Ведьмина кровь - Рис Селия

Он замолчал и посмотрел на меня своими бесцветными глазами.

— Ты как считаешь, Мэри? Может такое быть?

Сердце мое замерло.

— Мне кажется… — я судорожно подбирала слова и старалась, чтобы голос не дрожал, — ведьма бы понимала, что, если мы перевернемся на льдине, она погибнет, как и все.

— Окстись! — Он сплюнул, обнажая желтые зубы. — Им только того и надо, чтобы мы так думали. Но я-то знаю: ведьмы не тонут! Остальные погибнут, а она уплывет. Дьявол за ними присматривает. А потом… — Преподобный вновь посмотрел на меня. — С чего ты взяла, что речь о женщине? Может, на борту колдун!.. Как бы то ни было, я намерен молиться, чтобы этот человек себя обнаружил. А тем временем объявлю, что надлежит провести день в посте и молитве о спасении. Необходимо заслужить Господне помилование.

Я поклонилась и ушла.

Поститься будет легко: все равно зеленоватое мясо из бочек воняет, овсянка покрылась плесенью и не загустевает, горох не разваривается, сколько ни замачивай, а черствые сухари испещрены жучками.

18.

После поста и молитвы преподобный Корнуэлл собирался читать проповедь на верхней палубе, а затем возглавить всеобщее бдение — и продолжать его до тех пор, пока напасти не отступят. Капитан согласился на проповедь, но сказал, что пассажиры могут морить себя голодом, если им так хочется, однако бдения на борту он не разрешит, потому что это будет мешать матросам. Его отказ вызвал бурное возмущение. Страхи и суеверия, которые до сих пор подавлялись, теперь одержали верх даже над некоторыми людьми капитана.

Ропот распространялся со скоростью огня по сухой траве. Слово за слово — и значимость бдения возросла до того, что якобы от него зависит не только успех плавания, но и наши жизни.

В назначенный час Элаяс Корнуэлл повел людей наверх. Матросы наблюдали, держась за снасти и поручни квартердеков. Взобравшись на полупалубу, преподобный поднялся по лестнице к капитану. Тот даже не повернулся — так и стоял, коренастый и невозмутимый, расставив ноги и сложив руки за спиной. Корнуэлл встал рядом. Капитан, который был ниже ростом, повернулся, почесал кудрявую седую бороду и сощурился, словно от солнца. Корнуэлл, гладко выбритый и бледный, как пергамент, посмотрел на него сверху вниз. Он вертел в костлявых пальцах шляпу, однако поза его подразумевала скорее требование, чем просьбу.

Капитан отреагировал не сразу. Все молча ждали его решения. Он немного прошелся, затем развернулся на каблуках, окинув взглядом пассажиров и экипаж. Согласиться с неугодным требованием значило проявить слабость. Но отказ мог стоить ему корабля.

…Главная палуба оказалась так плотно набита пассажирами и матросами, что было невозможно и пальцем пошевелить. Элаяс Корнуэлл взирал на всех с полупалубы. Рядом стояли старейшины, а за спиной — капитан и его люди. Он выглядел мрачным: согласие далось ему нелегко и, вероятно, он про себя проклинал ту минуту, когда к нему на борт поднялся священник.

Мы слушали, сложив руки и опустив головы, а голос Корнуэлла гремел над нами, призывая Господа внять и помиловать нас, моля о знамении, что мы вернулись на путь истинный…

И вдруг он замолчал. Я осторожно подняла взгляд. Преподобный стоял, откинув голову, выпятив грудь и широко раскинув руки. Он был похож на изображение Христа на Галилейском море, которое я видела на гравюрах.

— Мы молились, и вот — знамение ниспослано! Смотрите, братья и сестры, смотрите!

Я сперва увидела отражение чуда в его глазах. Тогда я повернулась — и все повернулись следом.

— Пылающие копья!

— Танцующие огни!

— Северное сияние!

Девушка рядом со мной вскрикнула и закрыла рот рукой. Она, как и я, представить не могла такого зрелища. Видение было внове для многих. Пуритане обычно не становятся на колени, но тут многие от избытка чувств пали ниц. Некоторые скрестили пальцы, чтобы защититься от волшебства, другие торопливо крестились и бормотали молитвы Пресвятой Деве. Кто-то в это мгновенье вспомнил свою старую веру.

