Джулия Тот - Гном
— Слушай, Андрей, ты — прекрасный математик, ученый, профессор, в конце концов… Я поговорил со знакомыми в некоторых университетах Америки, — они готовы пригласить тебя на работу — времена у вас тут изменились, люди, как тараканы, во все стороны мира бегут, с выездом проблем, через которые прошел я в свое время, не будет, а в Америке Катюше помогут, может быть — действительно.
От неожиданно появившейся и такой реальной возможности вернуть дочери нормальную жизнь, Андрей, неосознанно для себя, вскочил и обнял Вадима, повторяя шепотом:
— Спасибо тебе, спасибо…
Берн
Сережа Матвеев не мог заснуть от волнения: завтра родители отвезут его в швейцарский колледж, и он понятия не имеет, правда ли, что там никто не будет обращать внимания на его рост, что там и в инвалидных колясках студенты есть, и никому не приходит в голову смеяться над ними или даже жалеть их, и вообще — замечать, что они отличаются от остальных людей в этом мире. За последние два года в школе при дипмиссии он научился не обращать внимания на постоянно жалеющие взгляды или непонимающие выражения лиц вновь прибывших. Но давалось ему это тяжело, каждую минуту Сережа жил, думая о бесполезности всего, что он делает — не понимая, зачем ему школа, если работать он все равно не сможет нигде. Он закончил за это время экстерном четыре класса, только чтобы больше не видеть все эти, убивающие своим сочувствием, лица.
Родители тоже старались не возить его на приемы дипмиссий и прочие «рабочие» мероприятия, чувствуя себя то ли неудобно: сын — карлик — плохая кровь и наследственность, то ли просто не желая давать объяснения на вопросительные взгляды окружающих. Истинную причину Сережа не знал, но был рад, что все это они заменяли ему выездами семейными. Только ему ужасно не хватало друзей-сверстников. С тех пор, как в школе заметили, что он перестал расти, постепенно одноклассники отдалились от него совсем. Ему хотелось сказать им, что маленький рост не заразен, что он — тот же Сережа, но, глядя на так изменившихся в отношении к нему — переставшему быть гениальной надеждой — родителей, он понял, что от чужих людей ждать дружбы и понимания вообще бесполезно.
В Союзе начались перемены, в последние несколько месяцев Глеб Матвеев летал на Родину по два раза ежемесячно и возвращался довольный, говоря странные для Сережи вещи — о бизнесе в Союзе. Но теперь он уже не хотел ничего знать или понимать ни о своей стране, ни о какой другой — просто удивленно слушая отца, думал, что тот так и не ответил ему на заданный однажды Сережей вопрос: что они будут с ним делать, когда он закончит весной экстерном школу? По правилам он должен уехать в Москву, но посол — все-таки отец и, возможно, сможет что-то сделать, чтобы сын остался с ними.
Ответ на свой вопрос Сережа получил только через несколько месяцев, держа в руке аттестат зрелости и пытаясь придумать, что он с ним будут делать. Он почувствовал на плече руку отца и услышал его радостный, как-то не по сезону, голос:
— Сереж, подготовься, через неделю поедем в колледж местный записывать тебя — времена изменились, будешь там, как все обычные люди. Там ни рост, ни цвет кожи значения не имеют — только что у тебя в голове или размер кошелька, — и не дожидаясь реакции сына, он вышел из комнаты.
Глеб Матвеев так и не примирился с мыслью о физическом недостатке сына, уничтожившим всю их жизнь. Они редко разговаривали с женой обо всем случившемся — они любили Сережу, но совершенно не могли понять, как он будет жить так. И перемены, происходившие в Союзе, стали для них спасительными — возможность отправить сына в швейцарский колледж была лучшим подарком и для них, и для него — они не будут чувствовать себя вечно виноватыми перед ним и, странно, — перед людьми, а он получит возможность жить как все его сверстники и среди них.
В первое посещение Сереже очень понравился колледж — с парками, огромными классами и уютными жилыми комнатами на двоих — это испугало немного мальчика, подумавшего, что никто не захочет жить вместе с карликом, но, показывавшая помещения женщина, словно прочтя его мысли, мягко улыбнувшись, доверительно наклонилась к нему:
— Сергей, наши студенты — все очень разные и разных национальностей, здесь друзей по комнате выбирают не по внешним достоинствам, — и, подмигнув Сереже, она пошла дальше по коридору, жестом приглашая его и отца следовать за ней. Сережа же, впервые за эти два года заулыбался не притворно — потому что нужно, а просто потому, что почувствовал, как кто-то снял с его плеч тяжелый камень, который нести у него почти уже не было сил. И он быстрой легкой походкой пошел за женщиной, не глядя в землю — не боясь встретить взгляды идущих навстречу, не боясь, как ему казалось в эту минуту, больше жить маленьким и беспомощным.
