Юрий Поляков - Плотские повести
- Ты тоже обычно выходишь в двенадцать?
- Нет. Не хочется чувствовать себя содержанкой.
- Никогда больше не произноси этого слова! Никогда. Ты не содержанка. Ты женщина, которую я люблю…
- Конечно! Я женщина, которую ты любишь и содержишь…
- Не надо так! Поверь, я очень хочу на тебе жениться. Но я не могу!
- Я тебя никогда об этом не просила.
- А почему ты не просишь?
- Во-первых, потому что проситься замуж нелепо. Просятся собаки на двор…
- А во-вторых?
- А во-вторых, у тебя жена, дети. И я не собираюсь ломать твою жизнь.
- Что же ты собираешься?
- Собираюсь быть с тобой, пока нам хорошо вместе.
- А если тебе станет со мной плохо?
- Но ведь ты тоже уйдешь, когда тебе станет со мной плохо!
- Мне никогда не станет с тобой плохо! Запомни это как следует!
- Ну что ж, значит, я всегда буду твоей любовницей, а твоя жена будет твоей женой.
- Да, моя жена всегда будет моей женой! Я поклялся.
- Ты? Поклялся?! Это на тебя не похоже…
- Ты просто плохо меня знаешь.
- На чем же ты поклялся? На Библии или на контрольном пакете акций?
«Фу, как нехорошо!» - возмутилась Дама.
«Давай, Зольникова, дожимай!» - похвалила Оторва.
- Остроумно! - после долгого молчания проговорил Эдуард Викторович. - Я поклялся здоровьем детей.
- Зачем?
- Я не могу тебе объяснить. Оля сделала для меня очень много. Она родила мне троих детей. А потом, после операции…
- Она болела?
- Да, очень сильно. После операции она сама предложила, чтобы я себе кого-нибудь нашел.
- И ты нашел себе Ли?
- Не сразу. Оля меня любит и хочет, чтобы я не испытывал никаких… проблем.
- Ого! Значит, я не простая любовница…
- В каком смысле?
- Я разрешенная любовница. У тебя замечательная жена. Я восхищена! Это же настоящее агапэ!
- Какое еще агапэ?
- Греки называли так жертвенную любовь.
- Откуда ты знаешь?
- В училище нам читали античную литературу. Я запомнила.
- Значит, с Ласкиным у тебя было агапэ?
- Нет, иначе я бы его не бросила - жалким и распадающимся… Дети здоровы?
- Что? Да, конечно…
- Ну и слава Богу! Она знает обо мне?
- Знает. Она видела тебя на сцене.
- Значит, как в анекдоте? Наша - лучше всех…
- Ли, зачем ты так?
- Я не Ли. Меня зовут Лидия. Запомни!
После этого объяснения Эдуард Викторович не показывался у нее две недели. И не звонил. Нинка, узнав от подруги про ссору, посерьезнела и сказала очень значительно:
- А ведь ты его подсекла, кальмара этого! Теперь главное, чтобы не сорвался!
Нинка постоянно ездила на рыбалку с Рустамом и вся была в древнем искусстве ужения.
- Не хочу я за него замуж! - совершенно искренне воскликнула Лида. - Я его не люблю…
- А любовь-то тут при чем? Он должен на тебе жениться… Ты женщина или надувная кукла? А женщин мужики видят в нас только в тот момент, когда надевают кольцо на палец! До этого мы для них всего лишь более или менее удачная комбинация первичных и вторичных половых признаков. Поняла, Зольникова?
- Что я должна понять?
- Рожай от него - вот что! Чем богаче мужик, тем больше у него должно быть детей. Для справедливости!
- Ни за что!
Благонамеренная Дама без устали твердила, что Лида не имеет права разрушать чужую семью и уводить мужа у жены и отца у троих детей.
«Ты должна с ним расстаться!» - требовала она.
Но Оторва тоже времени зря не теряла: «Зольникова, не будь дурой!»
Эдуард Викторович появился через две недели и подарил Лиде старинное кольцо с изумрудом. И все пошло вроде бы по-старому. Но это только на первый взгляд. Дама убеждала, что нужно или уйти от него, или смириться с жизнью на обочине чужого семейного счастья. Она посоветовала Лиде вызубрить все домашние праздники любовника и даже заставляла покупать подарки его жене и детям к дням рождения и именинам. Тем временем Оторва вела строжайший учет каждой неловкости или небрежности Эдуарда Викторовича, будь то чересчур нежный разговор с женой по телефону в ее, Лидином, присутствии или два выходных дня, проведенных им в семье. (По молчаливому уговору суббота принадлежала любовнице, а воскресенье - супруге.) Оторва научила Лиду изображать в постели страстное исступление с последующим тихим отчаянием: вот, мол, ты сейчас уедешь к ней, а я, а я, а я…
«Может, заплакать?» - советовалась Лида.
