Александр Костюнин - Сплетение душ
Пошли вместе – вдвоём надёжней и веселей. За околицей, обернувшись, мы увидели, что нас неспешной рысцой догоняет стая собак. Ну, бегут себе и бегут. У них, небось, свои неотложные дела. Весна. Начало марта – «нерест». Мы продолжаем спокойно идти. Но стая поравнялась с нами, и начинается что-то непонятное. Собаки окружают, и к Николаю в ноги бросается неказистая маленькая собачонка. Его, домашняя, Дамка.
Это была сучка. Природа два раза в год наделяет каждую самку в собачьем мире притягательной для самцов силой. И сейчас Дамка невольно оказалась королевой этого собачьего бала. Лохматые кавалеры, грязно домогаясь, неотступно следовали за ней, слепо повинуясь силе природы.
Увидев хозяина, собачонка в последней надежде кинулась ему под ноги, скуля о помощи. Кобели пришли в ярость. Сейчас им было не до вмешательства Службы нравов. Злобно рыча, они набросились на Николая. Он грубо отпихнул свою собачонку ногой. Та взвизгнула, этим ещё больше подстегнув агрессивность стаи. Псы, как по команде, теснее обступили Николая. В руках у него на беду ничего не оказалось. Вокруг чистое снежное поле. Ко мне интереса у собак не было, а Николая начали рвать. Брызгающие разгорячённой слюной, ощетинившиеся дикие звери. Из белого армейского полушубка клочьями полетела шерсть.
Наконец, ему удалось отлепиться от сучки. Та выскочила на дорогу, и за ней вся стая, разом забыв про нас.
Осмотрелись. На укусы Николай в горячке не обратил внимания – заживут, вот полушубок жалко. Неспешно пошли дальше. Будет о чём рассказать дома. Неприятное событие. Одно хорошо – теперь оно в прошлом.
Но что это?!
Мы с ужасом обнаружили, что стая в полном составе нагоняет нас снова.
Приближается. Накрывает чёрной тучей.
И всё, как в жутком сне, повторяется: сучка – в ноги к хозяину, свора наваливается на него, я, с пустой авоськой, в стороне.
Бедовым смрадомвисит над истоптанным кровавым снегомзлобное рычание псов,визг сучкии глухие маты Николая.
На спине у него повис здоровый пёс. Шерсть на загривке ощетинилась. Волком рвёт голое тело, подбираясь к шее. Глаза налиты кровью. Пена хлопьями разлетается из оскаленной пасти. Николай едва держится на ногах. С каждым укусом ему труднее и труднее.
Оступился. Повело!..
Если упадёт – это смерть.
Нервно оглядываюсь по сторонам: ни палки, ни камня вокруг. Что за беспечность! Ведь могли за это время хоть что-то придумать. Вижу кусок проволоки у столба, пытаюсь выдернуть его из-под снега – не получается.
Собаки неожиданно, как и напали, разом оставили жертву, свалив в сторону. Я мельком глянул на Николая: алый от крови полушубок ошмётками висел на истерзанном теле; бледное, с якутскими чертами лицо сейчас до смешного напоминало перепуганного оленевода.
Этой же ночью Николая самолётом отправили в Горький. Перенёс одну за другой несколько операций. Всё обошлось, но он ещё долго лежал в больнице в Варнавино, восстанавливался. Надо было бы зайти, проведать, да некогда.
* * *Конец марта. Солнце всё решительнее проявляет себя. Я тороплю время. В этом году отец доверил мне своё ружьё, и я с волнением начал готовиться к охоте с подсадной.
Лилька чувствует моё состояние:
– Тебя теперь не дождаться, хоть письмо напиши.
В этот вечер я спать не ложился. Нужно затемно добраться на место и успеть сделать шалашик (не школа же о нём позаботится). Утка из дикого помёта. Она куплена на стороне и привезена специально, аж из Заболотья. Прислушиваюсь к новосёлке, выпущенной в чулан. И она, то ли от волнения в новой обстановке, то ли по другой причине, молчала.
Наша молодая гончая Вьюга, услышав, как я хлопаю дверью, залилась лаем – ей, видно, тоже хочется на охоту. Тоже невтерпёж.
Я запихал подсадную в корзину и двинулся к реке. Слышу, кто-то шлёпает следом… Вьюга! Как она выскочила? Шикнул на неё и, считая, что этого достаточно, начал в полной темноте шариться под угор. Нащупав лодку, уложил на дно поклажу и оттолкнулся от берега.
Весна на редкость активная. Бурное половодье затопило всю пойму. Это затрудняло не только выбор места для охоты с подсадной, но даже просто поиск сухого взгорка. Я знал: высокие места надо искать на Волме. Задолго до зари наткнулся на островок. Причалил. Начал обустраиваться. Соорудил укрытие. Расправив болотники, пошёл пробовать глубину. Нормально. Забил в дно заранее припасённый кол с вращающейся площадкой – местом отдыха и обсушки подсадной.
