Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду
Она глядит на нас и качает головой. Весело болтая, мы добираемся, наконец, до нашего жилища. Моя веселость сменяется легкой грустью, правда, после того, как я заметил это в Тане. Думая, что гармония чувств — вещь вполне реальная, я продолжаю неуклюже острить. Слова всегда были злейшим врагом любого чувства. В них можно утопить все.
Переступив порог клуба поэтов, я сразу понял, что совершил непоправимую ошибку, взяв с собой Татьяну. Так как наше общество представляло из себя монолитный мужской кристалл, чистый, как детская совесть, то вполне понятно, что все замерли, как будто в комнату влетела шаровая молния.
Надо сказать, что наша обособленность от смешанного общества мужчин и женщин диктовалась не нашей прихотью, а суровой необходимостью. Дело в том, что далеко не каждая современная практичная женщина способна понять такую слабость мужчины, как склонность к поэтическому расслаблению. Коля Хворостов как-то приводил супругу на наше сборище, тем самым подарив ей на всю жизнь козырного туза. Так что при розыгрыше очередной партии игры в дурака, как он называл семейные ссоры, с его мелкими козырями ему приходилось туго.
Я представляю Таню нашей компании, и мы молча садимся в стороне. Таня чувствует себя непринужденно, весело поглядывает по сторонам, так что массовая заторможенность вскоре проходит, кругом начинается движение.
— Сегодня читает Женя Вышинский, — негромко говорю я ей. — Язык у него, как Экскалибур — меч короля Артура. Получишь большое удовольствие.
Таня улыбается и пододвигается ко мне. Мимо проходит Блинов и совершенно нечаянно наступает мне на ногу. Я поднимаю голову. Витька делает легкий поклон.
— Дитя природы, — представляю я его. — Шишкин в поэзии.
Мой друг польщен и садится рядом. Таня поглядывает на него с интересом, и он это чувствует. Густые заросли на лице облекают бородача особым доверием. Так и хочется поделиться с ним чем-нибудь этаким, что не всякому выложишь. Вот и прекрасно, его авторитет работает на меня.
Вышинский, как всегда, спокоен и умно нетороплив. С едва заметной улыбкой он оглядывает нас и начинает читать стихи. Меня вдруг охватывает какая-то ненормальная ревность, и я опять жалею, что пригласил Таню в наш клуб. Поглядывая на нее, я отмечаю, что в чем-то она, пожалуй, ближе мне, чем любому из нашей компании, включая Вышинского. И тем не менее, к нему можно потянуться. У нас с Женей всегда были легкие дружеские отношения, но и только, хотя я и присматривался к нему с интересом. Покоряло ли меня его врожденное достоинство, характер, культура, или я чувствовал в нем интеллигентность по большому счету — неизвестно.
Вышинский читает сдержанно, но не без страсти. Не знаю, насколько его стихи профессиональны, но то, что за ними стоит думающий человек, сомнений не вызывает.
Осенних пристанищ желанный уютПокоем излечит надежды усталость,Пронзит нас холодностью ясных минутИ счастьем зальет, как дождем запоздалым.
Женя обилен темами, но сегодняшняя подборка в основном лирическая. И удачная. И я рад его успеху.
— Да-а, вторая древнейшая профессия — это не наша шестьсот шестая, — поворачивается к нам Блинов, когда Вышинский кончил. — Пора и нам выходить на большую дорогу.
Все жмут Жене руку, без неуместных восторгов, с пониманием дела. Тане, кажется, тоже понравилось. К нам подходит Петя Федоров. Его длинные волосы сбились в одну сторону.
— Какая удача! — сияет он и поворачивается к девушке. — Как раз вы нам и нужны.
— Таня, ты замечаешь, как в последнее время растет спрос на твое общество? — спрашиваю я ее. Она улыбается мне ласково и беспомощно, как мать больному ребенку.
— Между прочим, — Петька тычет в меня пальцем, — ты зря пропускаешь наши собрания. В прошлый раз у нас появилась блестящая идея.
— Ты меня пугаешь, — говорю я.
— Мы решили силами нашего клуба поставить спектакль, — продолжает Петя с воодушевлением. — Шекспира мы, наверно, не потянем, поэтому замахнулись на Бернарда Шоу. Остановились на «Кандиде». Ты будешь играть поэта. Кандиду будет играть Таня. Завтра отдаем распечатывать роли.
Мы с Таней растерянно смотрим друг на друга. Пропустил собрание — считай, что портфель общественного деятеля у тебя есть. Федоров смотрит на нас, поражаясь отсутствию энтузиазма на наших лицах.
— И что же мы должны будем делать? — спрашиваю я вяло.
— Ты будешь по ходу пьесы отбивать у меня жену, — он смутился, — мне поручили играть роль мужа Кандиды — крупного деятеля церкви.
— Но в этой пьесе нет массовых сцен, — сопротивляюсь я, — коллектив остается не охваченным.
— Это самое слабое место, — вздыхает Петя, — но мы уже все обдумали и решили включить в спектакль сцену моего выступления перед народом. Речь мне напишет Веселов, у него уже есть кое-какие соображения. Это будет эстетический взрыв.
