесь, в Лионе, я имею в виду?
— Ни о чем подобном я не слыхал. Но вы можете порасспрашивать старожилов…
…На обратном пути в «La Plage» Тэ.Тэ. размышляет совсем не о меняющихся даже через сорок лет после своего создания лентах, хотя эта тема, безусловно, является благодатной. Она размышляет о Левином Молескине и о том, что там написано относительно «Сталинграда» Канн и режиссера Робера Аколлы. Все говорит за то, что ни фильма, ни режиссера не существует в природе, а запись в блокноте — всего лишь шутка. Шутка сумасшедшего. Но куда в этом случае девать бар «Liola»? — ведь он есть, и Тэ.Тэ. только что была в нем, и пила совершенно замечательный глинтвейн с хозяином заведения. Чехом по национальности, а Левин Молескин… Левин Молескин до краев наполнен Прагой, а не каким-нибудь другим городом!..
Все выглядело бы не таким странным (почти безумным), если бы бар открылся год или полгода назад — когда Лева еще был жив и мог каким-то образом (каким?) узнать о его существовании. Но Лева погиб еще до всей этой истории с «Liola»!.. Тэ.Тэ. не покидает ощущение, что все побережье Lower Normandy, с ней самой и всеми находящимися здесь людьми, домами, гостиницами и лодками у пирсов, плавает в безумной Левиной голове и является порождением его больного разума.
Неприятное чувство, что и говорить.
Конечно, она спросит у портье о том, существовало ли здесь когда-либо заведение под вывеской «Liola», но что-то подсказывает ей: ты знаешь ответ, и этот ответ «Нет».
…У «La Plage» царит оживление. Из подогнанного ко входу микроавтобуса страшно молодые люди вытаскивают аппаратуру, кофры, свернутые кабели.
— Что здесь происходит? — спрашивает Тэ.Тэ. У портье на правах старой знакомой.
— Второе пришествие, — лаконично сообщает он. — Приехала сумасшедшая съемочная группа. Съемочные группы все сумасшедшие, но эта — особенно. Вы бы видели их режиссера. Настоящий сатана! Уже успел поругаться с управляющим, а ведь мы пустили их только потому, что сейчас мертвый сезон. Можно сказать — из милости. Вот когда в Довиль приехала съемочная группа Лелюша, они вели себя гораздо приличнее. И сняли великую картину! А от этих только вонь, шум и сломанная мебель… А вдруг занавеси подожгут?
— Может быть, еще не подожгут? — высказывает робкое предположение Тэ.Тэ.
— Будем молиться.
…В пылу обсуждения приезда съемочной группы и ее возможных будущих бесчинств она так и не спросила у портье о старом «Liola». Но теперь это и неважно. Завтра утром она уедет в Шербур, город документально подтвержденных «Шербурских зонтиков». Катрин Денев существует так же, как существовал Жак Деми, режиссер. О нем и о его картинах можно прочесть в любой киноэнциклопедии. В Левином блокноте, одном из пятидесяти.
В одном из пятидесяти — наверняка.
В Шербуре все станет на свои места, Тэ.Тэ. твердо в этом убеждена.
С этим убеждением она садится на следующее утро в свой белый «Форд мустанг». Единственное, что ей нужно еще сделать в этом городе — попрощаться с Иржи и его эксцентричным баром. Тэ.Тэ. уже готова тронуться с места, когда кто-то начинает, как ненормальный, колотить в стекло пассажирской двери и в лобовое стекло одновременно. И истошно кричать на французском.
— Je ne parle pas français, — привычно отвечает Тэ.Тэ., опуская стекло.
— Поговорить, поговорить! — тут же перестраивается на ломаный, совершенно чудовищный английский «кто-то». — Я… поговорить… вас…
— Я уезжаю из города.
— Поговорить, поговорить!
Наконец она сумела разглядеть его. Молодой мужчина лет тридцати, худой, со всклокоченными волосами, в клетчатой рубашке и кожаной жилетке поверх нее. Одежда слишком легкомысленная даже для теплого декабря. На секунду Тэ.Тэ. становится жаль парня.
— Поговорить, поговорить! Десять минут. Пять. Гостиница! Бар! Кафе! Поговорить!
— Хорошо. Садитесь, — Тэ.Тэ. вовсе не улыбается беседовать с ненормальным, но судьба машины заботит ее гораздо больше — еще минута, и ненормальный развалит ее на части.
В полном молчании они добираются до «Liola». Припадок кончился, и парень в жилетке ведет себя смирно, он лишь прижимает к груди матерчатую сумку цвета хаки, — как будто в ней заключены все главные сокровища мира.