Огни танцевали по небосводу, сверкая радугами от горизонта до зенита: от кроваво-красного до ярко-розового, от слепяще-золотистого до светло-лимонного, от бледно-зеленого и бирюзового до темно-синего. Цвета переливались, будто брызги в потоке гигантского водопада. Над нами разметался сияющий свет, словно Господь взял и пальцем размыл по небу солнце.

— Вы видите? Братья и сестры, вы видите это?

По щекам преподобного текли слезы, а в них играли цветные блики. Там, где мы видели северное сияние, он узрел нечто иное. Перед ним было Царство Божие.

— Истинно, вижу его! Оно передо мной! — Корнуэлл одновременно рыдал и смеялся от восторга и благоговения. — …Стены города украшены драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд… Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло. — Так пишет Иоанн Богослов! И так и есть! Все, все пронизано светом, и врата жемчужные, и сияющие стены, великие и высокие! А за стенами блестящие крыши, золотые купола… И радуга вокруг престола, видом подобная смарагду… и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу… О, я больше не в силах смотреть!

Он отшатнулся, закрывая глаза рукой, словно ослепленный. На небе продолжалось огненное торжество, и многие бросились к борту, надеясь разделить видение пастыря. Некоторые закричали, что тоже видят Град, другие стояли как вкопанные или, оказавшись во власти эйфории, дрожали и тряслись, как квакеры[4].

Капитан наблюдал за происходящим с возрастающей тревогой. Еще бы: разом почти все на судне спятили, да к тому же столпились на одном борту, грозя перевернуть корабль. Он приказал матросам возвращаться на места, а остальным — на нижнюю палубу. На мгновенье мне показалось, что никто не расслышал, но потом матросы засуетились, а те, у кого чудесное явление не отняло дар речи, уговорили остальных спуститься, пока капитан не приказал увести их силой.

19.

Все только и говорят, что о знамении.

Преподобный увидел Небесный Град, однако для многих знак предвещал войну, катастрофу, напасти и мор. Но — в какой стране? Марта считает, что в Англии, где и так кипит война, а чума каждое лето уносит жизни.

Я не разделяла ее уверенности.

Бабушка учила меня понимать знаки, и это знамение было неочевидным. Какую землю посетят смерть и разрушения — ту, что мы покинули, или ту, куда плывем? Огни объяли все небо целиком, от востока до запада и от запада до востока.

Аптекарь Джонас не участвует в попытках толковать явление. Он уже видел северное сияние в прошлых путешествиях и говорит, что правильное его название — Aurora Borealis, а также что для жителей северных стран, мореходов и путешественников это такая же привычная часть небосвода, как для нас солнце, луна и звезды.

Он не скрывает своего мнения от окружающих, и его вежливо слушают, но по глазам видно, что никто не верит. Если Джонас и успел приобрести друзей благодаря своим целебным зельям, сейчас он их растерял. Одни полагают, что он слишком много умничает, другие обижаются, что он считает их невеждами.

Сегодня разговоры затянулись заполночь, но внезапно налетел ветер и над нами раздался треск, похожий на выстрел. По палубе забегали матросы, зазвучали команды. Корабль накренился и стал поворачиваться, и мы услышали, как корпус начал с шипением рассекать воду. Джонас лишился последних слушателей. Голоса наперебой возносили хвалу небесам за избавление, руки сами складывались в молитве. Не мы ли избранные? Не это ли обещал нам Элаяс Корнуэлл?

Многие считали, что поднявшийся ветер — не что иное, как дыхание самого Господа.

20.

Сильный ветер не лучше безветрия, а он становится все сильнее и воет над нами, как живая тварь. Он больше никому не кажется дыханием Господа. Мы взлетаем на волнах, подобных горам, и проваливаемся в такие бездны, что, кажется, достигнем самого дна океана. «Аннабелла» кренится и дрожит, а гигантские волны одна за другой разбиваются о нос корабля, сотрясая его до самой кормы. Ледяная вода льется сквозь все щели. Наверху слышны топот и голоса матросов, но слова неразличимы за ревом ветра. Люди жмутся друг к другу в темноте, дрожа от ужаса: кажется, нас вот-вот поглотит пучина. Качка такая сильная, что ходить невозможно, и все вещи, которые забыли привязать, мотаются по полу из стороны в сторону. Нас крутит и вертит, как в маслобойке. И мы беспомощны, словно листья на ветру.