Джеймс Хайнс - Рассказ лектора
— Посмотрите в окно, Нельсон.
Он встал. Голова была неестественно легкой, но больше не кружилась. Викторинис жестом показала, чтобы он пригнулся.
— Осторожно, стекло, — предупредила она.
Все окна в кабинете были выбиты, пол — усеян осколками. Нельсон согнулся пополам, прошел по хрустящему стеклу и опустился на колени рядом с Викторинис. Площадь под ними живописно озаряло пламя Торнфильдской библиотеки. По газону метались тени деревьев и фонарных столбов, снопы жарких искр взлетали в темное небо. Из каждого окна старой библиотеки огненным болидом вырывалось пламя, лизало кирпичи, покрывая их черной копотью. В часовой башне бушевал огонь; казалось, горят самые кирпичи. Багровый дым валил из черной дыры на месте разбитого циферблата; оплавленные стрелки повисли вниз.
— Все эти книги! — ахнул Нельсон.
— Да, — прошептала Викторинис. Пламя отражалось в ее зрачках. — Все эти книги.
— Хоть книгохранилище вне опасности, — сказал Нельсон и перевел взгляд вниз. Сердце его упало. Крошечные фигурки полицейских в касках и бронежилетах, пригнувшись за деревьями, стреляли поверх библиотечной крыши. Гроссмауль лежал на мостовой, от его головы растекалась лужица крови. Чуть дальше распростерлась Лотарингия Эльзас, но Кралевич/Ямисович отступал по V-образной крыше. Он скользил на покатой стеклянной плоскости, продолжая отстреливаться. Пули разбивали стекло, сеть трещин под его ногами разбегалась все дальше. Тем не менее, израсходовав очередной магазин, он сорвал с пояса новый. Марко Кралевич, литературный критик, окончательно и бесповоротно превратился в Слободана Ямисовича, командира Драгана, палача Сребеницы.
— Что он кричит? — прошептал Нельсон.
Виктория только мотнула головой.
И тут рокот, более низкий, чем рев огня, привлек внимание всех — Ямисовича на трескающемся стекле, полицейских за деревьями, Нельсона и Викторинис у окна. Башня Торнфильдской библиотеки оседала. Щель быстро увеличивалась; из нее взвилось пламя. Сквозь грохот рушащегося фундамента и хриплый рев огня Нельсон вроде бы различил колокольный звон, чуть ли не мелодию. Скользнув взглядом по охваченной пламенем башне, он увидел на парапете светлую фигурку; та словно плясала под колокольный звон, вскидывая ноги и размахивая руками.
— Господи, это Вита! — Он зажал рукой рот. — Или Робин… или кто…
Викторинис подняла взгляд к вершине башни. Светлая фигурка плясала в ореоле багрового дыма; сноп алмазных искр отражался в ее серебристой коже.
Внизу ближайший к башне полицейский бежал в направлении деревьев, размахивая руками и крича товарищам, чтобы те спасались; остальные полицейские отступали к зданиям по периметру площади. Ямисович поднял автомат и выпустил очередь по кренящейся башне; казалось, он что-то беззвучно выкрикивает. Фигура на парапете выпрямилась в пламени, руки по швам, как ныряльщик. Сквозь рев огня, сквозь колокольный трезвон и треск автоматной очереди Нельсон услышал голос, который звонко декламировал стихи.
Ум с ума сходил на том,Что «не то» на деле — «то же».Сходно все и все несхоже,Сложность явлена в простом.
Пение шло как бы из головы Нельсона, но он повернулся к Виктории. Та широко раскрытыми глазами смотрела на вершину башни.
Стало ясно: если дваВ единицу превратилось,Если разность совместилась,Ум не прав, любовь права.
— Вы тоже слышите? — сказал Нельсон. — Мне не кажется, что я брежу.
— Что слышу? — прошептала Виктория, хотя глаза ее не отрываясь смотрели на бледную фигуру.
Возглашаем антифон:Все — и страсть, и верность — хрупко!Где ты, феникс, где голубка?Их огонь огнем спален[201].
Башня переломилась. Когда охваченный пламенем парапет ускользал из-под ее ног, светлая фигура выгнула спину, сложилась пополам и рыбкой нырнула в стеклянную крышу книгохранилища, описав в воздухе серебряную дугу. В тот же миг фасад башни начал сползать вниз в клубах дыма и искр. Стекло под Ямисовичем проломилось, и он упал, все еще давя на спуск разряженного автомата. В следующий миг ревущая огненная мacca рухнула на стеклянную крышу и со вселенским грохотом посыпалась в щель. Нельсон и Виктория пригнулись, но Нельсон тут же снова поднял голову. Вулканическое извержение огня, дыма, искр взметнулось выше Харбор-холла, даже выше, чем была часовая башня. В лицо дохнуло обжигающим жаром, алые отсветы наполняли комнату адским блеском. Нельсон и Виктория вцепились друг в дружку и зажмурились. Чудилось, что столб пламени над площадью будет реветь вечно, однако в следующее мгновение он опал. Жар в кабинете начал слабеть, отсветы почти погасли. Снова выглянув в окно, Нельсон и Виктория увидели остов старой библиотеки, черный на фоне обезумевшей геенны. Одна из стен рухнула, взорвавшись искрами и дымом. Из книгохранилища валили густые клубы, подсвеченные снизу дрожащим пламенем.
