Александр Торин - Дурная компания
— Да, — он смутился, — еще одна формальность, закатайте, пожалуйста, рукава.
Мы послушались. Маленький человечек жадно схватил мою руку, потом руку жены и впился взглядом в кожу на сгибе локтя.
— Изумительно, прекрасно, — рассыпался он в комплиментах, не увидев ни одного следа от уколов, — наркотиков не употребляете, все в порядке! — Он схватил печать и поставил ее на серой бумажке, которую запечатал в конверт. — Поздравляю! — и он склонился в почтительном поклоне, как вежливый придворный ворон из какого-то старого мультфильма.
В управлении по иммиграции толпились небритые, оборванные мексиканцы в порванных грязных и потных майках, сидели на скамьях древние вьетнамские патриархи с маленькими седыми бородками, ползали смуглые неумытые дети. Полноватый чиновник, казалось, был так удивлен, увидев перед собой прилично одетых белых людей, что расцвел от радости.
— Поклянитесь, подняв руку, — сказал он, заглянув в анкету, — что не будете проповедовать полигамию на территории Соединенных Штатов Америки.
— Не будем. — Я внутренне содрогнулся, от волнения спутав полигамию с каннибализмом.
— Поздравляю, — Он потянулся к паспортам и брякнул в них красный жирный штампик, дающий его обладателям свободу и право на уход из компании Пусика. Почему-то при этом я не испытал никаких эмоций, только усталость и желание поскорее сесть в машину и включить кондиционер.
Удивительным образом, за время моей работы у Пусика я сумел разобраться в какой-то несущественной ерунде, почему-то обрел признание и даже написал небольшую книжку, наглядно разъясняющую инженерам всякие до тех пор неизвестные им премудрости. Книжку расхватали, и я неожиданно для себя стал известным и начал получать предложения от различных компаний, как грибы растущих в солнечной долине.
Меня начали приглашать на деловые обеды и уговаривать сменить место работы. В одну из компаний, огромную и довольно известную, я решил сходить и, придя на интервью, увидел свежий номер газеты, выпускаемой для ее сотрудников.
На первой страницы газеты был изображен совет директоров, мудро руководивший корпорацией и хранящий ее от всевозможных бед, столь возможных в бурном море современного бизнеса. Фотографии директоров странным образом напоминали секретарей обкома партии откуда-нибудь из Ивановской области, и это меня сразу же насторожило.
Я перевернул шуршащую газетную страницу. Один из вице-президентов компании гордо поднимал вверх распростертую руку, в которой он держал настенные часы. «Меньше потерь на производстве, больше продукции с меньшими затратами!» — гласила подпись. Далее шел текст, оповещавший сотрудников о том, что в отделе номер пятнадцать в последнее время значительно улучшилась дисциплина труда, возросла производительность и уменьшился процент выпуска бракованных изделий, в результате чего сотрудникам отдела торжественно выданы настенные часы с эмблемой компании.
Я зевнул. Каким-то образом я всегда чувствовал атмосферу в различных присутственных местах: если меня клонило в сон и голову закладывало ватой, дело было плохо…
Меня пригласили пройти внутрь. В огромном зале, освещенном тусклым люминисцентным светом и разгороженном картонными стеночками, было сделано несколько десятков клетушек, в которых, поджав колени, сидели ведущие инженеры компании. С потолка орал громкоговоритель, каждую секунду подзывающий кого-нибудь из них к телефону. «У нас сегодня вице-президента подсидели, — с таинственным видом сообщил мне один из них. — Теперь такое будет…» — он озабоченно, с серьезным видом покачал головой.
Это было последней каплей. Я выскочил из перегороженной комнаты и сразу же отказался от работы, хотя многие из бывших пусиковцев затем уверяли меня, что на самом деле в этой компании можно было прекрасно и спокойно жить и работать.
Голова начала болеть все сильнее и сильнее. Последующий день я лежал на диване, лицо мое горело, и перед открытыми глазами качались зеленые ветки сосны, то освещенные ярким солнцем, то покрытые белыми сверкающими сугробами. «Откуда здесь может быть снег?» — эта мысль с удивлением проникала в сознание откуда-то извне, при виде нескольких пальм, соседствующих с соснами, я качал головой, и снежные шапки тут же рассыпались и призрачными тонкими струйками утекали с ветвей. Я снова отключался, хотелось пить, и в голове гадко гудело, как будто по соседству работал испорченный трансформатор.
