Vremena goda - Борисова Анна
Поэтому мой профилактический курс делится на три последовательных этапа.
Сначала пациент проходит стадию предварительной подготовки, на которой его обучают навыкам правильного дыхания и первичной, самой простой гемоциркуляции (примерно так же, как некогда учил меня этому Иван Иванович).
Затем врач-специалист назначает пробные микроскопические дозы препарата. Я разработала систему анализов, которые помогут вычислить оптимальную дозировку в зависимости от индивидуальных особенностей организма, состояния здоровья, нейропсихологических параметров и прочих факторов.
И лишь после этого начинается собственно терапия: последовательная, регулярная, тщательно фиксируемая гемоциркуляционная разработка проблемных отделов головного мозга.
На рубеже девяностых моя работа наконец вошла в завершающую стадию, которая должна была продлиться еще пять лет. Свое открытие, которое, как я надеялась, изменит судьбы человечества, я планировала обнародовать в 1995 году, в день своего девяностолетия.
У меня было всё продумано, всё просчитано.
Разумеется, я соберу специальную научную конференцию и выступлю там с целой серией докладов и демонстраций, но этого мало. Мое открытие должны оценить не только специалисты, которые – уж мне ли их не знать – еще бог весть сколько лет будут дискутировать, полемизировать, перепроверять мои выводы и данные. Главный расчет у меня был на книгу, предназначенную для широкой аудитории, с популярным изложением моего метода. Название я давно уже придумала: «Anti-Ageing: From Alzheimer to Kannegiser». Нескромно? Да. Но я никогда не отличалась скромностью, ни в первой половине жизни, ни во второй. Я отлично сознавала всю значимость своего открытия, а также величие места, которое займу в истории. Мою лечебно-профилактическую систему я запатентую под именем «Kannegisering». Это слово станет лозунгом двадцать первого века.
Выходит, одно «вожделение» во мне все-таки осталось: честолюбие. Я хотела увековечить фамилию Каннегисер – единственное, что у меня осталось от предыдущей жизни, от Давида.
Все научные материалы и записи, а также рукопись книги с нескромным названием я хранила у себя в лаборатории, в потайном сейфе. Там же лежал яншень и номерной код, мой «сезам» в бронированный депозитарий швейцарского банка.
В 1974 году, когда после нефтяного кризиса цены на золото взлетели до небес, я продала содержимое двух чемоданов, вложила эти средства в акции электронных компаний и не прогадала. Дивидендов с лихвой хватало на все мои расходы и на содержание «Времен года». С тех пор, как я утратила дееспособность, никто не пользуется этим доходом. Должно быть, с бумом компьютерной индустрии капитал увеличился в несколько раз, и стоимость оставшихся самородков тоже сильно выросла, да только мне от этого не тепло и не холодно.
Этот тайник устроен надежно, и подвел меня не он, а второй сейф, повседневного использования, где я держала запас раствора, необходимый для текущих исследований и для моего собственного употребления. Обычный несгораемый шкафчик, просто встроенный в стену и запираемый четырехзначной комбинацией: 0501.
Пятое января, день моего знакомства с Давидом… Кажется, я выбрала цифры, не особенно задумываясь. Но сегодня, оглядываясь назад, я спрашиваю себя: почему я остановила свой, пускай спонтанный выбор именно на этом сочетании. Вероятно, это означает, что не хотела забывать ту половину моей жизни, которая была подчинена любви.
Полвека я была твердо уверена, что избавление от гнета любви помогло мне расправить крылья и сполна реализовать свой потенциал. Но сейчас я, пожалуй, так и не знаю, какая из моих жизней главная. Недаром же все эти десятилетия на самом видном месте у меня провисела фотография давно забытой манифестации. И в пору заточения мне вспоминаются почти исключительно события эпохи, начавшейся пятого января и закончившейся, когда я распрощалась с любовью. Из зрелой своей жизни я пожелала воскресить в памяти лишь несколько эпизодов, связанных с Мангустом, да и то с сугубо утилитарной целью: хотела понять, как и почему со мной случилась беда.