— Словно адские врата, — промолвил Нельсон, вцепившись в подоконник и глядя вниз. Облегчение мешалось со всепоглощающим чувством вины; он почти жалел, что не сгорел заживо на дне книгохранилища. «Мне следовало бы лежать под тоннами раскаленных кирпичей, — думал он. — Корчиться от боли, пока мясо обугливается на костях, кровь шипит, глаза и мозг…»
Виктория вздохнула и отошла от окна. Она нагнулась над столом, смахнула со стула осколки и села. Нельсон отвернулся от горящей библиотеки и собственного жгучего раскаяния. Пижама на Виктории была порвана и в копоти, по лицу размазана сажа.
— Вы понимаете, что это значит? — спросила Викторинис.
Нельсон задумался, но ощутил только усталость, боль, стыд и недоумение.
— Нет, — кротко сказал он.
— Фактически вы — декан факультета английской литературы.
Нельсон заморгал и прижал изувеченную руку к груди.
— Простите?
— Выгляните в окно, Нельсон. — Викторинис пожала плечами. — Библиотека горит, как угольная шахта. К утру каждый том обратится в золу. Пожар будут тушить много дней.
За треском огня и криками полицейских Нельсон различил пожарные сирены.
— Кажется, я вас не понимаю. — Он оттолкнулся здоровой рукой и сел на подоконник.
— Пока мы говорим, университет вылетает в трубу. На наших глазах он превращается из крупнейшего научно-исследовательского учреждения Северной Америки — может быть, даже мира — в ничто. Любой заштатный колледж Америки будет стоять в рейтингах выше нас. К завтрашнему полудню всякий мало-мальски стоящий профессор будет рассылать резюме во все учреждения, где еще есть библиотека. К середине лета здесь останутся только лекторы, адъюнкты и преподаватели литературной композиции. Другими словами, посредственность, несостоявшиеся ученые и полные неудачники. — Что-то вроде улыбки тронуло ее губы. — И вы.
Она встала, и впервые за последние месяцы эта маленькая хрупкая женщина показалась Нельсону больше и внушительнее его.
— Суть в том, Нельсон, что ни один человек хоть с какими-нибудь перспективами не захочет быть деканом в университете без библиотеки. — Теперь она и впрямь улыбнулась. — Так что никого лучше вас на это место не сыщешь.
Она оглядела кабинет. Слабые отсветы пламени вспыхивали на стенах.
— Нам с вами надо решить, что мы скажем полиции.
— В алых отблесках ее лицо как будто бы еще заострилось. — Насколько я припоминаю, когда мы очнулись, башня уже горела. Я не видела ни Виты… ни кого-нибудь другого. А вы?
— Я… — Нельсон замер с открытым ртом. Он и сам нетвердо верил в то, что произошло; быть может, это были галлюцинации. Ему хотелось забыть все, и особенно голую фигуру в углу.
— Но ведь только несколько минут назад, с башни… я видел… вы видели…
— Кусок расплавленного колокола. Часть механизма.
Нельсон облизнул спекшиеся губы. Он открыл рот, да так ничего и не сказал. Он знал, что будет есть себя поедом не только за события последних месяцев, но и за тело в часовой башне, за пожар в библиотеке, за все, что случится потом…
— Я не помню… почти ничего. Наверное, я был в бреду.
Виктория коротко кивнула и отвернулась.
— Оставляю это все вам, Нельсон. Мне тут ничего больше не нужно.
Она пошла к дверям. Нельсон стиснул зубы. Каждый шаг отдавался мучительной болью в руке, тем не менее он двинулся за Викторией.
— Постойте, — позвал он и тут же подумал: «Что я делаю?»
Виктория задержалась в дверях: хрупкая светлая фигурка на фоне темного соседнего помещения.
— Мы могли бы… возродить факультет. — Он шагнул к Виктории, хрустя разбитым стеклом. — Подумайте, что мы могли бы сделать. Создать факультет, на котором не будет мелочных дрязг, который впитает все лучшее из традиционной науки и новаторской теории. Даже лучше… — Он в волнении сделал еще шаг. — Мы могли бы совершенно по-новому соединить науку с учебой, чтобы они взаимообогащались, как и должно быть. Мы можем сделать факультет поистине демократическим, с каждым обходиться уважительно, платить преподавателям литературной композиции и лекторам столько, чтобы они могли жить, дать им шанс принять участие в чем-то действительно революционном, чтобы преподавание стало наукой, наука — преподаванием, а хорошо проведенный семинар значил не меньше опубликованной статьи, чтобы…
