Лора Белоиван - Маленькая хня
Володя же Ульянов не терял ничего. А, ничем не жертвуя, мужчина не способен оценить презента фортуны в виде женщины, потенциально готовой на гобелен. Аксиома! Фаньке предстояло проверить ее на своем опыте и с печалью убедиться в том, что аксиомы не требуют доказательств. Впрочем, Ульянов впоследствии наломает так много дров, что одно-единственное полено в образе Фаньки можно легко исключить из прейскуранта недобрых поступков драматурга. Однако злопамятный автор этой повести не забудет ничего. Главным образом потому, что глупая очкастая австровенгерка чем-то — не ищите и не высматривайте, чем — близка его сердцу».
Как ни просила я Ленина вспомнить момент, в который он выбрал направление отъезда из Москвы, все было бесполезно: старая мумия твердила что-то невнятное. Из тех писателей, с кем мне пришлось столкнуться за время работы у Кербера, этот был самым трудным. Даже Лев Николаевич Т., вторая и отнюдь не последняя встреча с которым произошла у меня несколько позже, не произвел на меня столь удручающего впечатления, как это чeчело, вместившее в себя такие обрывочные воспоминания, что соединить их в общую композицию почти не представлялось возможным. Впрочем, у меня была совсем другая задача, совсем другая. Если хотите, мы съездим с вами на могилу, что на Лесном кладбище 14-го километра. Я вас сама и отвезу.
Ужасно долго ремонтировали мою «Камину», ужасно долго! Глядя на влажный, по обыкновению, город из окна автобуса и не умея сосредоточиться ни на чем другом, кроме радио Fine и Э.Э. Радзиньски, я часто грезила, как говорю водителю, что ничего ему не должна, потому что он всю дорогу сношал меня своим радио. Но потом до меня дошло, что акцией неплатежа я как бы признаю легитимность насилия. Так что я всегда расплачивалась.
А думать в автобусах невозможно, однако запретить мозгам жить своей жизнью еще труднее. Поэтому я заключила с ними некое конформистское соглашение: в автобусе я им прощаю все — при условии, что они ко мне не лезут и, конечно, лучше бы это был какой-нибудь другой праздник, а не Рождество с его звездой, перекочевавшей из над-Вифлеемских небес в женскую прогимназию имени цесаревишны Татианы. Лучше, потому что на следующий день, а точнее, вечер, Фанькин духовник только руками развел, выслушав от угреватой прихожанки рассказ про то, в каких обстоятельствах та утратила девичество. Выслушал и — не допустил к причастию. «Плевать я хотела», — сказала Фанька и с тех пор ни ногой не ступила в церковь. «Фанинька, — сказал чуть позже Володя, — единственное, что я смогу для тебя сделать, это застрелиться. А жениться, извини, не буду». На том и порешили: Фанька — со слезами, Ульянов — с великим облегчением за столь дешево доставшееся фанькино согласие на безбрачную дружбу».
«Хозяин банковал...»
Это я убила Майкла Раунда. Я. Я. Я.
Мозги дурили меня как хотели. Самым низким предательством мозгов по отношению ко мне я считаю удивительное их свойство запоминать песни, услышанные в автобусах, а затем подстерегать меня врасплох и воспроизводить музыкальные композиции моими губами и моим же голосом. «Поцелуй меня везде, восемнадцать мне уже», — негромко, но отчетливо спела я однажды в кабинете директора Института биологии моря Дальневосточного отделения Российской Академии наук, выложив из рюкзака фотокамеру и поставив диктофон на «record. Нестарый отнюдь профессор посмотрел на меня с великим недоумением. Под взглядом потомственного океанолога, к которому я пришла за интервью, я безумно покраснела и молвила: «ой, блядь...» Уже дома выяснилось, что диктофон записал только мою арию и слово «блядь», после чего я, видимо, машинально вдавила кнопку «stop».
А однажды, уже работая в туристическом агентстве Кербера, я проезжала мимо поломанного автобуса, у которого, кажется, оторвалось колесо. Во всяком случае, под автобусное брюхо был втиснут домкрат, вместо четырех колес визуализировались лишь три, а рядом с пустой осью, на корточках, сидел водитель. Я увидела их еще издали, водителя и его автобус. Водитель оперся подбородком на кулаки, глядя на место для колеса. Казалось, он о чем-то думает. От удивления я врезала по тормозу так, что чуть не пробила башкой триплекс.
Оказалось, падла слушала радиостанцию Висиби: ее DJ как раз принимал очередной звонок от аудитории. «Сергей, а кем вы работаете?» — услышала я голос ведущего. «Водителем автобуса», — ответили на том конце. «О, как это замечательно!», — искренним голосом обрадовался висибишник.
