Фредерик Бегбедер - Французский роман
<…>
(здесь — иллюстрации)
Две виллы в Гетари (квартал Сениц)
КАРТОГРАФИЯ ВСТРЕЧИ
Мама: очень юная, тонкие белокурые волосы, легкое платье, светлые лазоревые глаза, белые зубы, скромное достоинство маленькой аристократки с безупречными манерами, ум и невинность, прекрасно сочетающиеся в ее лице друг с другом, нетерпеливое желание вырваться из пут благородного семейства, безграничный романтизм, чистота тела и души. Вся в ожидании долгой жизни, наполненной поэзией, любовью и удовольствиями. Готова к тому, чтобы ее завоевал…
Папа: худощавый молодой человек, богат, немного тушуется перед старшим братом, прилежен, в 18 лет совершил кругосветное путешествие, задумчив, легко увлекается, зеленые глаза смотрят пристально, насмешлив, но без колкости, с юности, подобно своему отцу, интересуется философией и литературой, мечтает покорить Америку, страну своей матери, спокоен, но не пресыщен, пытлив, жизнелюбив без пошлости, обладает чувством собственного достоинства, улыбчив, ненавидит снобов, поскольку хорошо с ними знаком, жаждет обнять весь мир и мою мать.
Такими я представляю их себе по фотографиям — в лучезарном сиянии молодости.
Отец в костюме из альпака выходит из «Сениц-Альдеи» с «Эннеадами» Плотина под мышкой.
Мать в юбке в горошек выходит из «Патракенеи» с пластинкой-сорокапяткой «The Platters» в руках.
Разделяющая их дорога носит название Тропа Амура — нарочно не придумаешь.
Пытаюсь вообразить себе эту встречу, не будь которой, не сидеть бы мне сейчас в камере, съежившись и уткнувшись лбом в коленки. Матери 16 лет, отцу — 19. «У младшей сестры грудь была пышнее, но я выбрал старшую, а почему, не спрашивай, сам не имею понятия», — сорок лет спустя признался мне отец в ресторане «Ориан-Экстрем». Да ладно, чего там! А то я не знаю, что он влюбился в нее по уши, а она в него. Как-то вечером во время torn de fuego отец обнял мать за талию и прижал к себе. Потом они прыгнули в отцовскую малолитражку, и случилось чудо; вселенная предстала перед ними во всем своем совершенстве, жизнь упростилась; в такие моменты все становится очевидным — впрочем, почему я говорю «моментЫ», когда всем известно, что подобное бывает раз в жизни, и мне тоже довелось это испытать, но всего лишь однажды. Любовь пронзила их одновременно, в единый миг, такого ни с кем и никогда прежде не случалось — прошу вас, не убеждайте меня в обратном, ибо эта мысль служит мне утешением.
Несколько лет подряд они скромно поглядывали друг на друга, вместе ходили на пляж или к мессе, пили лимонад (мой отец не выносит спиртного), может быть, танцевали, катались на велосипеде, сетовали на своих родственников, смотрели на море и наверняка строили воздушные замки. После первого поцелуя они тайно встретились в Париже, в его гарсоньерке на улице Саблон. Именно там они еще до свадьбы познали друг друга в библейском смысле слова. Не упрекайте меня в непрофессиональном подходе, просто я предпочитаю не задумываться над подробностями сексуальной жизни моих родителей. Мне достаточно представить себе, что им было хорошо и неловко, сладко и страшно, чудесно и ужасно. Моя мать долго боялась забеременеть, потому что была несовершеннолетней: в ту пору совершеннолетие наступало в 21 год.
В те годы на Берегу басков часто устраивали вечеринки. Ходили в гости в Байонну, на виллу Денизы Армстронг, манекенщицы и модельерши, дружившей с Джозефиной Бейкер (у нас произносили «Бакер»), где толклись семейства Виллалонга и Орн-и-Прадо, герцог де Тамам по прозвищу Кики, Ги д’Арканг и Андре-Пьер Тарбес. По средам молодежь отправлялась в «Казино Бельвю», в «Сонни’з» в Биаррице или в «Белого слона»… Отчеты об их ночных безумствах потом публиковались в местной газете и были подписаны «Баронесса Бигуди». На чай в «Сениц-Альдею» заглядывала Мариза Беренсон, тогда не расстававшаяся с Арно де Роне. Питер Виртел, муж Деборы Керр и сценарист «Африканской королевы», открыл для себя Берег басков во время съемок фильма «И восходит солнце» по мотивам романа Хемингуэя, обновив на баскских волнах привезенный из Калифорнии лонг-борд. Эта чрезвычайно «продвинутая» пара принимала гостей у себя в Сен-Жан-де-Лю. Мой отец ненавидел светские сборища, но его старшая сестра водила знакомство со всеми знаменитостями, и мои будущие родители волей-неволей следовали за ней в ароматном шлейфе ее духов. Мою будущую мать все это приятно будоражило, хотя немного раздражало.