«Ни в коем случае! - предостерегала Оторва. - Наоборот, надо встать с постели и сразу превратиться в чужую, в абсолютно чужую! Чтобы он смотрел на своего полпреда и спрашивал: «Парень, а может, это все нам с тобой приснилось?»
«Да ну тебя!»
«Не «да ну», а делай, что говорят!»
«Как?»
«А это уж ты сама придумай - как!»
И она придумала: когда потом они ужинали, Лида заставляла себя вспоминать Севу Ласкина, еще здорового, нежного, неутомимого.
«Молодец! - хвалила Оторва. - Мужик должен изредка догадываться о том, что женская память - братская могила его предшественников!»
- Ли, о чем ты думаешь? - раздраженно спрашивал любовник.
- Я? Да так… О разном, - доверчиво улыбалась она.
- А все-таки?
- Сказать?
- Скажи!
- Я хочу от тебя ребенка. Испугался?
- Не возражаю.
Это странное слово «не возражаю» он произнес со спокойной готовностью, лишь внимательно глянув на Лиду своими умными бесцветными глазами. Очевидно, Эдуард Викторович все заранее продумал и подготовился к такому повороту событий. Среди новых русских, надо сказать, организовалась своеобразная мода на многосемейственность, которая служила как бы дополнительным свидетельством их финансовой и мужской могучести. Где-нибудь на французской Ривьере можно было встретить, к примеру, отдыхающего от финансовых махинаций президента Н-ского банка, окруженного оравой разновозрастных ребятишек, произведенных на свет несколькими мамашами, обладающими всей полнотой супружеских кондиций, кроме, разумеется, отметки загса в паспорте. И случайному знакомому банкир за рюмкой раритетной малаги мог подробно и с удовольствием рассказывать о своем разветвленном чадолюбии, не скрывая живых подробностей:
- А вот тот беленький, Гордей, знаешь, от кого?
- От кого?
- От Стручковой.
- Так вот почему она больше не поет!
- А то!
Скорее всего, Лиду ожидала судьба именно такой почетной матери-одиночки, но желательная беременность не обнаруживалась с упорством, с каким она обычно наступает, если ее не хотят. Наверное, из-за того давнего рискованного аборта. Эдуард Викторович несколько раз заводил речь про обещанное потомство, а Лида только пожимала плечами, мол, очевидно, ребенок предвидит свою внебрачность и потому не спешит зачинаться. Любовник мрачнел, все больше запутывался в их отношениях и созревал для окончательного решения. Скорее всего, для разрыва. Тем более что их связь вступила в тот опасный период, когда свежесть обладания уже притупилась, а привязанность, именуемая иногда «настоящей любовью», еще не настала.
Он даже завел интрижку с топ-моделью от Славы Зайцева, о чем моментально доложила осведомленная Нинка:
- Восемнадцать лет. Грудь своя. Ноги - от гипоталамуса!
- Наверное, это к лучшему! - вздохнула Лида.
Но тут, как на грех, из Израиля прилетел Ласкин - он теперь торговал косметической грязью Мертвого моря. Они встретились на приеме по случаю Дня независимости. Эдуарда Викторовича каждый год непременно звали на это торжество, потому что в 91-м он за свой счет снарядил защитников Белого дома грузовиком водки. А Севу затащил на фуршет двоюродный брат - заместитель министра чего-то там очень ресурсоемкого.
Ласкин, кажется, совсем выздоровел, но в его глазах осталась надломленность человека, побывавшего на краю душевного и физического распада. Увидев его, Лида почувствовала в сердце давно забытое сладкое стеснение, но быстро взяла себя в руки и, следуя совету Дамы, хотела пообщаться с ним с той теплой иронией, какую напускают на себя при случайной встрече давние любовники, расставшиеся без подлостей и взаимных оскорблений. Но все испортила Оторва. Она заставила Лиду побледнеть, пролепетать нечто постыдно трогательное и даже памятливо дрогнуть всем телом. Наблюдавший эту картину Эдуард Викторович позеленел, как доллар, и тут же увез Лиду домой.
- Потос? - спросил он в лифте.
- Что?
- Ты забыла лекции по античной литературе?
Она действительно забыла и, когда любовник, втолкнув ее в квартиру, ушел, хлопнув дверью, отыскала старую студенческую тетрадку и прочитала, что «потосом» греки называли безрассудную страсть.
