Джойс Оутс - Сад радостей земных
Когда Клара открыла глаза, Ревир все еще склонялся над нею, глядел на нее в упор, и в лице его было что-то такое, от чего ей стало не по себе. Мужчины все одинаковы, и, однако, у каждого свое лицо; они приходят, когда позовешь, и от раза к разу почти не меняются; но есть у них внутри какой-то пласт, твердый как железо, – их мужской нрав, тайная, неизменная суть их натуры.
– Мне очень хорошо, – сказала Клара. – Ты за меня не волнуйся.
И засмеялась прямо в его серьезное лицо. Ревир улыбнулся. Да, при всей своей любви он, конечно, не до конца ей верит – а вот все-таки улыбнулся. Клара умеет отвести от себя, оттолкнуть все серьезное, надо только правильно держаться в нужную минуту: когда Ревир распекает сыновей (а это теперь не редкость), когда Эстер в последний раз закатила ужасную сцену и перебралась от них в дом призрения, когда Кречет пришел в слезах оттого, что его дразнят (дразнят!), она не знала, что тут можно поделать, зато знала, как себя вести.
– Уж больно ты серьезный, – сказала она. – Не волнуйся за меня. – Она приподнялась на локте и таким образом, кажется, от него избавилась. Он отодвинулся. У нас будет дочка, здоровая, крепкая, вся в меня. Не волнуйся, ладно? А сейчас смотри не опоздай.
– У меня достаточно времени.
Не нравятся ей эти его разговоры, но и когда он молчит, тоже хорошего мало.
– Ну, что тебе? – сказала она.
Все-таки его любовь иной раз в тягость. Никакого удовольствия без конца слушать одно и то же, как он в тебя влюблен: и непонятно, и восхищаться тут нечем. Если мужчина любит, значит, он не такой уж сильный, скорее слабый, любви-то от него, конечно, хочешь, а принимаешь ее без особой радости.
– Может, ты про тот вечер думаешь, про ту историю с охотой, так я уже не злюсь, – сказала Клара.
– Да, я надеюсь, что ты больше не сердишься…
– Ты прав, Кречету это пойдет на пользу, пускай учится. Очень хорошо. Прекрасно. Я не против.
Клара откинула волосы со лба… ох, закричать бы, позвать на помощь, сбежать… Но она мигом одолела себя. Здесь она дома, ей тепло и уютно в этой постели, под надежной защитой Ревира и всего, что за ним стоит. В иные минуты он какой-то чужой, незнакомый, а все-таки и чужого она умеет прибрать его к рукам.
– Я его спросила, почему он не хотел взять то ружье, такое славное ружье ты ему купил… он чего-то объяснял, но это просто чушь. Ну, ты же знаешь, он любит кошек и собак и все такое, вот ему и кроликов стрелять не хочется. И еще он говорит, от стрельбы уж очень много шума.
– Он ни разу не пробовал поохотиться, – негромко сказал Ревир.
Между ними шла глухая борьба. Клара чувствовала это, прекрасно понимала – и у нее хватило ума уступить.
– Так вот, я ему передала, что ты сказал, и он обещал пойти с Робертом, он Роберта любит. Роберт с ним иногда бывает очень добрый, – сказала Клара и сама удивилась, как у нее сорвалось «иногда», не больно подходящее слово. – Он сказал, если день будет погожий, они нынче же и пойдут. Они с Робертом… они отлично ладят, когда остаются одни.
Клара замолчала. Сколько раз за последние годы она обходила эти острые углы и замазывала трещины. Уже наловчилась, так искусно все заглаживает, что Ревир почти и не замечает неладного.
– Он бы сам тебе сказал, да побоялся.
– Что ж он, боится родного отца?
– Он тебя любит, но боится. Так и надо: всякий мальчик должен немножко бояться отца, – хитро ввернула Клара.
И попыталась припомнить – а своего отца она боялась? Какой он был? Он остался на другом конце ее жизни, будто чернел против света у входа в туннель и преграждал ей путь назад, к детству… такой высокий, худощавый, узкое лицо, очень светлые волосы, недоверчиво прищуренные глаза, крупный рот. Ну и язык же у него был! Слава богу, Ревир никогда не ругается при женщинах… разве что самую малость… и не лапает средь бела дня, и не мычит по-скотски, как, бывало, Карлтон с ее матерью, а потом с Нэнси и невесть еще со сколькими бабами… и, слава богу, Ревир, когда пьет, знает меру. Она очнулась от этих мыслей, услышала негромкий голос Ревира, коснулась его гладко выбритой щеки, и в ней всколыхнулась нежность… как жаль, что она не может дать ему большего.
– Не забудь, он ведь самый младший, – сказала она. – Он их побаивается, сам знаешь, что за народ мальчишки. Они его не задирают, не обижают, – прибавила она осторожно (конечно же, Джонатан терпеть не может Кречета, проходу ему не дает). – Но ты же сам знаешь, с мальчишками всегда так. Дай срок, он подрастет.
– Хорошо, – сказал Ревир.
Клара поцеловала его.
