Александр Попов - Солнце всегда взойдeт
– Что там?
– Я уронила доску. Тебя проверила. Не обижайся. Иди сюда.
Кажется, никогда раньше и после я не испытывал столь мучительного чувства стыда, как тогда. Я желал провалиться сквозь землю, но только не видеть бы свою коварную подругу. Хотел убежать, но вовремя одумался: от позора все равно не спрятаться.
Вошел в дом. Со света в темноте совершенно ничего не видел; натолкнулся на Ольгу и нечаянно коснулся губами ее холодного носа, да так, что было похоже на поцелуй.
– А я маме скажу.
– Что?
– Ты меня поцеловал.
– Еще чего! Я ее поцеловал!
– Поцеловал, – настаивала Ольга, – и даже не говори, Сережка.
– Не целовал. Я что, совсем, что ли?
– Целовал.
– Нет.
– Да.
– Нет!
– Да. Да! Да!! Увидишь, скажу. Мама тебя отругает. Вот такушки!
Мы вышли на улицу. В синевато-радужных взлохмаченных облаках словно барахталось брызжущее ярким светом солнце. Мы с Ольгой увлеченно наступали на скопища тополиного пуха, поднимая его вверх, чихали и кашляли, и мир представлялся мягким, легким и радостным.
– Не целовал, – продолжал я играть роль упрямца.
– Целовал.
– Скажешь?
– Скажу.
– Хочешь, Ольга, отдам тебе калейдоскоп? Но – молчи.
– Не-ка.
– Что же хочешь?
– Ничего.
– Скажи – что? Не упрямься!
– Ни-че-го! Вот такушки.
– Так не бывает.
– Ладно, – наконец, согласилась она, пальцем мазнув мне по носу, – не скажу. Но-о, ты-ы, до-о-лжен признаться мне, что поцеловал.
– Не целовал!
– Как хочешь. Скажу.
– Ладно, ладно. Целовал.
Ее глаза засверкали. Она улыбалась. "А что если по-правдашнему поцелую?" – подумал я. Но все же не отважился.
9. ИГРЫ, ИГРЫ, ИГРЫ
Мы играли в семью и изображали из себя: девочки – жен-хозяек, мы, мальчишки, – мужей-охотников. Разделились на три пары: Ольга и я, Настя и Арап, Лена и Олега.
Арап приволок с охоты большую корягу, которую он воображал убитым волком, завалился на ворох веток и показывал всем своим видом, что жутко устал и что удачливый охотник. Повелительно крикнул:
– А ну-ка, жена, сними сапоги!
– Что-что? – широко раскрылись глаза Насти. Она зардела и готова была заплакать. – Я тебе сейчас сниму! И не захочешь после.
– Да я же шутя говорю! Ишь, сразу раскричалась!
Настя отказалась быть его женой. Мы с трудом уговорили ее поиграть еще.
Утихомирились, сели за стол: девочки приготовили обед. Он состоял из комков глины – котлеты и пельмени, палок – колбаса и селедка, листьев и травы – что-то из овощей, камней – фрукты и орехи, кирпичей – хлеб. "Яства" девочки легко находили под ногами.
Ольга, ухаживая за мной, подкладывала мне самые большие лакомые куски и требовала, чтобы я все съел. Я притворялся очень довольным пищей, аппетитно причмокивал, держа деревяшку или кирпич около губ. Нас, мальчишек, игра смешила. Мы кривлялись и паясничали, как бы насмехаясь и над девочками, и друг над другом. Девочки, напротив, воспринимали игру как нечто серьезное и важное и становились весьма требовательными и взыскательными, словно бы не играли, а жили взрослой настоящей жизнью.
Лена открыла свой магазин, вовсю нахваливала товары. На прилавок выложила помятые кастрюли и чайники, дырявый ржавый таз, пустые консервные банки, тряпки и многое другое, извлеченное из кладовок и найденное в канаве. Мы принялись торговаться – бойко и шумно. Ольга остановила свой выбор на порванной собачьей шкуре и, похоже, только потому, что она была самым дорогим товаром в магазине Лены, – стоила аж триста стеклышек. Ольге, как я понял, захотелось пощеголять перед девочками, показать им, что может купить дорогостоящую вещь. Настя тоже намеревалась купить шкуру, и стала вместе с Арапом собирать стекла.
– Ольга, давай лучше купим чайник и кастрюлю, – робко предложил я. – Дешевле. Зачем тебе шкура? Она гнилая.
– Какой же ты! Тоска с тобой, – покосившись на проворно собиравших стекла Арапа и Настю, шепнула Ольга. – Хочу шкуру. Она мне нравится.
– Что же в ней может нравиться?
– Хочу шкуру! Вот такушки!
Мне пришлось смириться. Ожесточенно разбивал бутылки, банки, ползал по земле. Настю и Арапа мы опередили. Шкуру после игры Ольга выбросила, а у меня еще долго болели порезанные пальцы и натертые об землю колени.
