Ким Мунзо - Самый обычный день. 86 рассказов

3

Самый обычный день

Вот уже целый час неисправимый лгун сидит на балконе и греется на солнышке. Это необычайно приятное ощущение после холодной зимы, но через некоторое время от избытка солнца у него начинает кружиться голова; он прикрывает глаза ладонью, поднимается со складного стула, заходит в комнату, надевает рубашку и пиджак и выходит на улицу. Пересекая пустырь, лгун замечает машину, которую кто-то бросил года два тому назад возле футбольного поля; с нее уже давно сняли и колеса и двери. Почему никто до сих пор не увез ее отсюда и не сдал в металлолом? Сорока пролетает прямо над стеной кладбища. Он поворачивает налево и идет по длинной улице, которая круто поднимается вверх.

Пройдя примерно половину улицы, лгун оказывается перед баром, проходит мимо его дверей, но потом останавливается. На минуту его одолевают сомнения, стоит ли заходить туда, но наконец он решается: толкает дверь и произносит «здрасте», не предназначенное никому персонально. Оно годится как для хозяина бара, так и для игроков в домино, расположившихся за одним из столов. Наш герой опирается на стойку и заказывает пиво. Официант наливает ему кружку и задает неизбежный вопрос: как дела? Лгун отвечает, что прекрасно, и прихлебывает пиво из кружки. Его усы становятся белыми. Из радиоприемника, который не совсем хорошо настроен, слышатся вибрирующие звуки какой-то мелодии, расцвеченной оттенками, которые обычно используются для выражения скорби. Некоторое время он наблюдает за партией домино. Один из играющих предлагает ему присоединиться со следующего кона, лгун делает отрицательный жест. Он отворачивается, отпивает еще немного пива и рассматривает овощной салат на витрине. Золотисто-коричневый цвет майонеза отбивает у него всякую охоту заказать себе порцию. Хозяин бара, заметивший его взгляд, спрашивает, не положить ли ему немного. Лгун отказывается, говоря, что если он перехватит чего-нибудь перед ужином, то у него пропадет аппетит и жена его будет ругать. Хозяин бара улыбается — он уже привык к этой шутке: у лгуна нет жены, он живет один, но всегда отговаривается, ссылаясь на воображаемую супругу. Это его обычный прием, например когда ему уже хочется уйти, а остальные уговаривают его выпить еще рюмочку, или когда приятели приглашают его в воскресенье поиграть в футбол, а ему неохота. Иногда он дополняет картину детьми: дочке от трех до семи лет, в зависимости от настроения, а мальчика раньше не было, а теперь он вдруг оказался старше своей сестры. Хозяин бара моет стакан под струей воды и уже готов дополнить, как делает это всегда, шутку лгуна о предполагаемой жене своим ехидным замечанием: какая еще жена, если ты один как перст. Однако не успевает он и рта раскрыть, как лгун задает вопрос, обращаясь исключительно к нему, но очень громким голосом, чтобы его слышали остальные посетители: не видел ли он цирк, который расположился на пустыре. Хозяин бара вытирает стакан. Никто не отвечает лгуну. Тот поворачивается к игрокам и настаивает: там уже поставили шатер, и рядом стоят два больших грузовика и огромный прицеп, похожий на клетку. Один из доминошников поднимает бровь, смотрит на него и говорит: ну да, конечно, конечно. Лгун изображает негодование: что тот хочет сказать своим «ну да, конечно»? Что это неправда? Лгун клянется, что на пустыре уже натягивают шатер. Он своими глазами видел на земле буквы, украшенные лампочками, которые вскоре засветятся над шатром: РУССКИЙ ЦИРК. По его словам, шатер уже почти совсем готов. Там стоят четыре грузовика. Нет-нет, не четыре, а пять. И шесть клеток: со львами и тиграми. А еще — три слона, размером с хороший дом. Доминошники, закончившие партию, смотрят на него в изумлении: неужели он действительно опять пытается заставить их поверить в очередную байку? Разве они могут, даже при самом большом желании, поверить этому человеку, который всегда врет, даже в тех случаях, когда это не приносит ему никакой выгоды? Ни на малую долю секунды недоверие не может смениться сомнением, но, как это случается всегда, лгун говорит с таким воодушевлением, распаляется до такой степени, что, как это тоже случается всегда, его слушатели начинают если и не верить ему, то, во всяком случае, поддаваться на его удочку. Их восхищает тот восторг, с которым он ведет рассказ, постепенно нагромождая одну ложь на другую: например, очень скоро на пустыре оказывается двенадцать слонов, а не три, шатер из обычного превращается в тройной, а грузовики, становясь один за другим в плотные ряды, мало-помалу занимают площадь, равную футбольному полю. Прислушиваясь к его словам, один из доминошников (которые закончили партию и уже не начинают новую) чувствует, как загораются у него глаза. Вот уже больше тридцати лет, как ни один цирк не приближается к их городку, и совершенно очевидно, что, принимая в расчет ситуацию последнего времени, никогда больше никакая труппа не раскинет свой шатер на пустыре. Никто из посетителей бара об этом не жалеет (и лгун тоже, хотя, задай ему кто-нибудь подобный вопрос, он бы стал утверждать обратное). Если бы когда-нибудь цирк и появился в городке, никто бы им особенно не заинтересовался: цирк — это развлечение прежних времен, но и в прежние времена он их вовсе не интересовал. Однако недостаток интереса к цирку не мешает им завороженно слушать, как он натягивает шатры, как громоздит одни купола над другими, которые уже возвел раньше. И вот уже лгун заставляет барабаны рассыпать оглушительную дробь, умножает ряды гимнастов на трапециях с убежденностью, достойной восхищения; при этом он совершенно не рассчитывает, что кто-либо из слушателей поверит ему, и даже не может предположить, что и сам в конце концов поверит своим россказням, которые повторяет с таким упорством. Только один из доминошников (туговатый на ухо) спрашивает неоправданно громким голосом, не хочет ли кто-нибудь сыграть еще одну партию. Однако никто ему не отвечает: кто-то уже предлагает немедленно пойти на пустырь. Остальным приглашения не требуется. Они подбадривают друг друга, надевают пальто и шарфы, и вот уже все выходят на улицу, окружив плотным кольцом лгуна, который рассказывает им о пирамиде из тридцати шести эквилибристов, стоящей на восьми моноциклах, и коне-жонглере. Последним выходит хозяин бара, который надевает куртку и выдворяет туговатого на ухо клиента. Потом он закрывает дверь на ключ, бежит вдогонку за уходящими и присоединяется к группе мужчин, которые спускаются вниз по улице.