Заря не ждёт – беспокоит своим пробуждением. В тёмном небе, над самой головой, прошла пара кряковых, сопровождаемая шварканьем селезня. Тяну из корзинки упирающуюся подсадную, несу к воде. Пристёгиваю шнур от «ногавки» к вращающемуся кругу.
Весенний утренник. На плёсе с рассветом тонким ажурным стеклом появляется ледок. Он всё теснее обжимает утку.
Сижу в шалаше и начинаю замерзать.
Мой мысок, рядом с «одёнком» прошлогоднего стога сена, пересёк зайчишка в непостижимом весеннем наряде. Словно только что из пьяной компании. На нём рваный, клочьями, грязный халат. Почуяв меня, он тормознул. Встал столбиком. Постоял, прислушиваясь, и сунулся в крепи, оставляя на кустах свою «зимнинку».
– Вьюги нет на тебя!
Смотрю на подсадную.
Некрупная (то-то хозяин особенно долго не торговался – мяса мало), темноватого крепкого пера, не свойственного домашним уткам.
Она постепенно осваивается в обстановке. Не прячет в траву голову от каждой тени пролетающих в весеннем небе пернатых. Плавает, замирает время от времени и, вытянув шею, прислушивается к весеннему гомону.
Покувыркалась, выискивая на дне корм, и затем сытая, довольная… подала голос.
Классика!
Это не был звук через набитый зоб, не голос беспокойства или тревоги. Это был призыв, откровенно выражающий сексуальные намерения. Я, как ни выжидал, сидя в шалашке, эту «трель», как ни молил о ней, от неожиданности выронил из рук сигарету (я и тогда покуривал). Голос хрипловатый, убедительный. (Не знаю, как селезень, а я бы на его месте, забыв про всё, прилетел.) Ещё раз короткая «осадка». Слышу в ответ далёкое приближающееся шарпанье.
Я замер, сжимая холодное ружьё.
Селезень. Прильнув к бойнице, пытаюсь заметить его вовремя. Смотрю, идёт на посадку, а там лёд. Растопырив оранжевые лапки, неуклюже скользит мимо утки. Не успел подправиться: я ему этой возможности не дал.
Прогремел выстрел.
Выскочив, я подхватил тёплую птицу, заодно расшевелил ледяную плёнку вокруг подсадной и быстро вернулся назад. Зари осталось немного. Моя душа и сердце поют в унисон с природой. Я хмелею от согревающейся земли, талой воды, набухающих почек. Никак не могу избавиться от зябкости весеннего утренника. Остывший организм клонит ко сну. Утка тоже поостыла. Выбралась на кружок, чтобы не замёрзнуть. Поёживается, шелушит перо. Но обстановку чётко контролирует, без интереса провожая взглядом куликов и кроншнепов. Сквозь дремоту улавливаю какое-то движение на воде… Кто-то нахально пробирается прямо в направлении моей шалашки. Сон как рукой сняло. Предстоят взаимные упрёки, недовольство. Так не до этого сейчас!
Реплики приготовил заранее.
Что?! Столбенею.
Выбравшись на берег, из последних сил отряхивается Вьюга…
В горячке я вырвал вицу и начал бессознательно охаживать ею гончую, которая, увёртываясь от ударов, заметалась по маленькому островку. Наконец, опомнившись, я взял мокрую, замёрзшую собаку на руки и потащил её в шалаш. Уложил на землю, укрыл снятой с себя ватной курткой и прижался к ней спиной. Согревшись, собака успокоилась и затихла. Как она меня нашла – в половодье, за несколько километров от берега?
Утка, отдохнув, снова настроилась на «лирику» и подала голос. На него сразу, ожив, отозвалась Вьюга. Я, больше не маскируясь, вылез из шалаша. Заря уходила до вечера. Пора собираться и мне. Выловил подсадную. Попутно оценил её состояние – в очень хорошей форме: не намокла, не шарахается от приближения к ней. Жаль только, что она не понимает, сколько радости сегодня доставила.
Сокращая ночной путь, двинулся по затопленным низинам прямо по направлению к дому. Пока грёб, согрелся. Вьюга, уткнувшись носом в добытого селезня, тихо подрагивала под фуфайкой.
Причалил лодку к берегу, поднялся на угop и обернулся.
Солнце заливало светом не видимую ночью природу. Весна сделала её неузнаваемой и прекрасной. Половодье понастроило множество островков в непроходимых дубовых гривах, напитало влагой грибные места и сенокосы. Сегодня его, половодья, короткий праздник. И я радуюсь вместе с ним.
