Джон Барт - Всяко третье размышленье

Равноденствие. Солнцеворот. Равноденствие. Солнцеворот. «Сучка определенно пытается мне что-то сказать», — не в первый уж раз сообщил наш человек Манди, с которой он, естественно, поделился своим странным, почти лишенным действия «видением» (опустив предварившее его вертиго) в надежде, что она, с ее зрением поэта — идеальным, единица на оба глаза, — сможет углядеть в таковом больше, чем различило его, прозаическое и бифокализированное. Однако услышал он от нее лишь: «Может, тебе следовало взывать к твоей парнасской благодетельнице с большей учтивостью?» И потому всю середину декабря он просил: «Будьте любезны, мэм», каждодневно возвращаясь к кратко описанному им (supra[20], курсивом) без-малого-лишенному-экшена, но порождавшему до странности счастливое чувство пейзажу зимних болот.

И вот в один прекрасный день, как выражаемся (ну, может быть, не совсем такими словами) мы, жили-были-сказители, — собственно говоря, в пятницу 21/12/2007, как раз перед солнцеворотом, — Джордж Ирвинг Ньюитт вошел в непритязательный СтратКолловский «Дом Шекспира»[21], чтобы забрать свою миссис из ее кабинета и отвести затем на совместный ленч в ближайшую пиццерию: поднялся на теперь уж не застекленную, почти обветшавшую переднюю веранду, переступил низкий деревянный порог того, что было некогда гостиной этого бунгало, а ныне обратилось в неофициальную комнату отдыха студентов, и внезапно вспомнил (впервые, как это ни странно) о высоких каменных ступенях, которые вели в другой «Дом Шекспира» и на которых в предыдущий день разграничения времен года…

А это напомнило ему — но почему же только теперь? — о том, когда/где/как он, еще ребенок, впервые по-настоящему разобрался в солнцеворотах, равноденствиях и тому подобном. От внезапного воспоминания у него буквальным образом закружилась голова: не так сильно, как на подступах к вышеокурсивленному, но ему и того хватило, — и он, извинившись перед костлявым первокурсником, сидевшим в черном тренировочном костюме на стоявшей прямо у входной двери изодранной софе, опустился на нее же, дабы прийти в себя перед подъемом на второй этаж, к кабинету Манди.

И отметил, что, хоть юноша и перелистывает «Ю-эс-эй тудей», журналом, который он снял с кушетки и плюхнул себе на колени, дабы освободить место для нового ее сидельца, был иллюстрированный ежемесячник Свидетелей Иеговы — пшли вон отсюда! — «Сторожевая башня». А из-под журнала высовывалось (плюхнутое несколько раньше) старенькое «эврименовское» издание комедий Шекспира…

— ¡Jesu долбаный Cristo! — простонет он в заведении «У Боззелли», обращаясь поверх пиццы (пеперони и грибы) к бесконечно терпеливой Манди. — Я чувствую себя персонажем сочиненного молокососом романа, какой и я мог бы накатать в возрасте того первокурсника, если б меня не образумил старый друг Нед Проспер. Где ты, Недуард, сейчас, когда я в тебе так нуждаюсь?

— Съешь еще ломтик, а то остынет, — предложила ему жена, — и расскажи мне все, пока будешь жевать.

И он рассказал, как только мог хорошо, и до того увлекся рассказом, что — опять-таки по ее совету, хоть нужды в понуканиях и не было, — махнул рукой на все намеченное им на этот день, вернулся в свой кабинет, где провел уже почти лишенное событий утро, заправил паркеровскими чернилами неизменно пребывавшее наготове перо «MontBlanc Meisterstück»[22] и (на этот раз sans вертиго) набросал первый черновой вариант нижеследующего

Солнцеворотное истолкование постравноденственного видения № 1:

