Берли Догерти - Здравствуй, Никто
Ради бога, Рутлин, что происходит?
— Знаешь что, — она задумалась. — Пожалуй, я как-нибудь вечером приглашу Элен в гости, и ты можешь зайти, тогда вы спокойно обо всем поговорите.
Почему не сегодня?
Подожди хотя бы до выходных. Серьезно, Крис, ей просто надо немножко придти в себя. Я знал, что Рутлин жалеет меня, но меня это только раздражало. Я почему-то неровно дышал. Вплоть до последнего воскресенья мы с Элен уже несколько месяцев встречались каждый день.
Ну, а тебе, надеюсь, не возбраняется ходить к ней в гости? Это только меня они не выносят, будто я прокаженный какой-нибудь или у меня носки воняют.
Сегодня я к ней зайду, — сказала она. — Ну, пока, Крис.
Мы дошли до угла улицы, на которой жила Рутлин. К нам подбежал один из ее младших братьев, и она, смеясь, подхватила его на руки. Мне ничего не оставалось, как развернуться и уйти.
— Эй, Крис, — крикнула она мне вслед. Я обернулся.
— Лови! — она швырнула мне небольшой пакет.
Едва свернув за угол, я распечатал его. Внутри оказался сборник сонетов Элизабет Браунинг, поэтессы Викторианской эпохи. На первой странице была надпись: «С днем святого Валентина, от Элен».
Я не раз бывал у Рутлин, они часто устраивали вечеринки: яркие украшения, громкая музыка, потрясающая ямайская еда. Мать Рутлин, Корал, была огромной приветливой женщиной со сладким, как патока, голосом. Рутлин и все ее братья и сестры говорили на привычном шеффилдском диалекте, а у Корал был настоящий ямайский акцент. Мне всегда казалось, что она — идеальная мать, она просто светилась теплом и добротой. Вечно без умолку болтала, а когда была в хорошем настроении, даже пела.
— Что за шкилет к нам пожаловал! — воскликнула она, открывая мне дверь.
— Пора бы уж тебе малость нагнать жирку, дорогой. Ты ведь хочешь стать сильным мужчиной?
— Элен пришла? — Я взволнованно озирался. В доме сновали хохочущие ребятишки, и все они показывали на меня пальцами.
— Пришла. Они с Рутлин наверху секретничают. Растут девочки, у них уже свои тайны.
— Да уж, эти тайны, — я ринулся наверх, прыгая через три ступеньки. Мне не терпелось увидеть Элен. Только перед дверью я на секунду замешкался и нерешительно постучал. Стоило мне войти, они сразу же замолчали. Было видно, что Элен только что плакала. Я смутился и замер в дверях.
— Ну, как ты, Элен?
— Пойду кофе сварю, — встала Рутлин.
— Терпеть не могу кофе, — скривилась Элен. — У него вкус, как у горелой картошки.
Рутлин вышла, прикрыв за собой дверь. Я подошел к Элен и пристроился рядом с ней на ручке кресла. Она даже не посмотрела на меня, и я никак не мог найти верных слов, не знал, как заговорить с ней. Откинувшись на спинку кресла, она тяжело дышала, еле приоткрыв рот и крепко зажмурив глаза. Никогда еще я не видел ее в таком состоянии. Я взял ее за руку, Элен не противилась, но ее кисть была безвольной и холодной.
— Что с тобой, Элен, — спросил я. — У тебя грипп, да?
Она мотнула головой. Сквозь ее сомкнутые веки просачивались слезы, которые она даже не пыталась скрывать. Они текли медленно и безостановочно, казалось, ручейки слез на ее щеках уже никогда не высохнут. В ушах у меня стоял гул далеких барабанов: я слышал биение собственного сердца; оно будто бы ворочалось в груди, больно и неуклюже. На меня накатила абсолютная беспомощность. Перед глазами стояла картина из моего ночного кошмара. Я вновь чувствовал, что трещина в льдине под нашими ногами становится все шире и чернее, что мы все дальше и дальше отплываем друг от друга. Я старался согреть ее руки в своих, словно пытаясь вдохнуть в нее жизнь.
— Элен. Что случилось, скажи мне. На этот раз она ответила, только голос ее был таким пустым, напуганным и усталым, что в другой раз я бы его просто не узнал. Этот голос я не забуду никогда в жизни.
27 февраля
Здравствуй, Никто.
У нас в ванной течет кран. Нужно сменить вентиль, говорит мама. Иногда ничего не замечаешь, а иногда всю ночь не можешь заснуть из-за этого. Кап, кап, кап — размеренно, медленно, нескончаемо.
И вот с тобой то же самое.
Будто все время слышно биение своего сердца, которое никак нельзя выключить.
Будто чьи-то шаги в темноте.
Я даже не знаю, есть ты там или нет.
Но от самой мысли, что ты, может быть, там, — от самой этой мысли никуда не деться, ни днем, ни ночью. Кап, кап, кап… Размеренно, медленно, нескончаемо, как незатухающий пульс, как маятник на стене.
Что, если… Что, если я беременна? Тик-так, тик-так, тик-так…
По ночам я задыхаюсь от страха.
Но я никому не могу рассказать. Ни Рутлин, ни маме…
Ты — всего лишь тень, шепот…
Кран, капающий день и ночь напролет.
