Млечный путь - Меретуков Вионор

Толстяк напряг лоб.

— Меня зовут Генрихом Татьяновичем…

— Как-как? — засмеялся я.

— Меня зовут Генрихом… — он опять наморщил лоб. — Простите великодушно, но дальше не помню. От страха отчество куда-то подевалось.

— Плохо без отчества… — посочувствовал я и безжалостно добавил: — Готовьтесь к пытке, почтеннейший. Где тут у вас хранятся электрические утюги?

— Я не выдержу! — взмолился толстяк. — У меня гипертония! Шестая степень!

— Шестая? Разве такая бывает?!

— У меня все бывает, — вздохнул он. — У меня больное сердце и давление под триста… — он жалобно застонал и… проглотил камушек.

— Ну, вот, беда мне с вами! — огорчился я. — Теперь придется вспарывать вам брюхо!

— Я ничего не понимаю, — толстяк недоуменно закрутил головой, — скажите, кто вас впустил в дом? Впрочем, я мог бы и не спрашивать: входная дверь внизу вечно распахнута настежь, да и охранник в последнее время ведет себя странно — пьет.

— Что ж тут странного?

— Но как вы попали в квартиру? Мы с вами вместе поднимались в лифте. Это я помню. Я еще посмеялся, увидев, что шуба Деда Мороза висит на вас, как на огородном, простите, пугале, она вам велика, говорю это со знанием дела: я сын пятого разряда…

— Как это — сын пятого разряда?!

— Я хотел сказать, сын портного пятого разряда… Потом… потом я открыл дверь… а вы уже были в квартире… Я вас боюсь! — вдруг завизжал он.

— Мы понапрасну теряем время! — заторопил его я. — Диктуйте код сейфа!

— Вы же не убьете меня? Убейте кого-нибудь вместо меня, если вам уж так не терпится кого-то прибить! Мою жену, например… Сделаете приятное и мне, и себе…

— Код! — я был неумолим.

Толстяк страдальчески возвел глаза к потолку и плотно сжал рот.

— Как, и это забыли?! — возмутился я.

Он повел головой в сторону от сейфа.

— Плохо, — сказал я, — очень плохо. Ну, ничего, утюг освежит вам память. Скромно замечу, я лучший гладильщик на всем постсоветском пространстве, — припугнул я его, — один я умею гладить верхнее платье непосредственно на заказчике. Учтите, утюг можно использовать не только по прямому назначению, но и как универсальное орудие пыток. Никакой живот не выстоит. Не продержитесь и минуты, расколетесь как миленький. Все расскажете, что было и чего не было. Попробуем?

И в третий раз он наморщил лоб.

— Шесть троек, единица и двадцать двоек.

— Не код, а какой-то дневник второгодника… — пробурчал я, возясь с сейфовым замком. — Кстати, где ваша жена?

— На даче. Вы даже не представляете, какое это счастье — хотя бы в субботу не видеть ее шеи!..

— И какая же у нее шея?

— Морщинистая. Я давно подумываю их заменить.

— Кого — их?

— И шею, и жену.

— Вы начинаете мне нравиться, мой добрый друг Генрих!

Через мгновение я услышал ласкающий слух щелчок.

Напутствуя меня, Корытников сказал: «У этого ювелира не сейф, а просто какая-то пещера Лейхтвейса! На наше счастье, не перевелись еще на свете дуралеи, которые хранят свои драгоценности дома».

— Ничего не понимаю… — сказал я, заглядывая в сейф.

— Чему вы удивляетесь?

— Здесь же нет никаких брильянтов! — вскричал я, забыв об осторожности. — Любезнейший! Куда вы все попрятали? Где браслеты, колье, ожерелья, броши, серьги, диадемы и кольца? Где россыпи бесценных сапфиров? Где благородный шпинель, где пурпурные рубины, где сияющие александриты, где эвклазы? Где, в конце концов, вы храните свои несметные сокровища, где топазы, жемчуга и гранаты?

— Граната есть, — оживился толстяк. — Она лежит на верхней полке, рядом с пистолетом.

— Эге, да тут доллары! — воскликнул я, выгребая из сейфа пачки купюр. — Да тут… на глазок не меньше миллиона! Деньги — это, конечно, прекрасно, но мне нужны алмазы пламенные в лабазах каменных! Где изумруды и иные столь же ценные камушки, мой добрый друг Генрих?

— Что я, идиот, что ли… в наше неспокойное время держать дома драгоценности?

— Значит, драгоценности нельзя, а деньги можно?

— Должен же я иметь что-то на карманные расходы. И потом, я играю в карты… Как без наличности-то?

— Убедительно.

В целом все складывалось не так уж и плохо. Денег было столько, что я с трудом затолкал их в мешок. Мой оппонент угрюмо следил за мной и тяжело дышал.