Чтоб успеть к запланированному сроку, 1995 году, когда мое девяностолетие совпадет с полувековым юбилеем научной деятельности, я решила обзавестись помощником. До того времени я всё делала в одиночестве, обходясь без ассистентов. Люди не умеют хранить чужие секреты и не приучены к медленной, кропотливой работе. Но для химико-фармацевтического обоснования «каннегисеринга» мне понадобился высококлассный специалист – эта часть моей научной подготовки была недостаточной.
Я долго присматривалась к возможным кандидатам и в конце концов на Нейрохимическом конгрессе 1990-го года обратила внимание на блестящего геронтолога с фундаментальными знаниями в нужной мне области – сорокапятилетнего, то есть молодого еще человека. Сообразительный, дисциплинированный, честолюбивый, он казался мне идеальным вариантом. Если б я тогда обладала биорецепционным чутьем, умела бы «обослышать», то несомненно уловила бы в «масти» моего избранника едкий отсвет проворного, мелкозубого хищничества, но я была слишком в себе уверена и при всем своем стопроцентном зрении абсолютно слепа.
Я переманила Мангуста из его научного института не столько высокой зарплатой, сколько высокой целью и головокружительными перспективами. Достаточно было приоткрыть краешек моего замысла, и молодой ученый готов был согласиться на любые условия.
Первое из них, своего рода экзамен на упорство и целеустремленность, было такое: я дала кандидату годовой испытательный срок, в течение которого он должен был выучить русский язык. Кроме помощи в лабораторных исследованиях я намеревалась свалить на ассистента груз административных забот по управлению резиденцией.
Мангуст не только исполнил трудное задание, но оказался совершенно незаменим в качестве моего заместителя, почти полностью избавив меня от контакта с резидентами. Я оставила за собой лишь тех стариков, с кем лично вела занятия по дыхательной гимнастике и первичной гемоциркуляции.
Этой стороной проекта Мангуст совершенно не интересовался – считал моей блажью, а я его не переубеждала. Незачем было посвящать шустрого молодого человека во все аспекты методики. Он вел у меня химическое направление, активно работал с эссенцией, разрабатывал модификации раствора, делал комплексный нейрохимический анализ воздействия препарата на нервные клетки и кровеносные сосуды мозга.
Крохотными дозами, по мере необходимости, выдавала я ассистенту эссенцию, используя запас, что хранился в моем рабочем сейфе. Полулитровый цилиндр с «Хрустальной радугой», полученной мною почти двадцать лет назад, оставался наполовину полон – вот какой силой обладает яншенево-иншеневая настойка.
О том, откуда берутся дозы, я помощнику, естественно, не говорила. Я считала его цепким, дотошным исполнителем, и не более того. И, должна признать, что свою часть работы он исполнял великолепно, без него я бы не справилась. Установить точную формулу «Хрустальной Радуги» ему, правда, так и не удалось. Но такое в науке случается. Взять тот же аромат розы, который я недавно поминала. Химический состав особого вещества, которое содержится в элеоптене розового масла помимо гераниола и создает тот самый волшебный медовый оттенок, до сих пор остается тайной.
Зато Мангуст со всей убедительностью доказал, что мощный стимуляторный эффект моего нейромедиатора достигается за счет резкого повышения уровня дофамина в мозгу, то есть имеет сходство с действием некоторых наркотиков, продуцирующих дофаминовое переполнение, однако, в отличие от них, не разрушает, а наоборот укрепляет межклеточные связи.
Я прекрасно видела, что мой ассистент крайне честолюбив и узкомасштабен – то есть способен безукоризненно выполнить конкретное поручение, но стратегических задач перед ним лучше не ставить.
Однако честолюбие я недостатком не считала, а ограниченность Мангуста меня отлично устраивала. Я была довольна, что он задает так мало вопросов, выходящих за пределы его непосредственной сферы. Мне казалось, что я превосходно контролирую и своего заместителя, и ситуацию в целом.
