Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Он так и остался лежать – без штанов и с пробитым горлом.
Бандиты ускакали и обещали вернуться через два дня, но перед отъездом один успел разрядить наган в сына старосты.
«А что остальные крестьяне?» – спросил Пильский. Это был крупный мужчина, с широкой грудью и длинными руками. Гриша слышал, что всю войну Пильский прошел конником. Из всего отряда только у него была шашка – у остальных было огнестрельное оружие, большей частью реквизированное или отбитое в августовских стычках.
«Народ безмолвствует, – ответил Брисов. – Точнее, народ пришел к нам просить помощи и защиты».
«Что за банда? – спросил Фомин, молодой офицер с тонко завитыми усиками. – Красные или, может, наши?»
«Они сами не знают, какого цвета, – сказал Брисов. – А называют себя Волками».
«Юлий, ты хочешь, чтобы мы ввязались в это дело? – спросил Фомин. – Зачем? Почему мы должны защищать этих крестьян? Они такие же, как те, что жгли наши усадьбы и насиловали наших сестер. Быдло».
Брисов пожал плечами и сплюнул в пыль изжеванную палочку. «Пусть все выскажутся, – сказал он. – Кто хочет – может по дворам пройтись, с людьми поговорить. Через час – общий сбор».
«Юлий Борисович, – спросил Гриша, – а вы что считаете: надо оставаться?»
«Я офицер, – сказал Брисов, – я приносил присягу царю. А теперь больше нет ни царя, ни присяги, и каждый сам решает, что ему делать. Ты тоже должен решать сам – остаешься ты или уходишь».
В деревне было двадцать дворов, и пятеро бойцов целый час ходили, задавая хозяевам вопросы и прикидывая, много ли навара можно получить. Через час они вернулись к амбару.
«Поговорил я с этими крестьянами, – сказал Пильский. – Фомин прав. Я вот спрашиваю: тут в трех верстах сгоревший барский дом стоит, кто пожег? А они бородами кивают и говорят: ну, знамо дело – большевики, кто ж еще».
«Да-да, – кивнул Фомин, – мы уедем, а они потом скажут следующей банде: это белые всех ваших поубивали, мы ни причем».
Белоусов был самый старый из отряда, с седой львиной шевелюрой. Он поднялся и заговорил.
Он знал: когда человек говорит стоя – его слушают по-другому.
«Вот эти крестьяне, – сказал Белоусов, – они ведь здесь всегда жили и всегда будут жить. Пройдут и белые, и красные, и многие другие, не имеющие цвета, и еще будут стрелять, и все пройдет – а Кальское останется. Крестьяне всегда побеждают. И эти крестьяне или их дети будут здесь жить и при большевиках, и при Учредительном собрании, и при Махно. Потому что деться им некуда: это их деревня, здесь они родились, здесь они и умрут.
А мы уедем в Париж или в Константинополь, потому что Врангель не удержит Крым, а мы не хотим умирать.
И мы поэтому уедем и никогда не увидим России.
И все, что мы можем сделать для нее, мы должны сделать в эти несколько недель, пока еще не сели на пароход.
Трудно сделать что-нибудь для России из Парижа. Слишком большие расстояния.
Поэтому все, что мы можем сделать, – спасти этих крестьян.
Их жизни дороже наших, и я признаю этот обмен честным».
Белоусов сел, и поднялся мужчина в кожаной куртке.
Гриша так и не узнал его имени: все называли его Механик.
Мужчину изменяет его ремесло.
Больше же всех меняет человека машина.
Потому следует называть людей по именам их профессий.
Белоусов, например, был взрывник.
Механик поднялся и сказал: «Мне нет дела до крестьян – крестьяне сеют хлеб, а я люблю машины.
Мне нет дела до России, потому что в Париже и в Константинополе автомобильный мотор устроен так же, как в Петербурге и в Москве.
Но у одного из крестьян в пустом курятнике стоит Mk-V – а я всегда хотел посмотреть его в деле».
Mk-V – это английская бронемашина. Она развивает скорость до восьми км/ч и обшита броней до шестнадцати мм.
У него стоит специальный танковый мотор «Рикардо» и четырехскоростная планетарная коробка передач Вильсона.
Механик очень хотел попробовать танк, но не знал, что в деревне нет бензина и машина бесполезна.
Впрочем, в Mk-V еще оставался пулемет «гочкис». К нему даже было несколько лент.
Можете не спрашивать меня, откуда бронетанковый автомобиль взялся в деревне Кальское и почему пулемет не реквизировала та же банда, против которой его собирались обернуть.
Возможно, они не верили, что в курятнике может быть хоть что-то достойное внимания.
Я сразу скажу, что в деревне нашли еще один пулемет и склад взрывчатки. Впрочем, после стольких лет войны в справной деревне найдешь и не такое.
