Михаил Садовский - Будни накануне
- Ну и что? - удивилась она.
- Да так... - я просто растерялся и стушевался, - Думал это имеет значение.
- Никакого! - у нее такой апломб, и зубы сверкают, как ненастоящие... мне даже стыдно стало от своих фантазий... Только я не понял: то ли она и за женатого может запросто выйти, то ли и вовсе замуж за меня не собиралась... Неловко получилось... и завод мне перестал нравиться сразу, но... Эти ребята, заводские, начальство их, мне премию выписывали каждый месяц, как своим работникам... за что - не знаю. Наверное, понравился, потому что начальник цеха и замдиректора на полном серьезе спросили меня не соглашусь ли я, когда защищу, организовать у них лабораторию и возглавить, и квартиру сразу двухкомнатную обещали, мол, одновременно пропуск на завод и ключи от квартиры, а уж перспективы!..
Я понял, что кандидатская - это действительно стоящее дело - уж не такой я самоуверенный, чтобы предположить, что они меня и без кандидатской так же встретили бы. Квартиру предложить - это не шутка, а тем более двухкомнатную, одинокому, не семейному. Люське я всего этого багажа не привез. Просто мы встречались реже, и я забыл про все, а про Лизку и говорить нечего - она, это видно было, - извелась и, конечно, ни одному моему слову не поверила. Она ситуацию разрешила однозначно просто:
- Пусть она теперь тебе сама кофе по утрам подает!
- Кто? - я, наверное, очень натурально удивился, но она никакого внимания не обратила.
- Может даже в постель... на столике на колесиках... ага... - она тоже, когда сердится, становится такой привлекательной, что невозможно удержаться...
- Лиза, послушай, ты же знаешь, я ведь диссертацию заканчиваю, установку езжу налаживать... - но ей мои перечисления совершенно ни к чему.
- Вот и женись на ней!
- На ком, Лиза?
- На установке! Ей сколько лет? Она в период индустриализации родилась, что ей родители такое имя дали? - ну, в чувстве юмора Лизке не откажешь... но раз так, выходит, она хотела за меня выйти...Тут уж тоже целая диссертация получается...
Авдошкина пришла ко мне под лестницу, оперлась двумя руками о стол и совершенно серьезно предложила помощь:
- Николай, у тебя самый трудный период сейчас! - откуда она знает? - Тебе расчеты надо, оформление, графики, ты скажи - я это все умею, не только пробирки мыть и термопары доставать... - ну, я, конечно, растрогался, долго сидел потом и думал, что вот так в одной лаборатории работать с верным другом, толкать науку... Черт те что получалось... какой-то комплекс у меня стал вырабатываться... но Ангелина Сергеевна - это Крутова - меня совсем сразила и сбила с этого упаднического настроения. Она меня остановила во дворе:
- Можно вас на минуточку, Николай Аркадьевич, - я, понятно, обрадовался даже. - Я наблюдаю за вами, - она даже легонько несколькими пальчиками моего свитера коснулась, - наблюдаю и, честно говоря, горжусь, потому что ваши слова - это не простое обещание, вы очень серьезно отнеслись ко всему, что мне говорили, и я в свою очередь советовалась с Иваном Семеновичем - мы с ним решили, что я вам дам рекомендацию в партию... - и так это торжественно у нее, как присяга перед строем...
Сердце мое заколотилось, и я понял, что все очень серьезно. Здесь не нафантазируешь и не отбрехаешься - тут себе биографию испортить - нечего делать, проще простого... Хотел с Люськой посоветоваться, но... что-то остановило... купил бутылку и поехал к школьному товарищу. Так вернее.
Когда мы закончили школу, все суетились, в институты поступали, очки, проходные баллы... а он сразу в армию и на Будапештское пекло... с парашютом... Он старше был на четыре года... а когда вернулся досрочно - после госпиталя, говорить ни с кем не хотел и ничего не рассказывал... так только иногда срывалось у него что-нибудь, и он опять молчал долго... мы с ним странно дружили. Когда мне пятнадцать с половиной было - ему почти двадцать, и почему ему разрешили закончить дневную школу, а потом идти служить, - никто не знал... из нас - никто... Только мальчишество мое прошло, а одиночество - нет, и симпатия наша взаимная не прошла... стала дружбой... наверное, мне повезло, что у меня такой друг был... и неважно, что не так часто виделись...
Он выслушал все внимательно и сказал просто:
- Уходи.
- В каком смысле? - поинтресовался я.
- Ты в этом своем болоте, чем больше суетиться будешь, тем глубже погружаться, а потом засосет - не вылезешь...
