Джойс Оутс - Венец славы: Рассказы

— И расскажите это шерифу, — говорил молодой негр. — Расскажете? Расскажите обязательно. — Вдруг веселье исчезло с его лица. — Мистер помощник, подождите… Подождите минутку!

Мерри смотрел на него не отрываясь. Потом увидел на полу бечевку; он не спеша нагнулся, подобрал ее и сунул в карман. И направился к двери. Молодой негр догнал его. Ухватил за руку.

— Послушайте, мистер, — сказал он. — Расскажите шерифу, как я тут пошутил. Расскажите ему об этом. И как вы сразу включились в игру. Расскажите. Ему это понравится. Точно. Я знаю вашего шерифа, он иногда заезжает сюда… Покупает у нас бензин.

Мерри смотрел на парня.

— Этот ваш черный, ему никаких поблажек не надо. Пускай получит свое. Чем он лучше других? — Парень говорил быстро, срывающимся голосом. — Мы все тут получили свое, — произнес он гордо, — и каждый белый здесь знает это. Так вот. И он тоже, тоже должен получить свое.

Мерри открыл дверь, и их обдало холодным воздухом. Негр улыбнулся дрожащими губами. Мерри шагнул вперед.

— Подождите, подождите! — крикнул молодой негр, хватая его за рукав. — Подождите, мистер. Вы расскажете шерифу? А? Расскажете, как я пошутил — он будет смеяться, — скажите, что это я, отсюда, из гаража… Он хорошо меня знает. Посмотрите, мистер, — сказал он и задрал штанину до самого колена так быстро, что Мерри не успел отвернуться и увидел странные мелкие шрамы. — Как-то раз они натравили на меня собак и гнали меня вдоль ручья ради забавы; мне еще пятнадцати не было; они гнали меня долго-долго, я все бежал, а они цапали меня за ноги; потом кто-то сказал шерифу, и он пришел посмотреть на меня, и расспрашивал, и вроде жалел меня, но ничего нельзя было сделать… А ведь я ни в кого ножом не пырял. Но я получил свое, так-то, я даже никогда об этом не задумывался. Так что и этот ваш черный не лучше других… Расскажите шерифу. Он вспомнит, который я, он меня вспомнит…

Мерри отпустил дверь, и она захлопнулась. Идя к машине, — оказывается, фары так и остались не выключенными, — он словно чувствовал, как молодой негр прижался к стеклу, обхватив руками оконную раму. Мерри не оглянулся. Ветер рвал с головы шляпу, и он натянул ее плотнее. Обошел машину и сел за руль, недовольно хмыкнув; тело казалось таким тяжелым, будто он вытащил себя из воды. Воздух в машине промерз, и было больно дышать. Изо рта поднимался пар. Мерри отдыхал, положив руки на руль и глядя на белое пространство вокруг — так же, как Бетлем, не произнося ни слова, — и только сейчас почувствовал, как отпускает горечь стыда. Странный это был стыд, зловещий и липкий, он захватил их всех, коснулся каждого. Летучая снежная мгла улеглась, вся ее необычная сила, первозданная мощь иссякла, оставив после себя лишь скульптурные очертания белизны, привычные очертания, напомнившие о привычном мире, в который ему предстояло вернуться. Но он все еще сидел в машине, постукивая по окну одеревеневшими пальцами, собираясь с мыслями, и сознавал, что его поведение не только не поразило Бетлема, но даже не тронуло его.

Мерри знал, что совсем скоро, буквально через минуту-две он продолжит свой путь.

Показался враг

Сразу же за поворотом на дороге толпилось множество людей. Первое, что бросилось в глаза, — это головы, черноволосые головы, там и сям соломенные шляпы, будто из документального фильма; и рубахи, и комбинезоны, и платья, красные, желтые, в цветочек, в горошек, в полоску, одни порядком выгорели на солнце, а другие негнущиеся, глянцевитые — их только что купили в магазине, примерили и не стали снимать, весьма довольные обновкой. Автобус, в котором они ехали — тусклый темно-синий, цветной и в то же время совершенно бесцветный, — остановился так, что одна его половина оказалась на дороге, а вторая у кювета, в высокой колючей траве. Старомодный капот открыт, зверски заломлен вверх и согнут пополам, а вовнутрь заглядывает, пытаясь разобраться в неразберихе смазанных маслом и припорошенных пылью частей, шофер, единственный во всей этой ораве светлокожий, с каштановой головой. Позже Аннет вспомнила, что когда ее многоместный фургон ошеломленно двинулся в сторону автобуса, шофер поднял голову и глянул прямо на нее — большое безразличное лицо, выражавшее любопытство, но не интерес, и перепачканное машинным маслом, будто он специально хотел стать неузнаваемым. Разговаривать нам с вами не о чем, дамочка, высокомерно предупреждал его вид.