Оставалось сделать завершающий шаг.

Я огляделся. Книжные шкафы, уходящие под потолок, письменный стол с лампой под зеленым абажуром, компьютер с двумя мониторами. Все говорило о том, что здесь обитает человек, привыкший работать в тиши кабинета. И тут мне пришла в голову шутливая идея.

— А знаете, у вас, возможно, появится шанс выжить, — сказал я в раздумье. — Ведь вы, судя по всему, — я рукой указал на книжные шкафы, — интеллигентный человек, много читавший и много, так сказать, познавший. Не так ли?

— Разумеется, — охотно подтвердил оппонент, — я люблю читать… — он помедлил, — сейчас я, например, с интересом изучаю книгу Гюнтера Вермуша «Международные фальшивомонетчики». На прошлой неделе читал «Аферу вокруг червонцев» того же автора.

— Я безмерно счастлив, что имею дело с образованным, начитанным человеком! Поэтому предлагаю сыграть в игру. На кону ваша жизнь. Советую отнестись к моему предложению с не меньшей серьезностью, чем к русской рулетке. Итак, начинаем игру под названием «Литературно-художественная лотерея». Правильный ответ — и вы спасены. Итак, первый вопрос: кто написал «Потерянный рай»? Не знаете? Жаль… А «Тропик Рака»? Тоже не знаете? Из какого класса вас выгнали? Не выгоняли? Странно. У вас высшее образование?! Все понятно: купили диплом. Нет? Невероятно! Ну, хорошо, последний вопрос. Последний, учтите! Отгадаете и утро надвигающегося дня вы встретите в дурном расположении духа, но живым! Если нет, часам к восьми утра температура вашего тела понизится до комнатной. Итак, кто написал «В поисках утраченного времени»? Даю подсказку, называю три имени: Донцова, Толстой, Пруст. Ну, кто из них? Ну же, быстрей, не тяните!

Толстяк так наморщил лоб, что у него затрещала кожа на затылке. Я извлек спицу из футляра и посмотрел на часы:

— У вас в запасе пять секунд. Ваша жизнь в ваших же руках, мой добрый друг Генрих. Ну, смелей! Безумству храбрых поем мы песню! — вскричал я, подбадривая его и больше самого себя.

— Донцова! — выкрикнул он и с мольбой посмотрел на меня. Я отвел глаза и укоризненно покачал головой. Добрый друг Генрих меня разочаровал.

…Через четверть часа я покинул квартиру. За плечами у меня болтался мешок с деньгами. Я мог бы вызвать такси или поймать бомбилу, вряд ли кто-нибудь отказался уважить Деда Мороза. Но я решил, что прогулка пешком не повредит. Да и мысли надо было привести в порядок: все-таки не каждый день занимаешься грабежом. «Лиха беда начало, — шептал я, облизывая горячие губы, — лиха беда начало».

Надвинув шапку на глаза и опираясь на посох, я величественно шествовал по Сретенке, несмотря на ночной час наводненной праздным людом, и потел. В рот лезла ватная борода. Под красным тулупом, украшенным золотыми и серебряными звездами, было нестерпимо жарко. Но на душе было легко, и я, с симпатией думая о добром друге Генрихе, принялся напевать себе под нос лапаллисаду — песенку, некогда сложенную развеселыми французскими солдатами: «За четверть часа до смерти он был еще жив».

Новый год был не за горами, и подвыпившие москвичи и гости столицы пребывали в предпраздничном расположении духа, поэтому никто не обратил на меня никакого внимания. Только на Хохловской площади троица великовозрастных оболтусов попыталась экспроприировать у меня мешок с деньгами. Я отогнал их посохом и грозным окриком.

Не считая этого незначительного эпизода, к себе домой, на Покровский бульвар, я добрался без приключений. Если уличные веб-камеры кого и засекли, то засекли они не меня, а Деда Мороза, каких немало в такие дни гуляет по Москве.

Поскольку я пишу воспоминания, а не инструкцию для начинающих грабителей, то позволю себе опустить некоторые специфические подробности той незабываемой ночи. Скажу лишь, что перед уходом из квартиры доброго друга Генриха я, набрав «код второгодника», замкнул сейф. А еще раньше я вложил в его несгораемое чрево, на полочку рядом с пистолетом и гранатой-лимонкой, Библию, раскрытую на Плачах Иеремии. Конечно, замена не равнозначная, ибо Библия, если говорить об истинной ее ценности, стоит, — это признали бы даже закоренелые безбожники, — куда больше тех денег, что я извлек из сейфа. Зачем я так поступил с Библией? По-моему, в смерти, как, впрочем, и в жизни, всегда должно найтись место шутке. Доброго же друга Генриха я отволок в спальню и, втащив на кровать, по подбородок прикрыл одеялом. При свете ночника выглядел он просто молодцом. Только нос заострился.