Александр Матвеичев - В первый и последний…
Я подчёркнуто долго смотрел на свои часы — было около десяти. Потом упёрся взглядом в глаза Сони и медленно поднялся с табуретки. Она тоже встала и крепко прижалась ко мне своим худым, выпитым не мной телом. Запрокинутое лицо было бледным и горячим.
В моём офицерском прошлом остались женщины, случайные и не очень. С ними я спал по одной и по нескольку ночей в Уссурийске, Дальнем, Куйбышевке-Восточной, Калининграде, Москве. И в других, менее известных, населённых пунктах.
Похоже, дошла очередь до Казани. — Я так и не смогла тебя забыть, — сказала Соня мне в плечо.
Я взял в ладони её лицо. Оно было так близко, что я видел только её большие глубокие зрачки. Кажется, лишь они не изменились с той первой непорочной ночи.
— Я останусь?
Она помолчала. И я наперёд знал ответ. В комнате даже не было места, куда бы она смогла положить ребёнка. Не на холодный же пол.
— Нет. Не сегодня. Сегодня тебя видели. Послезавтра приходи позднее, ближе к полночи, тогда в коридоре горит всего одна лампочка, и все спят.
Я надел свою жёсткую шинель на коричневой атласной подкладке, сшитую весёлым китайским портным в Лядзедане, называвшим всех советских офицеров «капитана» или «тунза». И, не застёгивая её, ещё раз обнял Соню. Мы поцеловались, и от этого долгого и бесстрастного поцелуя мне сделалось вдруг пусто. и томительно стыдно чего-то… Как далеко и безвозвратно ушёл я от того чистого, витавшего в светлых грёзах мальчика в чёрном кадетском мундире! А Соня — от солнечной девочки в ситцевом платье. И оба мы — от неповторимой лунной июльской ночи в саду под черёмухой, по соседству с соловьиным гнёздышком.
Встретились мы случайно месяца через два на какой-то казанской улице. Был, наверное, январь или начало февраля; день выдался серый, деревья вдоль посыпанного песком тротуара дремали в тусклом сухом инее.
— Ты не пришёл, — сказала она не добрым своим голосом. — Испугался?
Не помню, что я ответил, и как мы простились. Навсегда.
Наступила осень — моя осень. И, как желтизна в листву деревьев, в мои поредевшие волосы вплелась тусклая седина. Сентиментальная фраза, подумаете вы, но это так — и тут уж ничего не поделаешь. Много было всякого: событий, женщин, вина, правды и обмана. И ещё больше — разочарований.
А что касается любви, то сейчас мнится, что любили меня по-настоящему только раз — в первый и последний, — и это была Соня.
И я, подобно безымянному чеховскому художнику, иногда в часы одиночества начинаю думать, что меня помнят и надеются на встречу. И мысленно посылаю в пустое и холодное пространство, обращённое в непроглядное прошлое, безответный вопрос: Соня, где ты?.. И простишь ли меня?..