Олег Суворов - Злой Город
Они уже углубились в лес, где, одновременно с наступившей темнотой, их все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина, когда каждый вздох отдавался в ушах нескромным сладострастием, звуки шагов становились пугающе-отчетливыми, а все слова приобретали многозначительный оттенок.
«Н-да, погода благоприятствует любви, – привычными цитатами из «Золотого теленка» подумал про себя Дмитрий, – тем более здесь тоже тепло и темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная».
– А почему ты не вышла замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и неоднократно?
– О да, чуть ли не в каждой экскурсионной группе есть хотя бы один мужчина, который непременно влюбляется и делает предложение. И куда меня только не звали! Один датчанин недавно предложил уехать с ним в Удольфбирген.
– Где это? – усмехнулся Дмитрий.
– Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.
– Ну а ты что же?
– А что я? – и на мгновение тон ее голоса лишился уже привычного для Дмитрия иронического оттенка. – А я женщина гордая и самостоятельная и мне никто, кроме Даши, не нужен.
Он почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.
– Сам-то почему не женат?
– Не знаю. То ли не влюблялся еще до такой степени, то ли самого еще по-настоящему не любили.
Ему нестерпимо хотелось обнять Светлану, но он боялся пробовать, не чувствуя ее настроения и возможной реакции. Дмитрий знал, что еще обязательно попытается это сделать, и старался оттянуть момент, чтобы подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и слова. А она молчала, смотрела себе под ноги и, о чем-то задумавшись, словно бы забыла о его существовании. Несколько минут они шли молча, а затем она подняла голову:
– Давай присядем и покурим?
– Давай. А ты куришь?
– Балуюсь, тайком от Даши.
Они сели на скамейку и он, поставив свою неизменную сумку рядом с собой, извлек из нее пачку «Кэмела» и две банки пива:
– Хочешь?
Она улыбнулась и кивнула:
– Хочу. Вот что, оказывается, ты в ней носишь. А то у меня Даша все интересовалась: что там у дяди в
сумке?
В сумке у «дяди» было еще кое-что, и он только усмехнулся, распечатывая банку пива и передавая Светлане:
– Замечательная у тебя дочь.
– Спасибо. А сама я разве не замечательная?
– Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.
– А ты пишешь стихи?
– Балуюсь. Так же как ты, – сигаретами.
– Почитаешь? – она прикурила и выпустила в сторону струю ароматного дыма. Высоко над лесом появилась луна, Дмитрий внимательно посмотрел на Светлану, чувствуя, что ему совсем не до стихов, потому что начинают дрожать и холодеть руки. Он жадно отпил глоток пива:
– Только не перебивай.
– Не буду.
Когда простейший разговор
Вмиг превращается в объятье,
Когда лукавство и укор
Ты отряхаешь, словно платье,
Когда вдруг задрожит рука,
Коснувшись полного бокала,
И жизнь покажется легка,
Какою раньше не бывала;
Тогда забудь, что дальше ждет,
Не омрачай грядущим вечер.
Лишь самый крайний идиот
О смерти думает при встрече.
Тогда читай мой легкий стих,
Ласкай, как раньше ты ласкала..
Тогда Вселенной на двоих
Нам поневоле будет мало.
– Замечательно! – и она слегка откинула назад голову.
У него пересохло в горле, он сделал еще глоток, поставил банку на скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы, и тогда он осторожно обнял ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую щеку. Потом отвел в сторону прядь волос, казавшихся в лунном свете совсем черными, поцеловал ушко, а затем еще и еще раз. И вдруг она слегка поежилась, повернула к нему лицо, и он прижался губами к ее губам. Мгновение какой-то смутной, трепещущей нерешительности – и вот они уже раздвинулись и он жадно приникает своим языком к ее языку. Рука Светланы с горящей сигаретой медленно опустилась на скамейку, и он обнял ее за талию, прижавшись еще плотнее. Они замерли, прошла минута, он оторвался от ее губ, стал целовать шею, мгновенно расстегнул две верхние пуговицы платья и стал опускаться все ниже..
Банка пива, слетев со скамейки, звякнула об асфальт, но он уже ничего не осознавал, кроме одного-на ней нет бюстгальтера и там, за отворотом платья, уже начинается теплая белая полоска незагорелой груди. Светлана позволила обнажить ее целиком и даже чуть подалась вперед, когда он стал мягко проводить кончиком горячего, влажного языка вокруг упругого коричневого соска. Они избегали встречаться взглядами, пока он, осторожно и умело, обнажал и целовал вторую грудь.
