Спящие воспоминания - Модиано Патрик
— А как вы вышли на это место? — спросил я. — «Свежий след»?
— Один друг водил меня сюда несколько раз. Но он уехал отдыхать…
Голос был уверенный и ясный, и то, что она говорила, вполне укладывалось в рамки логики. Мы часто оказываемся одни в Париже в августе месяце, и нас заносит порой в непонятные места, подобные этой поре, когда кажется, что время остановилось, — места, исчезающие сразу, как только жизнь пойдет своим чередом, а город вновь обретет привычный вид.
— Вы не ужинаете? Хотите что-нибудь выпить?
Она взяла со стола графинчик и налила в большой бокал, как мне показалось, воду, но, отпив глоток, я чуть не поперхнулся: это был очень крепкий алкоголь. Она налила и себе. Выпила не глоток, а сразу половину бокала, залпом, слегка дернув головой.
— Вы не пьете?
Она выглядела разочарованной и немного смущенной, как будто я спровадил ее обратно в ее одиночество. Тогда я тоже осушил свой бокал.
— Вот видите, — сказала она, — согреться все-таки не мешает, несмотря на жару.
Я чувствовал, что ей хочется что-то добавить, но она колебалась, не находя слов.
— Я готова вам кое в чем признаться…
Она накрыла мою руку своей, как бы для храбрости.
— Хоть на дворе очень жарко, знали бы вы, до чего мне всегда холодно…
Она устремила на меня взгляд, одновременно робкий и вопросительный, ожидая ответа или, скорее, диагноза, который мог бы ее успокоить.
* * *Мы вышли из «Свежего следа». На бульваре Гувьон-Сен-Сир она опиралась на мою руку. Дул ветер, впервые за две недели.
— В сущности, вы правильно сделали, что надели меховое манто, — заметил я.
Она, наверно, хотела вернуться домой пешком. Но в таком случае мы шли не в ту сторону. Я сказал об этом ей.
— Мне хочется немного пройтись, до первой стоянки такси.
В этот поздний час и в это время года движения на бульваре Гувьон-Сен-Сир практически не было. Странно, я пишу эти строки сегодня и слышу эхо наших шагов — вернее, ее шагов — на пустом тротуаре. Мы дошли до маленькой площади, где я жил. В эту минуту мне захотелось откланяться, сказав, что меня ждут дома — в моей мансарде, такой тесной, что я, входя, был вынужден сразу валиться на кровать, чтобы не приложиться головой о балку. И при этой мысли я не мог удержаться от смеха. Она крепче уцепилась за мою руку.
— Что вас насмешило?
Я не знал, что ей ответить. Да и ждала ли она ответа? Свободной рукой она подняла воротник мехового манто, как будто ветер внезапно похолодал.
— У вас в квартире по-прежнему висят маски из Африки и Океании? — спросил я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
Она остановилась и посмотрела на меня удивленно:
— Ну и память у вас…
Да, память… Я ведь помню и детали моей жизни, помню людей, которых старался забыть. Я думал, что мне это удалось, но, когда я этого совсем не ожидаю, через десятки лет, они вдруг всплывают, как утопленники, на повороте улицы, в определенные часы дня.
Мы дошли до Порт-де-Шампере. Единственное такси ожидало на стоянке перед рядом домов с кирпичными фасадами.
Вы можете проводить меня? — спросила мадам Юберсен.
И снова я чуть было не сказал, что меня ждут дома. Но мне вдруг стало совестно ей лгать. И так уже было столько лжи, чтобы избавиться от людей, столько домов с черными ходами, чтобы оставить их на тротуаре, столько встреч, на которые я не приходил…
Я сел с ней в такси. Я думал, что до ее дома мы доедем быстро, и я вернусь к себе пешком.
— Версаль, бульвар Рен, — сказала она шоферу.
Я промолчал. Ждал, что она сама все объяснит.
— Я боюсь возвращаться домой. Все эти маски, о которых вы давеча упомянули… Они смотрят на меня и замышляют недоброе…
Она говорила так серьезно, что я опешил. Потом, обретя дар речи, сказал:
— По-моему, вы ошибаетесь. Эти маски не такие злые, как вам кажется…
Но я понял, что ей совсем не смешно. Такси вырулило на бульвар Гувьон-Сен-Сир и поехало в ту сторону, откуда мы только что пришли. Мы уже подъезжали к маленькой площади, где я жил.
— Мне надо домой, — сказал я. — Это здесь рядом, направо…
— Будьте добры, проводите меня в Версаль.