Лена привела из дома Сашка и объявила, что он будет ее сыном. Она насильно уложила его на голую железную кровать и приказала спать. Олега собирался на охоту и захотел взять "сына" в помощники. Но Лена повелительно заявила, что ребенку нужно поспать. Оба были упрямы и не захотели друг другу уступить. Олега вырвал из ее рук Сашка и потянул за собой. Лена с трудом отняла его.
– Хочу на охотю! Пусти, Ленка-пенка! Ма-а-ма! – вырывался из рук сестры и сердито топал ногой брат.
Напугавшись пронзительного крика своего "сына", Лена, наконец, выпустила его. Сашок, задыхаясь от плача, убежал к маме, выбежавшей на его крик из дома.
– Ты во всем виноват, – сказала Лена Олеге, понимая, что ее должны отругать за брата. – Я маме все расскажу.
– Сказанула – я виноват! Не я, а ты. Вот тетя Аня тебе всы-ы-плет!
Они препирались и скандалили, сваливая вину друг на друга.
Мальчишки пошли на охоту. В конце нашей улицы находилось небольшое заросшее камышом и затянутое темно-зеленой тиной болотце, – к нему я и направился охотиться. Я был в полном боевом снаряжении – под индейца: на плече висел лук из тополя, за поясом торчало пять стрел, на бедре болтался деревянный пистолет с длинным дулом, за ухом белело большое петушиное перо, а на спине висел мешок. Ольга собрала мне в дорогу хлеба – два кирпичных обломка и пять котлет – из глины. Какой-то парень, увидев меня, спрятался за столб и оттуда тряс челюстью и коленками, показывая, как сильно меня боится. По улице я шествовал величаво, с задранной головой. Наверное, в те минуты я был самый гордый и тщеславный человек в Елани.
– Ага, вот и подходящие мишени!
Я нагнулся и побежал к невысокому щелястому забору, по ту сторону которого вспахивали грязными рылами картофельное поле два поросенка. Я присел на колено перед дырой, вставил в лук стрелу с присоской, натянул тетиву, но внезапно кто-то крепко схватил меня за ухо и приподнял.
– Ты чиво, фулиган, вытворяешь? Ишь, придумал, пакостник!
Я со страхом и мольбой заглянул в маленькие, как горошины, прищуренные глазки дяди Васи, хозяина поросят. Но тот сильнее, со злорадным удовольствием закрутил мое ухо.
– Д… дедушка, стрела ведь не боевая. Я больше не бу-у-уду. – От боли я стал подпрыгивать, словно меня поместили на раскаленные угли. – Я не по-правдашнему…
– Не по-правдашнему! А ежели угодил бы в глаз? Пойдем к твоему батьке: пущай он тебе пропишет по первое число.
Я рванулся и припустил от деда что было сил. Мое ухо горело. Спрятался в кустах. Увидел Арапа – он с перьями на голове, составлявшими корону, с двумя деревянными копьями в руках осторожно полз к бычку, который, помахивая хвостом, мирно пил воду из болота. Разрисованное сажей и мелом негритянское лицо Арапа было трудно узнать. От восторга я чуть было не закричал.
– Арап! – шепотом позвал я его, – давай вместе охотиться?
– Ползи, Серый Коготь, ко мне, но – тихо. Вон бизон, – шептал он в самое мое ухо, указывая взглядом на бычка. – Мы – индейцы племени ги-ги-ги. Его зажарим на костре. За мной, Серый Коготь! – Резко вскочил, с улюлюканьем кинулся к бычку. Я побежал за ним, издавая восторженный воинственный клич.
От удара копьем бычок подпрыгнул, остановил на нас свой удивленный взгляд. Удар второго копья заставил его грозно замычать. Он склонил голову и побежал на нас с очевидным намерением поддеть кого-нибудь своими маленькими рожками. Мы не на шутку струхнули. Опрометью скрылись в зарослях акации, но упали в глубокую канаву с колючими кустами засохшего шиповника.
– Придется в следующий раз зажарить, – морщился и потирал уколотые, поцарапанные ноги и руки Арап.
– Пусть подрастет: больше мяса будет, – осторожно, со стоном вытягивал я из рубашки колкий и цепкий стебель.
– Во у тебя, Серый, дырища на рубахе!
– Ерунда! – махнул я рукой и зачем-то посвистел. Однако, подумал: "Эх, влетит же мне от мамы!"
Потом мы сидели за столом со своими "женами" и пили разлитую в бутылки из-под вина воду, кричали, толкались и смеялись. Просто все еще продолжалось детство.
10. АКТРИСА-БЕЛОБРЫСА
– Сережка, вот так надо делать! Как ты понять не можешь? – говорила мне двенадцатилетняя сестра Лена, показывая, как, по ее мнению, следует поливать капусту.
– А я как? Ведь так же. Смотри лучше!
– Нет, не так. О-хо-хо, – вздыхала она, сердито заглядывая в мои глаза. – И что с тобой сделаешь? Какой ты противный ребенок, если только ты знал бы! Смотри внимательно, последний раз показываю.
И она показывала, неподражаемо важничая, изображая на курносом, веснушчатом лице нечто учительское. Я косился на ее короткие, аккуратно заплетенные косички и думал: "Дернуть бы их! Привязалась, как репей. Бывают же такие противные девчонки!"