– Что ты делаешь? – услышал он откуда-то сверху ее осторожный, прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:
– Не знаю… схожу с ума, кажется…
И ее волновали его поцелуи – он чувствовал это и по упругости сосков, и по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке же… Он вновь припал к ее послушно раскрывшимся губам, расстегнул собственную рубашку, вытащил ее из-за пояса джинсов и прижал Светлану к себе с такой силой, что она только охнула, когда ее обнаженная грудь уперлась сосками в его грудь.
– Подожди… прекрати, – наконец сказала она, когда он принялся осторожно скользить рукой по ее гладким коленям, сдвигая вверх платье, причем сказала уже не шепотом, а вполголоса и, чуть помедлив, добавила: – не здесь же…
Того мужчину, который в подобной ситуации удержался бы и не спросил «а где?», можно было бы награждать орденом «За сдержанность». Дмитрий такого ордена явно не заслуживал, настолько мгновенно слетел с его губ этот пресловутый вопрос.
И вот теперь она уже хитро прищурилась, поправила волосы и, запахнув на груди платье, спросила:
– Что – где?
К счастью, он моментально понял, что не стоит давать ей повода для издевательств, и как-то интуитивно почувствовал, что надо выждать паузу.
– Нет, ничего, вернемся к нашей приятной беседе, – и хладнокровно отстранился, нашаривая под скамейкой закатившуюся туда банку пива. – Может, тебе еще стихи почитать?
Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что она, еще не застегнув платье, смотрит на него с нескрываемым любопытством. И хотя его несколько раздосадовал этот изучающий взгляд, он вновь, словно повинуясь какому-то толчку, прильнул к ней, разжал ее губы своим языком, жадно проник ладонями под платье и нащупал ее грудь.
– Ты – хитрое и насмешливое чудо! Я повешусь на ближайшем дереве, если ты меня сейчас прогонишь.
Она засмеялась:
– Какие страшные угрозы! – и, чуть погодя, добавила: – И какой пылкий мужчина, просто невозможно устоять… Дай еще сигарету.
Они вновь закурили, и он при свете зажигалки увидел ее обнаженную грудь.
– Какая чудная ночь…
Он слегка отодвинулся от нее и сел боком. Она нащупала его руку, лежавшую на скамейке, и слегка пожала. И в этом прикосновении ее пальцев было что-то столь обнадеживающее, что он уже почти не сомневался в дальнейшем.
– Ну, пойдем, – она бросила сигарету на землю, придавив ее носком туфельки, затем встала, застегивая платье. Вслед за ней поднялся и он.
– Куда?
– В музей, на экскурсию.
Он ждал этих слов и тем не менее удивился и задрожал. Они, обнявшись, пошли по дорожке к скиту, возле самого входа он повернул ее к себе и вновь поцеловал. Отстранившись, она как-то просто и даже обыденно сказала самым спокойным тоном:
– Я пойду проведаю Дашу и заодно возьму ключи. А ты подходи к самому музею и жди меня там. И хотя это сложно, но постарайся, чтобы тебя никто не видел.
Он послушно кивнул, и они, войдя в скит, расстались. Светлана повернула налево, а он обошел вокруг темневшую в лунном свете часовню и приблизился к музею, встав в тени, отбрасываемой домом.
Где-то лаяли собаки, в некоторых домах скита еще горел свет, ярко светили звезды, но он лихорадочно курил, пряча сигарету в ладони. Все вокруг казалось невероятным, таинственным, неуловимым. В том, что она придет, он не сомневался, но все дальнейшее представлялось столь волнительным, что он старался не думать об этом раньше времени. Откуда-то донеслись позывные «Маяка», и Дмитрий машинально бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого. Два часа прошли так упоительно-незаметно, что можно было бояться только одного – столь же мгновенно пролетит и эта необыкновенная ночь. Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал – как до этого не чувствовал ни Бога, ни любви – и лишь хищно всматривался в темноту, в надежде поскорее увидеть белое платье. Нетерпеливое ожидание – самая невозможная вещь на свете, но не будь его, и даже счастье покажется только мимолетной приятностью.