Только Крису я все рассказала. Пересилила себя и рассказала. Может быть, теперь-то ты уйдешь?
Оставь меня в покое.
Я тебя не хочу.
Уходи. Пожалуйста, уходи.
Это было первое из писем, которые начинались со слов: «Здравствуй, Никто». Я сидел на диване у себя в комнате и словно вновь окунался в тот давнишний кошмар.
МАРТ
Не стану пытаться описывать все чувства, что пронеслись в моей голове тем февральским вечером: шок, удивление, недоверие и непреодолимое облегчение оттого, что Элен не больна и не разлюбила меня. Я не верил ей, но ее слова снова сблизили нас, мне захотелось защитить Элен, самому заботиться о ней. Я досадовал на Рутлин, когда она принесла поднос с кофе, молоком и бутербродами. Сидя рядом с Элен, я все время держал ее за руку и гладил по волосам, не обращая внимания на болтовню Рутлин. Волосы были необычайно теплыми и мягкими, как солнечный ручей. Я хотел только одного: чтобы Рутлин ушла куда-нибудь и оставила нас одних.
Я провожал Элен до дома. Мы не разговаривали. В мыслях у нас царил абсолютный хаос, сказать было нечего. Я только все время повторял: «Все будет в порядке», «Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой» и тому подобное. Слова сами слетали с моего языка. Позже, вспоминая, что я ей тогда наговорил, я даже испугался, но в тот момент я чувствовал, что обязан был говорить именно такие слова. Я не задумывался над смыслом своих слов, я просто не мог вынести того, что Элен так несчастна, и на все готов был пойти, только чтобы ей стало лучше.
Когда мы дошли до дверей, я никак не хотел отпускать Элен. Я обнимал ее и уговаривал побыть со мной еще немножко. Мне не хотелось оставаться наедине со своими беспорядочными мыслями, с тем сумбуром, что царил у меня в голове. Луна то пропадала, то снова выныривала из-за туч, гигантскими птицами скользящих по небу. Лицо Элен, такое детское, то исчезало, то вновь высвечивалось в лунном свете.
— Я не зову тебя в дом.
— Да я и не хочу заходить. Мне просто не хочется расставаться с тобой.
— Я знаю, тебе было плохо, — шепнула она, — прости. Я испугалась. Я не знала, что сказать.
— Я тоже испугался. Я подумал, что ты решила порвать со мной.
— Ах, Крис!
Некоторое время нам было не до разговоров. Время от времени где-то в доме зажигались и гасли окна, в ванной шумела вода. Наконец мы услышали звук шагов: кто-то спускался вниз по лестнице.
— Я пойду, — ее голос казался до предела подавленным. Я не мог оставить ее в таком состоянии.
— Может быть, ты ошибаешься? Не переживай раньше времени. Ведь еще ничего нельзя наверняка сказать…
— Не знаю, Крис. Не знаю…
— Надо было мне быть умнее.
— Не только тебе. Я тоже виновата.
— Нет, ну как мы допустили! Ведь не дети уже, все понимаем.
Дверь открылась. Мать Элен поставила на ступеньки пустые бутылки для молочника.
— Элен, ты же знаешь, я не люблю, когда вы ошиваетесь под дверью. Сколько раз я должна повторять одно и то же?
И Элен вбежала в дом, даже не попрощавшись со мной.
Два дня я ждал звонка от Элен, томясь, как узник на тюремной койке. Я боялся выйти из дома, чтобы не пропустить звонок. Сам я не решался ей позвонить или тем более зайти в гости. Сидя на ступеньках лестницы рядом с телефоном, я притворялся, что читаю, расчесываю волосы перед зеркалом, глажу кота или еще что-нибудь такое. Проходя мимо, отец всякий раз пристально поглядывал на меня, но ничего не говорил, впрочем, я был в таком состоянии, что говорить со мной было бесполезно. Перед тем как зазвонить, наш телефон тихонько бренчит. Когда я наконец услышал этот звук, то тут же сорвал трубку с аппарата, не сомневаясь, что это звонит Элен. Я не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме меня, говорил с ней.
— Ну, как ты?
— Пока не знаю, — ответила она. — Мама говорит, что у меня упадок сил.
— И что теперь?
— Есть два варианта: первое — можно есть чернослив тоннами, второе — сходить к доктору, чтобы он мне прописал железо.
— Можно я встречу тебя после врача?
— Хорошо.
Я добежал до поликлиники и уселся на подоконнике рядом со входом. Через дорогу от библиотеки переходил мужчина с четырьмя детишками. Одну девочку он нес на руках, другую держал за руку, а двое мальчиков уцепились за его пальто. Все они тащили по. книжке и гомонили, как стая сорок. Мужчина явно давно не брился. Я представил: а вдруг у Элен родится четверня? Наверное, меня покажут по телевизору, как самого молодого отца, у которого родилась четверня. Я тоже буду повсюду таскать детей с собой. Девочка, которую мужчина нес на руках, уронила на дорогу книжку и заплакала, отец прикрикнул на вторую, чтобы она скорее подобрала ее. Та уселась на бордюр тротуара и заревела громче первой. Мои мечтания прервала Элен, появившаяся на пороге поликлиники.