Проснувшись утром после всего нескольких часов сна, Сережа почему-то уже не чувствовал волнения, а только, вспомнив чувство легкости, которое ощутил в колледже тогда, почти весело вскочил с кровати, оглядел комнату, в которой стояли собранные чемоданы, и вдруг подумал, что может быть, его жизнь все таки состоится, может быть не так уж все и бесполезно, раз и дети-калеки учатся — они же надеются на что-то! И он решил твердо надеяться, что однажды он тоже поймет, кем он сможет быть в этой жизни. Услышав, что отец уже зовет его, он радостно побежал в ванную, уже всем существом желая только одного — побыстрее оказаться в колледже, завести друзей — каких угодно, только — друзей, и начать жить.
Столетний парк колледжа встретил Сережу желтой листвой и гомоном прибывавших студентов и их родителей. Из машины он смотрел на огромные деревья и думал, что за эти два года ни разу не обратил внимания на приход осени или лета, не порадовался смене времени года и одежды, не замечал ничего, и почувствовал себя невыразимо хорошо, услышав повизгивание маленьких розовых поросят, — от счастья, что кошмар кончился.
У главного входа общежития стояло несколько машин, из которых выгружались только приехавшие, и Сережа ожидал, по привычке, что выйдя из машины, увидит на себе знакомые любопытно-жалеюще-удивленные взгляды. Но суетящиеся студенты и их родители только освободили от своих чемоданов дорогу, чтобы они тоже могли пройти в здание. Сережа, удивленно подняв брови и округлив глаза, с улыбкой закивал головой. И поднял глаза на отца, но тот даже не заметил, что здесь все не так. А может быть, подумал Сергей, он был настолько готов к этому — именно это ведь было причиной, по которой он поместил Сережу сюда. Но все это уже не имело значения — маленькие хрюшки в Сережиной душе визжали так громко, что ему казалось, он способен оглохнуть от этого невыносимого счастья!
Новых студентов провожали в комнаты и, вручая им ключи, сообщали, кто будет их соседом и когда прибудет. Сереже сказали, что его сосед приедет только в конце первой учебной недели — он в колледже уже два года, тоже — русский. Сергей немного расстроился, что не узнает сразу, с кем ему придется жить за одной дверью долгое время, но, не имея возможности исправить ситуацию, решил, что пока познакомится с другими.
Отец уехал довольно скоро, и Сережа, закрыв дверь, стал у окна наблюдать за студентами, начавшими наслаждаться свободой от только отбывших родителей — располагающимися под деревьями в парке на куртках и просто стоящими и болтающими о чем-то. Сережа, к стыдливой своей радости, увидел на парковой дорожке девушку и молодого человека в инвалидных креслах, явно только встретившихся и весело смеющихся над чем-то, маленьких существ с узкими глазками — скорее всего — японского происхождения — не таких, конечно, низкорослых, как он, и почувствовал какую-то странную свободу. И уже не опасаясь ни взглядов, ни насмешек, выскочил из комнаты, не в силах побороть желание побежать в парк, к смеющимся и радостным людям, в окружении которых ему предстоит провести следующие несколько лет.
За первую неделю Сережа узнал столько подростков со всего мира и нового о нем, что не давал приехавшим к нему в первую субботу родителям вставить слово, рассказывая, как хорошо жить, общаться с людьми, не думая о своем росте как о беде, настигшей его на всю жизнь, как он ждет приезда своего соседа по комнате и как он благодарен им за то, что оказался здесь. От этого Глеб и Полина, наконец почувствовали себя так, словно выплатили сыну долг, лежащий на них ошибкой его рождения с этим неожиданно ворвавшимся и испортившим все пороком. Они уехали, а Сережа, оставшись в комнате, смотрел на кровать напротив, пытаясь представить человека, с которым он будет вместе долгие часы и дни и годы.
Он быстро шел по коридору, пытаясь найти класс, в котором занятий у них еще не было, когда, неожиданно для коридора этого колледжа, кто-то обратился к нему по-русски, взяв за плечо и останавливая:
— Слушай, гном, ты ключницу не видел? — Сережа с удивлением повернулся и поднял голову, уже собираясь ответить зло на такое обращение, но, увидев очень высокого, даже по сравнению со студентами нормального роста, улыбающегося так искренне-дружелюбно подростка, Сережа невольно захохотал:
