Берли Догерти - Здравствуй, Никто
— Ну как, все в порядке?
Она кивнула и взяла меня за руку. Доктор выдала ей рецепт и сказала, что очень многим девочкам в ее возрасте не хватает железа.
— Она говорит, что при теперешнем сумасшедшем темпе жизни мы выматываемся гораздо быстрее. Потом она спрашивала об экзаменах и о тебе.
— Обо мне?
— Ну, она спросила, есть ли у меня парень, и я сказала, что есть; тогда она предложила мне, если я не против, обсудить с ней наши взаимоотношения, но я отказалась.
— А может, стоило бы, чтобы уж не дергаться?
— Да ты что! Ведь все попадет в мою медицинскую карту, мать придет, посмотрит и все узнает. Ну, она все-таки дала мне брошюрки о планировании семьи и сказала, чтобы я не боялась приходить и спрашивать у нее обо всем, что касается таких вещей, если мне понадобится. Вообще-то, она очень приятная женщина.
— Тебе лучше?
— Да, кажется, лучше. Но может быть, это просто оттого, что я побывала у доктора.
— Ты и вправду неплохо выглядишь. Неужели нам все-таки повезло?
— Может быть. Ни за что не станем больше рисковать.
Удивительно, как легко можно заставить себя поверить в то, во что тебе хочется поверить. Весь вечер мы дурачились и веселились, от мрачных мыслей, кажется, не осталось и следа. Но они всегда возвращаются, рано или поздно. До конца недели я не встречался с Элен, хотя звонил ей каждый день. Обычно она отвечала на мои вопросы лишь тихими односложными фразами, и я понимал, что где-то неподалеку от нее вертится мать и поэтому Элен не может свободно говорить. Я каждый раз спрашивал, в порядке ли она, и она каждый раз отвечала: «Не знаю».
— То есть как не знаешь? Ведь в поликлинике сказали…
— Не знаю, Крис. Во всяком случае, все как прежде.
Я не знал, что мне делать. Казалось, будто надо мной вьются огромные черные птицы, таращат на меня свои яростные стеклянные глаза. Мне виделись их крылья, со свистом рассекающие воздух над моей головой, я слышал отрывистые крики, вылетающие из их черных клювов. Мне не с кем было поделиться, не к кому обратиться за советом. Порой я часами сидел рядом с отцом, поглядывая на него краем глаза. Мы смотрели новости, отец теребил пальцем нижнюю губу, а я пытался заставить себя завести с ним разговор, но не мог. Да и что мне это даст? — думал я. К тому же, пока ничего не известно наверняка. Как никогда прежде, я затосковал по матери. Мне не хватало ее участия. Я вдруг вспомнил, как однажды, разбив коленку, я плакал у нее на плече. Напрасно я думал, что все подобные воспоминания навеки смыты слезами обиды и одиночества, — они вновь ожили в моей памяти. Я был зол на нее, еще как! Теперь, когда она мне так нужна, больше всех на свете! Если бы я только мог поговорить с ней! Я глядел в окно и, сжав кулаки, пытался представить, что бы я ей сказал. Но в голове была лишь пустота.
Позвонил Том и спросил, не хочу ли я сходить с. ним на альпинистскую стенку. Похоже, он чувствовал, что со мной творится что-то неладное, и решил меня как-то растормошить. В общем, я согласился, потому что мне вдруг пришло в голову, что это может стать удачным поводом для того, чтобы сблизиться с матерью. Может быть, ей будет приятно, что я тоже увлекся скалолазанием, возможно, она даже даст мне какой-нибудь практический совет, напишет что-нибудь ободряющее вроде «Вяжи узлы покрепче, Кристофер!». Мне ни разу не приходилось лазать по всяким там стенкам, однако я полагал, что это во всяком случае будет разумнее, чем если бы я отправился сразу на настоящие горы позориться перед альпинистами Дербишира и Йоркшира.
В спортивном центре было душно и воняло потом. Школьники разминались внизу, некоторые из них энергично разминали пальцы: казалось, будто бы они играют на каких-то невидимых музыкальных инструментах. Стена из пластика довольно круто уходила вверх, на ней было множество порожков и выступов — чем выше, тем меньше, но все равно с виду стенка выглядела несложно. Казалось странным, что люди так тщательно готовятся перед ней.
— Ну как? — Том хлопнул меня по плечу. — Готов к восхождению, Крис?
— За тобой хоть на Эверест.
Том полез вверх, ловко цепляясь за выступы, как паук, у меня же дело пошло чуть менее резво. Я судорожно хватался пальцами за скалу, ноги дрожали, голова кружилась, живот перекручивало. Слава богу, что Элен не присутствовала при этом позоре.
Не знаю, когда бы я вновь увидел Элен, если бы случайно не встретил ее на Эклисол Роад. Засунув руки в карманы, она задумчиво двигалась по улице, ничего не замечая вокруг себя. Больше всего на свете я люблю такие нечаянные встречи.
— Элен! — окликнул я ее и бросился наискосок через дорогу, лавируя среди машин. Мы пошли рядом.