Так же крепко держась за руки, Мари-Кристина и Жан-Мишель умотали в Соединенные Штаты — вроде бы закончить образование (отец в Гарварде, мать в Маунт-Холиоке), но на самом деле — чтобы побыть вместе, подальше от строгих родителей и испустившей дух страны, подальше от послевоенного идиотизма.
Потом они вернулись. Над деревней Гетари стоит старая церковь, в которой 6 июля 1963 года они обвенчались: он — в цилиндре и сером рединготе (тридцать лет спустя я надел точно такой же, отправляясь в церковь в Бо-де-Прованс, и выглядел в нем так же нелепо); она — в белом платье, с цветами в белокурых волосах. В детстве, гостя у деда с бабкой в Нейи, я смотрел любительский фильм, запечатлевший эту церемонию; его показывали в гостиной — Granny вешала экран и задергивала шторы; мне кажется, я никогда не видел ничего восхитительней. Именно в этом фильме я единственный в жизни раз видел, как Жан-Мишель Бегбедер под стрекот бобин кинопленки, похожий на предельно учащенные щелчки метронома, целует в губы Мари-Кристину, графиню де Шатенье де ла Рошпозе де Юст дю Сент-Ампир (а также, как любил повторять во время просмотра отец, «и прочих мест, открывающихся во время отлива»). У матери вьющиеся на концах высоко поднятые длинные волосы — как у Брижит Бардо в «Презрении», вышедшем на экраны в том году; отец — худой и немного скованный в своей накрахмаленной манишке; их обступают танцоры в баскских костюмах; под бой барабанов и звуки флейт жених и невеста, наклонив головы, проходят под аркой из цветов; хор в красно-белых нарядах выстраивается почетным караулом в две шеренги; помню, мне казалось странным, что эти двое, такие юные, такие влюбленные, такие робкие в окружении многочисленной родни, могут быть моими родителями. К несчастью, вещественное доказательство впоследствии оказалось утрачено в результате бесконечных переездов главных действующих лиц. И мой мозг ухитрился забыть о том, какой парой они были. Я никогда не знал их такими, мои воспоминания относятся к тому времени, когда они уже расстались — как будто я выбросил все отжившее в мысленную помойку, а потом щелкнул мышкой, дав команду «Очистить корзину».
Мой старший брат родился год спустя. Я же не придумал ничего умнее, как прийти в этот мир в 1965-м — немного рановато, и куда я только торопился? Детьми мы были желанными, но все равно появились как-то неожиданно. Чересчур быстро, один за другим, никто этого не планировал, и пришлось спешно перестраиваться. Отец настоял, чтобы старшего сына назвали в честь деда Шарлем, а меня мать нарекла Фредериком — по имени героя «Воспитания чувств», настоящего неудачника. Вскоре родители разошлись. Вы замечали, что все сказки всегда заканчиваются в день свадьбы? Я тоже дважды женился, и каждый раз в решающий момент, когда надо произнести: «Да», меня неизменно охватывал страх — неприятное предчувствие, что все хорошее уже позади.
Глава 13
Правда о Ламберах
Эвелина и Мари-Соль Бегбедер, старшие сестры моего отца, рассказали мне об одном эпизоде, имевшем место на вилле «Наварра» во время последней войны. Эта история не только позволяет мне похвастать заслугами моих деда и бабки по отцовской линии, но и доказывает, что нарушать законы иногда необходимо. Закон не всегда прав, особенно во Франции. Например, по закону правительства Пьера Лаваля, действовавшему в 1940 году, По находился в свободной зоне, тогда как в Париже для определенной категории жителей ношение желтой звезды являлось обязательным. Пьер де Шатенье, как я уже упоминал, сожалел, что слишком поздно вступил в Сопротивление, — но все-таки он в него вступил. А теперь о городе По: его население увеличилось впятеро за счет притока евреев, преследуемых французской полицией в их собственной стране.
Так вот, еще в июне 1940-го друзья по христианским кругам тайно предложили Шарлю и Грейс Бегбедерам спрятать у себя богатую еврейскую семью, вынужденную бежать из Парижа, бросив все свое добро. В столовой за большим обеденным столом состоялась жаркая дискуссия, и я дорого дал бы, чтобы ее послушать…
Шарль. Не должны ли мы как прежние сторонники «Аксьон франсез» отказать евреям в приюте? Я разговаривал с Моррасом[26] в Сен-Реми-де-Прованс. Он настолько оглох, что мне пришлось при всех кричать ему в ухо, что мы против немцев. И что он мне ответил? «Ах да! Ваша жена — англичанка, вам многое прощается!»