Пока Механик говорил, еще один член отряда, мужчина лет тридцати с выправкой профессионального военного, о чем-то шептался с Брисовым. Мужчину звали Орловский, и неофициально он считался заместителем Брисова.
Он сказал: «Я тоже остаюсь», – и сел на место.
Следующей подошла очередь Фомина. Он подкрутил усики и сказал: «Господа, вы будете смеяться – я тоже остаюсь».
«Изменили свое мнение о крестьянах?» – спросил Пильский.
«Нет, о крестьянках. Я видел дочку старосты, из-за которой весь сыр-бор, – она в самом деле того стоит.
Да и ее брат оправдал этот клоповник в моих глазах: умереть за даму, как настоящий рыцарь, – достойная смерть.
В особенности – для крестьянина».
«Пусть теперь Брисов говорит», – сказал Пильский.
Он в раздражении похлопывал по голенищу свежеочищенным прутиком.
«Хорошо, – сказал Брисов. – Я не знаю, что скажет Пильский и что скажет Григорий, но четверо из нас остаются здесь. И как командир отряда я остаюсь с ними.
И если бы не остались они, я бы остался все равно.
Потому что я – офицер и приносил присягу царю и Отечеству.
Сейчас нет ни царя, ни присяги, а Отечество мое забрали большевики.
И пока вы ходили по дворам, я думал: ради чего может умереть мужчина сегодня?
И еще важнее: ради чего мужчина может убить?
Потому что я не люблю убивать, хотя я – профессиональный военный.
Убийство – излишняя трата человеческого материала. Убивая, ты убиваешь не одного человека, твоего врага. Убиваешь его нерожденных детей, убиваешь все то, что могло случиться в его жизни, – в том числе то будущее, в котором вы уже перестали быть врагами. А еще разрушаешь жизни его жены и детей. Поэтому я не люблю убивать и считаю: чтобы убить – надо знать, за что.
Особенно если нет ни царя, ни России, ни присяги».
Брисов замолчал, и Гриша увидел, как по гладко выбритой голове ползет муха.
Возможно, муха воображала себя великим путешественником. Жаль только, что на маршруте мухе не встретятся другие подобные ей.
До того как прибиться к отряду Брисова, Гриша был как эта самая муха: полз по голой степи, и кругом не было никого, кому бы он мог поверить.
Юлий Брисов накормил его и взял в свой отряд – и Гриша ждал, что скажет Брисов.
Гриша еще ни разу в жизни не убивал.
Все мальчишки мечтают об убийстве – пока не увидят первый труп.
Для мужчины, в особенности для мужчины, живущего в России после революции, увидеть труп – неизбежность.
Когда белые были в Херсоне – они вешали на фонарях главных улиц.
Повесят и оставят висеть.
Приходят дети из школы и собираются вокруг фонаря. Стоят.
И так – по всей России.
Пятнадцатилетний Гриша ни разу не видел трупа – и меньше суток оставалось до того, как эта удивительная ситуация изменится.
Поэтому он слушал Брисова внимательнее других.
«И я подумал, – сказал Брисов, – что если у нас нет Отечества, царя и присяги, что у каждого остается? Его семья.
И за свою семью не жалко умереть и не жалко убить.
Вы знаете, мои родители умерли, брата расстреляли не то красные, не то белые. Я и сам не знаю.
У меня нет своей семьи – и поэтому я останусь и буду убивать за семьи этих крестьян».
Пильский спросил, не поднимаясь с лавки: «А как мы будем драться? Механик хочет свой танк, а у нас есть какая-нибудь диспозиция?»
Брисов улыбнулся: «Придумаем».
«Честно говоря, я собирался уехать, – сказал Пильский, – но раз вы все остаетесь, я тоже останусь. Конечно, можно было бы уехать, а завтра раскаяться и вернуться – но это будет уже какой-то Ханжонков.
Так что я никуда не буду уезжать и останусь сразу. Только у меня есть условие: когда будете придумывать свою диспозицию, запланируйте кавалерийскую атаку. Хотя бы на одного всадника. Хочется перед смертью шашкой помахать».
Брисов кивнул и посмотрел на Гришу. «Я остаюсь, конечно, – сказал тот. – Правда, толку от меня мало, наверное».
«Ничего, – сказал Брисов. – Кто знает, как все сложится? Короче, нас семеро – и бандитов около тридцати человек. Но на нашей стороне – преимущество во времени и то, что мы знаем о них, а они не знают о нас.
Я поговорю со старостой, а потом обсудим диспозицию».
Я думаю, вы знаете этот сюжет. Маленькая деревня, семь человек, трусоватые крестьяне, налет бандитов.
Вы наверняка видели это в кино – не в одном фильме, так в другом.
До начала битвы бойцы должны успеть рассказать о своей мечте или о каком-нибудь воспоминании – чтобы зритель их всех не перепутал и чтобы было жалко убитых.