- Значит, бросать все на полдороге... и опять идти с самого начала, а там - чуть высунешься, снова... - Юрка человек откровенный. Он даже и не раздумывал - сразу все нарисовал:
- Если о себе думаешь - немедленно уходи... а если веришь, что очень науке нужен, может, у тебя еще романтика в одном месте сверебит, - сразу уходи... - и я всю ночь думал, кому я нужен вообще на этом свете? Выходило: кроме себя - никому... так грустно стало - это... такое открытие, которое никак нельзя использовать - только утопиться или удавиться, но для этого характер особый требуется.
Проверять жизнь экспериментом я не стал, но понял, что если все время об этом помнить... плохо дело кончится... надо что-то наложить сверху, слой другой, чтобы дифракция такая возникла и оставила размытый силуэт, а самому, наоборот - резче очертиться как-то, проявиться, как на фотобумаге в кювете с проявителем...
Но в этот момент я почувствовал, что все, за что мог спрятаться, как-то ужасно надоело, если грубо, без приближений - обрыдло и стало скукоживаться... Стенд мой, который почему-то вызывал разражение у всех, кто до меня начал "ковырять" науку, даже у Кулинича... он опять бубнил мне, что я неправильно поступаю - "вкалывать надо, чтоб все видели"... а тут еще мои отлучки в патентный институт... И сначала все подхихикивали, что ерундой занимаюсь, но вдруг распоряжение директора по институту, чтоб все руководители тем представили патентную экспертизу своих работ...
А кто это знал, с чем едят эту патентную экспертизу? Ну, и началось! Кинулись ко мне, а я думаю: "Братцы! А когда ж я жить и работать буду?" Раз отказал, два, мол, сами давайте - не боги горшки обжигают... Обиженных я считать не стал, а тем более к слухам приноравливаться... они ж из компетентных и независимых источников... "ТАСС уполномочен сообщить"... Но откуда-то Люськино имя узнали, потому что многие в ее патентный институт кинулись... цепочку-то выстроить проще простого... и пошло, пошло... одна Авдошкина мне сочувствовала и, правда, помогать стала... но зато я все время, как на исповеди присутствовал - она мне такого понарассказала... Сидит, работает, а язык сам по себе живет... уже до женских секретов добралась... Познавательно, конечно, но очень уж подозрительно: про такое, наверное, только с подружкой близкой, или доктором, и я никак не мог решить, кто я - никак не выходило, что кто-нибудь из них...
А привычка? Без нее не проживешь... а с ней... слишком часто - лучше б ее и не было... а то все, как у амебы становится: сплошь врожденные рефлексы... и больше ничего...
Диссертация мне казалась полной ерундой, и я успокаивал себя только тем, что не могли все разом сговориться, чтобы врать мне, что она нужна и полезна, ну, и так далее... Командировки - тоже тоска... разве что заработок... Вокзал заплеванный, чай перекипевший, мутный с тугим коржиком, простыня влажная, номер в гостинице с резким запахом хлорки, тусклый свет и сквозняк в цеху, а вечером кино с поцарапанной пленкой и ужин в буфете: утка с зеленым горошком и стакан сметаны, а потом ночью пьешь, пьешь и рыгаешь, звук такой, как будто лошадь мордой трясет, а губы шлепают и в горле у нее клокочет... тоска. Черноземный горизонт до бесконечности, до абсурда, до отчаяния... и в довершение всего Люська перестала очки снимать, когда целуется. Я сначала решил, что по рассеянности это, и, по-джентельменски стерпел... Терпел, потому что дужка стекла мне чуть пониже переносицы так уперлась, что думал обчихаюсь... какое уж тут чувство, если думаешь, как не обидеть человека своей несдержанностью... А Люська ничего... будто не заметила... и опять очков не сняла... Мне так обидно стало... больше всего обидно, из того, что меня тогда давило... Ятут же решил: значит, сам виноват: вот женился бы - она бы всегда очки снимала, а так - и не скажешь... Ну, короче говоря, я принял это за знамение судьбы. Попросил у Андрюшки, чтобы он мне перепечатал стихи те, что под копирку достал, из "Доктора Живаго", и когда вычитал там: "Аве отче, если только можешь, чашу эту мимо пронеси", по-настоящему заплакал. Слезы катятся, а я думаю: отчего я так разревелся? И выходит: просто из зависти, что человек не только себя понять может, но и всему миру объяснить, что с этим несчастным огромным и крошечным миром происходит, объяснить всего двумя строчками! Вот это уже вершина концентрации эмоции, а энтропия какая! Тут я понял, что въехал на своего конька - на энтропию, я уж давно заметил, что у меня такой комплекс выработался "энтропийный" - с тех пор, как Борис Давидовичу экзамен сдавал не по книгам, а по его диссертациям... И понесло меня, понесло... я уж так далеко от поэта забрался, что и сам не знал, как выбраться... поехал к Юрке и первый раз в жизни так напился, что ничего не помнил и утром не мог никак сообразить, где я...