От стайки детей отделился и метнулся к машине Аннет, раскинув руки, как бы изображая смеха ради, что собирается ее обнять, мальчишка лет семи. Его густые черные волосы завились колечками от пота и липли ко лбу, окружая тонкое, неимоверно загорелое лицо, вероятно, мертвенно-бледное под слоем загара; темные, непропорционально большие глаза, изящно очерченные «ангельские» бровки — неправдоподобная и нечестивая прелесть детей, которую так широко использует искусство, — пухлые губки (в уголках рта красные пятнышки от малины, которой угощался на привалах), и эти губки вдруг с озорством улыбнулись Аннет и что-то выкрикнули ей и перепуганному ребенку, который съежился с ней рядом, поджал под себя ноги…

Отчаянно вскрикнули тормоза, машина дернулась, все поплыло перед глазами, слившись в пестрый многоцветный клубок, куда-то вниз, потом назад, в густом облаке пыли. «Мама!» — крикнул Тимми, возбужденный до предела, но крикнул почему-то тихо и протяжно и так и не взглянул на мать. Маленький мексиканец исчез с дороги. Столбом стояла красная пыль, лица в автобусе сдвинулись — белые глаза, белые зубы, — прилипли к окнам, пустым еще мгновение назад. «О господи, господи!» — шептала Аннет; она не выпускала руль из рук, и ее пальцы сжимали его все крепче, будто ей хотелось выломать его и вскинуть вверх, обороняя себя и ребенка, а может, даже первой броситься на них.

От толпы отделилась женщина в выгоревшем платье, она стояла босая на красном глиноземе дороги, тыкала пальцем в Аннет и кричала что-то ликуя. Усмехаясь, погрозила кулаком, а другие, у нее за спиной, тоже усмехались; шофер опять стал копаться в моторе. Тут наконец Аннет снова увидела того мальчишку, жив и здоров, вынырнул из кювета по другую сторону дороги и как безумный скачет по траве, хотя она, наверно, колет ему ноги, и хохочет, и визжит, и орет, ну совсем как безумный. В ушах звенит от хохота и криков. Хорошенькая шутка. Да что это такое? С ума можно сойти, просто голова идет кругом, и такое чувство, будто разум вот-вот захлебнется. Рядом всхлипывал Тимми, а сам не сводил глаз с мальчишки, прыгавшего в кювете. «Он жив, он жив», — шептала Аннет. А к ней бежали уже и другие — большие мальчики, высокие, тощие, голые до пояса. Они бегут, и ребра их, кажется, тоже бегут, так и ходят ходуном под загорелой кожей. Подошли и девочки — темные, хмурые, старушечьи лица, черные нечесаные и всклокоченные волосы мотаются по худым плечам. Все машут руками, кричат: «Миссус! Миссус!» Кто-то даже завопил «кадиллак»! хотя ее многоместный фургон далеко не «кадиллак» и вообще не новый. Наверно, чтобы привлечь к себе внимание, мальчишка в кювете поднял что-то с земли — горсть мелких камешков — и швырнул в машину, угодив чуть пониже окна, откуда выглядывало бледное, с полуоткрытым ртом личико Тимми. Сразу же громко загомонили по-испански, опять раздался смех, босая женщина, как видно мать мальчишки, решительно и грозно перешла дорогу, схватила сына за шиворот и начала его свирепо трясти; втягивала в себя воздух, словно собиралась плюнуть, крепко терла ладонью его голову — это оказалось больно, с удовлетворением отметила Аннет, — мальчишка сморщился, хотя и хорохорился. Спина американца, нагнувшегося над мотором, все так же горбатилась под рубашкой, потная, безучастная; он и не оглянулся на них.

Натянуто улыбаясь, Аннет наклонилась к окну. «Пропустите меня, пожалуйста», — попросила она. Ее поразил собственный голос, он прозвучал бестелесно, безлико, словно его транслируют по радио.

Мальчишки делали какие-то странные жесты, они не грозили ей кулаками, а рассекали воздух, как ножом, ладонью. Они скалили в ухмылке зубы, и сейчас, когда они оказались так близко (самые храбрые — вплотную к крылу), Аннет увидела, какие грязные у них зубы, прежде они показались ей ослепительно белыми. Они, наверно, едят грязь, смутно мелькнуло в голове. «Пропустите меня, пожалуйста!» — повторила она. Рядом сидел окаменевший от ужаса Тимми. Ей хотелось протянуть руку и прикрыть ему ладонью глаза, спрятать от него это зрелище — толпу грязных людей, таких голодных, что казалось, у них сводит язык, людей, чье слабосилие вдруг сменилось бешенством. «Миссус! Миссус!» «Кадиллак!» — орали они и дубасили по капоту. Женщины, мужчины, даже дряхлые старики с легкими, как пушок, седыми волосами глазели, удивленные и обрадованные неожиданным развлечением.

«Пожалуйста! Ну пожалуйста!» Вдруг Аннет нажала на клаксон; о господи, какую уверенность вселил в нее этот звук! Мальчишки дрогнули, попятились. Она слегка дотрагивалась до акселератора, а ей хотелось нажать на него что есть сил и умчаться прочь. Попробуй умчись, если кто-нибудь из этих окажется на дороге. Она представила себе, как глухо шмякается на землю тело, как в красноватую почву впитывается кровь… ее охватил ужас, возбуждение утихло, большая машина продвигалась осторожно, не торопясь. У нее сзади в кузове бумажные мешки из магазина, которые ни с чем не спутаешь, интересно, что сверху? Может, помидоры, груши, клубника — вполне возможно, собранные этими же самыми людьми несколько дней назад, — а может, хлеб, а может, мясо… лицо ее пылало, это был страх, а не стыд. Но когда она заговорила, ее голос звучал спокойно. «Пропустите меня, пожалуйста. Пропустите», — холодно и размеренно говорила она.