И тогда я наконец поняла, что в городе давным-давно произошла масштабная диверсия. Незаметно для остальных граждан водители автобусов захватили все местное эф-эм радио и устроились там ди-джеями. Мне стало все ясно.
Владивосток — город восходов и радиокорпорации FINE.
В тот раз я включила аварийку, парканулась-таки впереди автобуса и вышла наружу — зачем-то смотреть на водителя, все еще наслаждавшегося звуками радио. «За решеткой централа небо кажется низким, вот бы руку навстречу ему протянуть, чтобы облако белое, такое беспечное, взять тихонько в ладошку и щекою прильнуть», — пело из автобуса.
И тут я увидела.
Честное слово, это зрелище было похлеще, чем признание ди-джея в том, что он тоже водитель. Вы даже не представляете, но этот, слушавший на корточках... танцевал.
Плясала его расплющенная задница, в такт мелодии слегка поигрывали плечи, ритмично колебался затылок. Невыразимое, почти сексуальное желание раздавить гадину испугало меня обещанием запредельного восторга, и мне просто чудом удалось убраться с того места прежде, чем моя нога, обутая во флотский ботинок с очень качественной подошвой, почувствовала бы сладость удара в сердцевину водительской жопы.
Да, не очко обычно губит, а к одиннадцати — туз.
«Ииии вооот шальная имератрицаа...». Я не обратила внимания на вывеску, а за время моего недолгого в общем-то отсутствия, суть магазина изменилась прямо-таки кардинально. Вместо книжных полок в нем высились стеллажи с пластиковыми и даже хлопковыми штанами. Их придирчиво листали самки автобусных водителей.
« — Фанинька, сними трусики, — канючил Ульянов, подрагивая серебряным ножичком.
— Пшол в жопу, — ответила mademoiselle Kaplan и тут же — дыщщь! — получила от возлюбленного по морде.
— Фанинька, сними трусики, — продолжал канючить Вольдемар, как будто ничего не случилось.
— Пшол в жопу...
Дыщщь!!!
— Фанинька, сними трусики...
Дыщщь!
Дыщщь!!
Дыщщь!!!
— Фанинька...
— Вольдемар, приглашай барышню к столу, чай пить будем!
— Сейчас, мамочка, сейчас идем! Фанинька...»
Этого, конечно, не было. Это Радзиньски наверняка уже приврал. Ленин бы сразу пошел пить чай.
Он приехал спустя всего 3 дня после моего возвращения во Владивосток. Когда Эдуард Эдуардович Кербер отправил меня на вокзал встречать клиента, прибывающего к нам нетрадиционным способом из города, где я только что была, я не очень-то и удивилась. Но именно в этот раз шеф Ударился в подробные объяснения:
— Вы помните сказку о царевне-лягушке? — спросил он.
— Да.
— Это очень хорошо, — Кербер помолчал и добавил, — от вас зависит, продлят нашему агентству лицензию или аннулируют к чертям собачьим.
Я бросила на заднее сиденье «Камины» очередной двухтомник Радзиньски и поехала за гостем, узнать которого должна была по воспоминаниям современников и совокупности простых признаков: он ожидался без багажа и вне расписания пассажирских поездов. Ехать было недолго — от агентства до вокзала рукой подать, просто я перестраховалась, не предполагая топать с вновь прибывшим клиентом пешком.
Машину поставила напротив одноименного памятника. Монумент, простирая руку в сторону вокзала, словно намекал мне на рандеву со своим прототипом. Раньше я думала, что памятник Ленина приказывает всем выметаться вон из города. Кстати, каким образом он сел в поезд, Ленин действительно не помнил: сбылось пророчество детского стишка о преодолении, ведь в нем ничего не говорилось ни о способе, ни о дате. А что касается способа и времени, то транспорт, как и даты — прерогатива Захарова Андреича, эксклюзивного дистрибьютора календарей и проездных билетов.
Ехал Ленин, однако, с комфортом, в пустом рефрижераторном вагоне. А монумент хотел меня запутать вконец — не знаю, что именно толкнуло меня под руку, но в последний момент я забрала машину с несанкционированной стоянки и рванула на товарную станцию Первая Речка. Успела только-только. Когда я подъехала. Ленин, один-одинешенек, уже стоял на виадуке и всматривался в вывеску станционного здания. Над местностью и Лениным кружили чайки, не вписавшиеся в разворот над морем.
«Эй», — сказала я, оставив между собой и клиентом четыре ступеньки.
«Фанинька?!» — обернулся он ко мне без всякого выражения на лице.