Я снова открывал глаза. В ветвях дерева творились удивительные явления, я как будто наблюдал картинки из своего детства, целый спектакль, яркий, задавленный в памяти событиями последующих лет и совершенно забытый. Вначале возникал ослепительный белый свет, я зажмуривался, свет рассеивался, и я видел себя с отцом, в яркий солнечный весенний день в Москве, где-то в центре, в районе Петровки, где мы тогда жили. Мне на шею был зачем-то повязан шарфик, и отец придерживал меня за него, чтобы я не потерялся. Мы стояли около большой подворотни и кого-то ждали, наверное, маму, но я не был в этом точно уверен. Рядом работал дворник, в кожаном переднике, с окладистой бородой и с огромной метлой в руках.
— Идите отсюда, — грубо говорил он. — Здесь нельзя стоять!
— Почему? — удивленно спрашивал отец.
— Я сказал, нельзя таким, как вы, тут улицу загораживать! — и он как-то по-особенному зло, издевательским презрительным взглядом взглянул на папу.
— Пойдем, малыш, — грустно сказал мне отец. — Они не хотят, чтобы мы тут стояли.
Я был совсем маленьким, но увидел, как у отца потемнело лицо, он задохнулся, схватил меня и потащил в сторону. Я ничего не понимал, почему у моего папы, такого большого и сильного, с грудью, увешанной медалями и орденами, так испортилось настроение… Почему-то эта сцена засела в памяти и теперь, много лет спустя, всплыла в уставшем, болезненном сознании.
Сценка потускнела и рассыпалась на части, дворник с окладистой бородой, только что так явственно выпиравший в просвете между ветками, исчез, снова появился яркий свет, все стало неожиданно тусклым… Дул холодный ветер, школьники в серых потертых пиджаках под грохот барабанов маршировали на плацу. Я шел там, между ними, стараясь попасть в ногу, но все время сбивался, и начальник воинской части презрительно и недружелюбно смотрел на мою сутулую спину… Грязь, солдатские шинели, окопы. Мокрая липкая глина, облепляющая сапоги, люди вжались в нее. Вокруг с грохотом рвались снаряды… «Это уже не со мной», — с удивлением подумал я и снова увидел снежные, ледяные шапки, от которых несся холодный, свежий, пахнущий Арктикой ветер.
Картинка рассыпалась с внезапно налетевшим порывом ветра, и сосновые иголки образовали новый узор… Я глядел из окна маленькой квартирки в Иерусалиме, куда мы переехали во время войны. Над городом удивительно низко висели свинцовые тучи, через которые пробивались столбы света, как будто сошедшие с гравюр Дюрера, и казалось, что Бог вот-вот протянет с казавшегося совсем рядом неба свои руки.
Мы были совершенно нищими, и наш трехлетний малыш нашел в садике возле дома сломанный детский трехколесный велосипед с оторванными педалями и сломанным колесом. Он ужасно обрадовался, так как ему удалось сесть на сиденье и с жутким грохотом сдвинуть велосипед с места. Тут завыла сирена, и мы стремглав бросились домой одевать противогазы… Где-то вдалеке бухнуло. Когда мы вышли, велосипеда на улице не было.
«Где мой велосипед сломанный?» — хныкал малыш, и вдруг мы увидели его в кустах, в стороне от дороги… Со стороны лысых гор Иудейской пустыни на город неслось черное облако, и жуткая, неправдоподобная темнота покрывала белые дома с черепичными крышами…
Неожиданно тело мое, лежащее в постели, стало маленьким, я физически почувствовал, насколько оно ничтожно, и огромная, пенящаяся мутной черной жижей волна подняла меня вверх, выше и выше, на безумную, жуткую, ничем не передаваемую высоту и затем с хрустальным звоном обрушила меня вниз, и я увидел микроскопический металлический шарик, настолько крохотный, что я сам себе казался гигантом по сравнению с ним. И снова, жутких размеров океанская стена мягко унесла меня вверх, голова закружилась, и ослепительный яркий свет залил все вокруг.
В ветвях дерева что-то стало формироваться, какая-то игра теней, неожиданно они исчезли, и передо мной стояла она. В длинном шуршащем платье, она, казалось, вышла из полумрака и иронично смотрела на меня.
— Ну что, как у тебя дела? — спросила она все тем же, чуть хрипловатым, слегка усталым голосом. Она села на стул и положила ногу на ногу, длинная ниспадающая юбка подчеркнула силуэт ее ноги. — Мы опять потеряли друг друга, правда? Так глупо, я даже не знаю твоего телефона. — Она внезапно погрустнела и на секунду замолчала, — Мне кажется, что иногда я чувствую, когда ты думаешь обо мне. Вдруг, неожиданно… Какие-то смутные тени возникают перед глазами, сердце начинает биться.