Тон был безапелляционный, как будто речь шла о неком моральном долге с моей стороны. Такси остановилось у светофора перед большой казармой пожарных. Я хотел было открыть дверцу и пробормотать какое-нибудь извинение. Но подумал, что еще успею это сделать, пока мы будем ехать до Версаля. Я вспомнил прочитанную однажды книгу, «Сны и как ими управлять», где говорилось, что сон можно прервать в любую минуту и даже изменить его ход. Так что мне достаточно чуть-чуть сосредоточиться, чтобы таксист высадил нас у дома мадам Юберсен, а что мы ехали в Версаль, забыл. И мадам Юберсен тоже.
— Вы уверены, что не хотите вернуться домой? — тихо спросил я.
Она приблизила свое лицо к моему и тоже заговорила очень тихо:
— Вы не можете себе представить, каково это — возвращаться каждый вечер в эту квартиру… и оставаться наедине с этими масками… И потом, с некоторых пор я боюсь подниматься в лифте…
Я был еще слишком молод, чтобы понять, как может страшить возвращение домой в одиночестве. Мне все было нипочем, я запросто поднимался в лифте, потом по маленькой лестнице и шел по длинному коридору в свою мансарду, где не мог встать во весь рост. И сегодня, когда мне почти на сорок лет больше, чем мадам Юберсен в ту пору, я думаю, что странно было в ее возрасте поддаться таким страхам. Но может быть, не стоит принимать на веру иные утверждения типа «молодость беззаботна».
Мы снова остановились у светофора, совсем рядом с рестораном «Свежий след». Путь неблизкий, сказал я себе, будут другие светофоры, я еще успею покинуть эту машину. Мне было не впервой: я дважды выпрыгивал из машины, которая отвозила меня в воскресенье вечером в коллеж, а позже, лет в двадцать, повторил опыт, оказавшись в компании нескольких человек в «шевроле», водитель которого был пьян. К счастью, я сидел рядом с дверцей.
— Вы действительно не хотите вернуться домой? — снова спросил я у мадам Юберсен.
— Не сейчас. Завтра, когда будет светло.
Мы подъехали к опушке Булонского леса, и мадам Юберсен закрыла глаза. Я проверил, не заблокирована ли дверца изнутри, как это бывает иногда в ночных такси. Нет. У меня еще было время, чтобы решиться.
У Порт-д’Отей голова мадам Юберсен упала на мое плечо. Она уснула. Если я выпрыгну из машины сейчас, надо сделать это без резких движений, тихонько скользнуть по сиденью и не хлопнуть дверцей. Ее голова, такая легкая на моем плече, казалась знаком доверия с ее стороны, и мне было совестно это доверие обмануть. Порт-де-Сен-Клу. Сейчас мы пересечем Сену, въедем в туннель и оттуда на Западную автостраду. Светофоров больше не будет.
В ту пору моей жизни и даже раньше, с одиннадцати лет, побеги играли в ней большую роль. Побеги из пансионов, бегство из Парижа ночным поездом накануне дня, когда я должен был явиться в казарму Рейи для прохождения военной службы, встречи, на которые я не приходил, ритуальные фразы, позволяющие улизнуть: «Минутку, я схожу за сигаретами…», и это обещание, которое я давал десятки и десятки раз, ни разу его не сдержав: «Я сейчас вернусь».
Сегодня меня мучит за это совесть. Хоть я и не слишком склонен к самоанализу, мне все же хочется понять, почему бегство было в каком-то смысле моим образом жизни. И довольно долго, пожалуй, до двадцати двух лет. Можно ли уподобить это детским болезням с такими забавными названиями: коклюш, ветрянка, скарлатина? Меня интересует не только мой личный случай, я всегда мечтал написать трактат о бегстве в манере французских моралистов и мемуаристов, чьим стилем я так восхищаюсь с детства: кардинала де Реца, Лабрюйера, Ларошфуко, Вовенарга… Но единственное, в чем я могу отчитаться, это конкретные детали, точное время и место. Помню, в частности, тот день, летом 1965-го, когда я стоял у барной стойки тесного кафе на бульваре Сен-Мишель, непохожего на другие кафе квартала. Здесь не были завсегдатаями студенты. Длинный бар, как на Пигаль или Сен-Лазаре. В тот день я понял, что меня несет по течению и, если я немедленно что-то не предприму, затянет в стремнину. Вообще-то я был убежден, что ничем не рискую и пользуюсь своего рода неприкосновенностью как ночной зритель, — так назвал себя один писатель восемнадцатого века, исследуя тайны парижских ночей. Однако на сей раз любопытство завело меня слишком далеко. Я почуял опасность. Надо было исчезнуть как можно скорее, если я не хотел нажить неприятности. Этот побег был для меня важнее всех прочих. Я достиг дна, и оставалось только хорошенько оттолкнуться, чтобы всплыть на поверхность.