– Он возьмет ружье и научится. Я тебе обещаю, он кого-нибудь да застрелит.
– И послушай, Клара, ему нужно побольше самостоятельности. Ты с ним чересчур нянчишься.
– Ладно, отлично. Согласна.
– Моим ребятам их мать уделяла не очень много внимания, ведь она была слабого здоровья. Они к такой заботе не привыкли… не скажу, чтобы им это не нравилось, просто они не понимают, к чему это. Ты их только смущаешь. И Кристоферу надо давать больше воли. Не годится все время держать его под присмотром.
– Ты не знаешь, что это такое, когда ребенок без присмотру, – сказала Клара. – А вот я знаю.
– Он должен научиться сам за собой смотреть.
– А я этого не хочу, – сказала Клара и потерлась щекой о щеку Ревира. Скоро ли он наконец уйдет? Она всегда его выслушивает и поддакивает ему, а потом все равно делает по-своему. Этой механике она выучилась у Нэнси много лет назад. – Я хочу, чтоб он был не такой, как все мальчишки. Пускай будет другой, я не хочу, чтоб он был… такой, как я была.
Ревир уехал, а Клара попыталась еще уснуть и думала больше о Кречете, и о Лаури тоже – вот еще одна черная тень в дальнем конце другого туннеля, того, что ведет к Кречету; но сам Кречет, конечно, не может толком помнить Лаури. Он был слишком маленький, где ему помнить. А вообще от каждого человека будто тянется к его отцу тоненькая, невидимая проволока: вроде совсем позабудешь, а все равно никогда от него не избавишься. Вот ее отец – конечно, он еще жив; может, все-таки нашел настоящую работу, устроился где-нибудь, завели они с Нэнси еще детей, – если захочется, можно разыскать его, повидаться. Теперь у нее есть деньги, как-нибудь она к нему съездит. Пожалуй, даже поможет ему, если он согласится; только навряд ли он согласится… Как быстро одряхлела и стала совсем беспомощной Эстер, но ее не жалко – подумаешь, чужая старуха, она сразу невзлюбила Клару, и когда Клара переехала к ним в дом, это ее доконало. Хорошо, что она больше не путается под ногами. Отец теперь тоже почти старик, сделать бы для него что-нибудь хорошее… Смутное сочувствие росло в ней, ему пока не было выхода… Может быть, через годик-другой… Спеха никакого нет.
Когда она снова проснулась, было почти совсем светло. Всходило солнце, пахло утренней свежестью. Клара сошла вниз, Кречет и Роберт уже собирались в путь. Кречет стоял в дверях сарая.
– Роберт готовит ружья, – сказал он.
Клара заметила, что у него не совсем чисто в уголках глаз, но не стала их вытирать. Он не любил, когда она это делала на людях.
– Поели вы? – спросила она.
– Ага, поели.
За спиной Кречета Роберт чистил свой дробовик. Он поднял глаза на Клару и чуть нахмурился. С оружием в руках он кажется старше своих лет. Ему уже исполнилось тринадцать – красивый, крепкий мальчик, взгляд у него медлительный и руки движутся неторопливо. Кречет ждет на пороге, не подает виду, что ему не по себе. Пожалуй, он все еще худенький, но, похоже, скоро выровняется. Глаза у него совсем как у Лаури – светло-голубые, прозрачные, и, как у Лаури, есть в лице что-то отчужденное, загадочное, а вот молчалив он не в Лаури и не в Клару. Будто всегда прислушивается к голосам, которые звучат и вокруг него, и внутри. Обвить бы руками его шею… но нельзя, он только хуже застесняется.
– Будьте поосторожней, да, мальчики? – сказала Клара.
– Так ведь я привык. Я всегда хожу на охоту, – успокоил ее Роберт.
– А ты, Кречет?
– Я, может, ничего и не застрелю, – нетвердым голосом ответил сын, не глядя на Клару. – Я только так с ним пойду.
– Ему на первый раз не обязательно кого-нибудь подстрелить, – сказал Роберт.
Все притворялись, будто не было того случая, неделю назад, когда Кречет пошел с отцом на охоту и вернулся в слезах.
– Джонатан тоже идет? – спросила Клара.
– Он на Сэнди, – уклончиво ответил Роберт.
Сэнди – это была лошадь Джонатана. Кларе подумалось, что мальчики держатся как-то натянуто – может быть, Роберта отец уговорил пойти с Кречетом, а Джонатан так и не согласился… но по вежливому, не очень подвижному лицу Роберта ничего не поймешь. Тринадцать лет мальчишке, а до чего вежливый, прямо удивительно… Роберт подал Кречету ружье, мальчик взял его и чуть пригнулся от неожиданности – он не помнил, что ружье такое тяжелое; он повернулся к выходу.
Неуверенно, сама не зная, правильно ли делает, Клара все же сказала:
– Отец не хотел так на тебя наорать, Кречет. – Она говорила ему в спину, мимо Роберта, словно того здесь и не было. Кречет не обернулся. – Не хочется тебе пулять из этой треклятой штуки – ну и не надо.