— Таня, ты можешь на минутку представить себя женой этого человека? — интересуюсь я.
— Что вы, ребята, у меня для этой роли нет никаких данных.
Блинов смеется. Он пьет пиво и помалкивает. К нам подсаживается Веселов.
— Если по большому счету, — подает он голос, — то для жены крупного деятеля у вас есть все данные, только вот деятелей среди нас маловато. — Вадик смотрит на девушку серьезно и прямо. Только этого мне не хватало.
— Зато блуждающих поэтов у нас больше чем достаточно, — говорю я и смотрю на Веселова тоже прямо и серьезно. Вот так друзей и теряют.
— Лучше быть поэтом, чем скептиком, — парирует он и отворачивается.
— Ну так что, ребята, заметано? — не унимается Федоров.
Передо мной вопиющий пример безынерционности коллектива. Благо, методы борьбы с этим явлением уже известны.
— А вы знаете, ребята, что наш общий друг Миша Болотов уже соавтор изобретения? По-моему, он уже год в СНО занимается и результаты налицо, — я задаю новое направление разговору и, судя по реакции поэтов, стою на верном пути. Хотя взрыв и эстетический, но он все же должен быть направленным.
— Причем здесь это? — неуверенно говорит Петя. Однако он соображает быстро, и я начинаю замечать признаки его нейтрализации. Опасность начинает медленно отступать.
— Да так, к слову пришлось. Они с шефом разработали новый генератор частоты большой стабильности. Изящная схема получилась, пальчики оближешь.
— Какой уход частоты? — спрашивает Блинов.
— Все вопросы к Михаилу, — говорю я. — Между прочим, я подключаюсь тоже к работе, и нужен еще один человек.
Разговоры закрутились вокруг науки, но в противоположном углу уже задергали струну, и через минуту мне вручили гитару. Как раз этого я и не собирался делать, но, оценивая по заслугам чей-то красивый психологический ход, я начинаю играть. Песни клубов туристской песни мы считаем своими, наш репертуар — наша гордость, и я с удовольствием блистаю, как могу. Я далеко не Окуджава и не Визбор, поэтому моя Татьяна вначале занимается прочувствованием нормальности и естественности ситуации, затем, успокоившись, отдается песням. К своему удовольствию замечаю, что она за меня волнуется. Надо же!
Через несколько минут гитару у меня попросили, и она пошла по рукам. Каждый из ребят старался так, будто его ждал аккордный наряд, и концерт получился на славу. Песни каждый выбирал самые лучшие, а если петь все подряд, нужно будет много часов, чтобы выложить весь репертуар.
— Как тебе фирма поэтического каприза, понравилась? — спрашиваю я Таню, когда мы выходим.
— Отлично, — говорит она, не задумываясь, и берет меня под руку. — А почему ты так выразился?
— Подсмеиваюсь над собой.
— Ты хорошо играешь.
— А ты хорошо слушаешь. За такого слушателя, как ты, дают трех таких музыкантов, как я.
Она смеется.
— Ты прямо тонешь в скромности. Между прочим, в тебе можно здорово ошибиться. Если не видеть тебя так близко каждый день, как вижу я, можно подумать, что ты действительно несерьезный человек. Ты как-то хитро раздвоился.
Я смотрю на нее, но она, сказав, уже удалилась от этой мысли, и я вижу, что она уже думает о другом.
«Да, — продолжаю я разговор с ней про себя. — Ты очень точно и жестоко подметила. До студенчества я был другим, пожалуй, слишком серьезным и тяжелым. Так было надо. Это сейчас я стал полегче. Я знаю, каким я должен быть, но не обязательно же при этом быть плоским. Мне хочется быть интересным, неужели же это трудно понять тебе, живущей рядом. А для того, чтобы быть интересным, мало уметь сказать хорошо. Для этого нужна культура мышления и довольно глубокое видение жизни. У меня не все получается, потому что это, оказывается, очень трудная штука. Вот этот, студенческий образ мышления — он же уйдет вместе с нашей юностью. Нельзя лишать юность говорить счастливым, порой глуповатым или чрезмерно острым, но обязательно красивым языком. Это все равно, что лишить детство беспечности. Мы хорошо жили в общежитии, но я сделал шаг, чтобы уйти от некоторой беззаботности, декоративности принципов и начать готовить из себя профессионала. Поэтому я и ушел на квартиру. Это очень смелый шаг, так как я потерял много полезного и интересного. А клуб — он должен быть, обязательно. Дай бог тому же Болотову не устать и к тридцати или сорока годам, скажем, защитившись, не начать наверстывать то, что он упускает вот сейчас. Это будет страшно, потому что всему свое время. И ты тоже появилась кстати. Я понял, что стою на верном пути. Ты сделала так, что моя жизнь распалась, как солнечный луч на цвета радуги. Я стал лучше видеть все оттенки, и в этом смысле мне просто повезло. Естественно, я тебе об этом всем не скажу. Ты еще много чего не успела понять, и разговаривать нам рано еще о многом…»