— Я иду к деду, — сообщила она, поправляя волосы.
— Можно я с тобой? — Мне нравился дедушка Элен. Он всегда говорит с тобой прямо, что я очень ценю в людях. А вот бабушка какая-то странная. Мне кажется, она со мной и слова не сказала. А ее взгляд… Порой она смотрит на меня точно так же, как мама Элен: молча, пристально, будто бы выворачивая наизнанку.
— Думаю, мне лучше пойти одной. Я пожал плечами.
— Ладно, как хочешь, — согласился я. — Не столь важно.
Но для меня это было важно. Мне так хотелось побыть с ней, что я начинал ревновать ее даже к ее дедушке.
— Как ты себя чувствуешь, ничего?
Она нахмурилась и засунула руки в карманы. Я обнял ее, стараясь согреться и прогнать обволакивающий ледяной страх.
— Ничего, Крис. Все как прежде.
* * *Здравствуй, Никто.
Все как прежде.
Кран все течет, и заснуть по-прежнему невозможно.
Как быть, если… как быть… как… если, если, если…
Однажды, когда мы гуляли с Крисом, тиканье на несколько часов затихло. Какой это был прекрасный день!
Но все снова, как прежде. Опять.
Я чувствую еле слышное трепещущее биение жизни внутри себя, спрятанное глубоко-глубоко.
Уходи, прошу тебя, уходи.
Тебя там нет, ведь правда?
Пожалуйста, пусть тебя там не будет.
Сегодня с утра, взглянув в зеркало, я себя не узнала. Серое лицо, черные круги под глазами. Что со мной?
Я надела свое любимое платье. Сняла, швырнула его на пол и снова села на кровать. Обхватив себя руками, тупо уставившись на чудовище в зеркале, я слушала неумолчное тиканье, доносящееся изнутри. В комнате кавардак. Я не убиралась неделю. Одежда раскидана по ковру. На стуле чашка с чаем покрылась зеленой плесенью. Неужели это я? Одинокая, такая одинокая, как никто в мире.
Я решила сходить в гости к дедушке. Порой мне кажется, что он мой лучший друг. Когда я была малышкой, я доверяла ему все свои обиды. Он усаживал меня на табуретку в кухне и внимательно слушал, пока я облегчала душу. После таких бесед мне всегда становилось легче. Наверное, потому, что он умел серьезно относиться ко мне и моим чувствам. Может быть, я снова смогу открыться ему? По дороге я встретила Криса, он хотел пойти со мной, но я отказалась. Я бы не смогла быть откровенной с дедушкой, если бы мы пришли вместе. Крис, наверное, переживает, но я тут не виновата.
Дед жарил яичницу с картошкой. Когда я вошла, мне чуть не сделалось дурно от этого ужасного запаха, и я попросила стакан воды.
— Ты в порядке, Элен? — спросил дед, не отрываясь от плиты.
Я сидела на табуретке и смотрела, как он колдует над сковородкой. Дед поливал желтки кипящим маслом, по три ложечки на каждый желток, и вполголоса отсчитывал: раз, два, три. Наконец он взглянул на меня.
— Что с тобой, ты какая-то бледная.
Это был мой шанс, но я им не воспользовалась, я лишь улыбнулась ему поверх стакана. Дедушка продолжал вопросительно смотреть на меня. Раньше бы я бросилась к нему, обняла и выложила все как есть, а сейчас не сказала ничего. Он вновь вернулся к плите, насвистывая что-то невнятное. Когда яичница была готова, дед понес ее наверх, и я пошла следом, чтобы повидаться с бабушкой. Она почти все время сидит у себя. В комнате сумрачно и душно; хочется раздвинуть шторы, распахнуть окно и проветрить все как следует. И здесь всегда тишина, даже тиканья часов не слышно. Я немного посидела у бабушки, рассказывая ей о Робби, о школе, но она была занята едой и лишь время от времени кивала. Думаю, она меня и не слышала. Она постоянно впадает в транс и застревает там подолгу. Интересно, о чем она думает? Мне вдруг захотелось бухнуть ей прямо: «Знаешь, бабушка, я беременна». Уверена, что она все так же продолжала бы кивать и поглощать свой обед. И впрямь стоило было сказать: когда называешь вещи своими именами, они уже не так страшны. Но я ничего не сказала. Дед пошел смотреть какое-то кино по телевизору, а я отправилась домой. Пока я ехала в автобусе, я чуть не заплакала с досады, отчаяние перехватывало горло. А поговорить было не с кем.
В конце концов я решила пойти в женскую поликлинику.
Я хотела, чтобы со мной пошла Рутлин, но не решилась позвать ее. Я ведь так и не смогла рассказать ей. Раньше я думала, что если со мной случится такая беда, я ей сразу все расскажу, ведь она моя лучшая подруга, но, оказалось, это не так-то просто. Впрочем, она наверняка все поняла, просто не хочет вытягивать из меня признаний, а сама я не решаюсь ей сказать.