Жизнь так коротка

Мужчина подбегает к третьему лифту, двери которого уже начали закрываться. Ему удается просунуть правую ногу в оставшуюся узкую щель и таким образом заставить обе створки автоматической двери немедленно открыться. Он входит в лифт и приветствует («Доброе утро!») женщину, которая находится внутри. Она необыкновенно хороша собой: волосы шелковым водопадом спадают на плечи, а губы отливают теплым каштановым оттенком. Мужчина (смущенный, потому что ему почудилась в ее глазах искорка упрека за его маневр: из-за него двери лифта снова открылись, и ее вознесение вверх было отложено) прижимается к одной из стенок кабины, смотрит на щиток и видит, что кнопка девятого этажа светится. Он делает шаг вперед, нажимает на кнопку двенадцатого этажа, которая сразу загорается, и снова занимает свою позицию у стены. Двери не спешат закрыться; он старается не рассматривать женщину слишком беспардонно. Однако, не в силах оторвать от нее взгляда, он разглядывает ее исподтишка. Глаза, подбородок, ноги… Двери закрываются, и лифт начинает подъем. На табло зажигаются номера этажей: 1, 2… Звучит невыразительное музыкальное сопровождение. Мужчина смотрит на часы на своем запястье, которые остановились некоторое время тому назад. Он встряхивает их, словно это движение способно вернуть их к жизни, но так можно было иногда оживить механические часы, а не те, которые работают на батарейках. Лифт еле ползет, и эта медлительность дополнительно подтверждает впечатление надежности, которое внушают стены и двери кабины, толстые и прочные. Чистота, царящая здесь, также способствует ощущению безопасности. Грязь в лифте показывает, что за ним плохо следят, и, следовательно, в его надежности можно усомниться. Лифт, в котором они едут, безупречен: он чистый и новый. На табло зажигается цифра 5. Когда загорается шестерка, лифт останавливается, двери открываются, и в кабину заглядывает старичок в очках и маленькой шляпе.

— Вы вниз?

Мужчина отвечает, что нет. Старичок морщит нос и отходит в правую сторону, вытянув вперед указательный палец с явным намерением вызвать второй лифт. Ему невдомек, что он сломался и его ремонтируют в низу здания. Двери снова закрываются. Женщина одно мгновение смотрит в сторону мужчины, и их взгляды встречаются. Он улыбается. Она отводит взгляд. Оба видят, как на указателе зажигается семерка, а потом восьмерка. Как раз между восьмым и девятым этажом (на указателе все горит восьмерка, а девятка еще не появилась) лифт останавливается. Мужчина смотрит попеременно на женщину, на щиток с кнопками и на дверь («Ну вот, приехали!»). Женщина смотрит на него, на щиток с кнопками и на дверь. Она первой проявляет некоторую тревогу («И что нам теперь делать?»), а мужчина первым старается сделать вид, что ничего особенного не происходит («Самое главное — не волноваться»). Его спутница нажимает на кнопку девятого этажа, потом — двенадцатого, потом — первого, но ни одна из них не действует, поэтому она спрашивает мужчину, не нажать ли ей на кнопку экстренного вызова, на которой нарисован колокол. Он выражает свое согласие. Итак, они нажимают на кнопку вызова, и раздается чистый переливистый звон, словно прямо из-за стенки кабины. Где, кстати, должен раздаваться этот сигнал? В холле нижнего этажа? В будке консьержа? А может быть, сигнал слышен сразу в нескольких местах? Время от времени они перестают нажимать на кнопку и прислушиваются, не раздастся ли какой-нибудь шум. Наверное, их уже услышали и операция по спасению уже началась или, по крайней мере, кто-нибудь сейчас поднимется по лестнице до того места, где они застряли, и попытается успокоить их криками снаружи. Однако до них доносится только музыкальное сопровождение: песни звучат одна за другой, словно все идет как положено.