29 декабря 1936 года — вот когда это было: разгар Великой депрессии, однако вечер в прибрежном Мэриленде стоит яркий, морозный. Земля окутана вышепредвиденным легким снежным покровом, впрочем, наледи на дорогах нет и ветра тоже, почти. Рассказчик удобно устроился на обшитом колюче-ворсистым плюшем заднем сиденье принадлежащего мистеру и миссис Проспер большого черного седана «ла саль» с его красивыми «белобокими» покрышками (запасные закреплены на передних крыльях; нужда в колесных цепях сегодня отсутствует, однако комплект их в багажнике имеется — мало ли что), справа от Рассказчика расположился его школьный друг Нед Проспер (оба учатся в первом классе), слева Рут, сестра Неда, тремя годами старшая его. Поездка (семейству Рассказчика о такой и мечтать не приходится) предпринята по случаю дня рождения: Нед родился в день зимнего солнцеворота 1930-го, а Рассказчик за три месяца до него, в осеннее равноденствие того же года, и Просперы, которые лишь недавно переселились в Бриджпорт из раскинувшегося за ручьем Стратфорда, решили отпраздновать эта событие так: съездить в болотистый Саут-Нек, что лежит на принадлежащем округу Эйвон берегу Чесапикского залива, забраться на пожарную сторожевую башню, совсем недавно построенную Гражданским корпусом охраны окружающей среды, который учредил президент Рузвельт (разрешение на строительство выдал от имени местного отделения ГКО мистер Проспер, член совета округа от Демократической партии и одновременно директор Стратфордской младшей средней школы), и полюбоваться закатом самого короткого в году дня из окон оборудованной в верхушке башни наблюдательной будки, подняв в честь уходящего за западный горизонт светила кружки с разлитым по ним из термоса горячим шоколадом и закусив испеченными ко дню рождения коржиками. Вся команда одета по-зимнему: галоши, шарфы, теплые перчатки, вязаные шапочки, свитеры и самые теплые куртки. На мальчиках — вельветовые бриджи и гетры; под юбками дам кроются шерстяные рейтузы. Сидящая впереди элегантная миссис Проспер, преподающая английский язык в частной школе Фентона, соседствующего со Стратфордом городка (Рут перейдет в нее вместо средней школы округа, доучившись до девятого класса — пройдя «первую ступень», так это называется в Фентоне), весело болтает с детьми — время от времени к разговору подключается и ее муж. Всю получасовую поездку по сельским просторам брат с сестрой играют в «коровий покер» по Правилам Семейства Проспер, — сидящий между ними Рассказчик ведет счет очков, мама с папой судействуют: каждый игрок не просто подсчитывает животных, пасущихся с его стороны дороги, — накопленные им очки уменьшаются вдвое, если заправочная станция, которую минует «ла саль», приходится на его сторону, зато он получает два очка, когда правильно определяет породу скотины: айрширская, гернсийская, голштинская или «не знаю» (последнее означает, что не знают ее и судьи; если же знают — одно очко вместо двух). Победитель удостоится особой чести: в предстоящем Великом Восхождении на Сторожевую Башню он будет идти вторым — за папой.

Даже на взгляд незрелого первоклашки контраст с семьей Ньюитт представлялся разительным. Фред Ньюитт, временами продававший страховки, временами автомобили (с его-то помощью Просперы «ла саль» и купили), временами еще что-нибудь, недобрым со своим единственным ребенком не был — просто равнодушным, рассеянным и не очень им интересовавшимся, отчасти, разумеется, и потому, что на плечи его давило бремя сразу двух депрессий: экономической и психологической, которой страдала его жена. Помимо возможных, но непонятных шестилетнему мальчику супружеских проблем и врожденной предрасположенности к меланхолии, Лоррейн Ирвинг Ньюитт угнетало и то, что первое ее с Фредом дитя (девочка, зачатая на два года раньше, чем Джордж) родилось мертвым, и то, что третье (опять-таки девочка, двумя годами позже) стало жертвой выкидыша. Она уверяла, что сыном своим довольна, но и тайны из разочарования, которое внушало ей отсутствие дочери, тоже не делала. «Как это было бы мило (ее излюбленное наречие), если б у тебя появилась сестренка. Ведь мило, правда?» Рассказчик полагал: да, мило, однако что он в этом понимал? Дети Просперов препирались и добродушно шпыняли друг дружку и с тех пор, как мальчики подружились в детском саду, все чаще и чаще вовлекали Рассказчика в свои веселые перепалки и потасовки, и это ему страшно нравилось. И хотя перспектива возвращения в его однодетный дом, к сравнительно безразличным родителям — отец, зарывшийся после долгого, проведенного на какой-то работе дня в газету или деловые бумаги, мать, возящаяся на кухне, или шьющая, или решающая, сидя на веранде в кресле-качалке, кроссворд и неизменно отвечающая (что случилось и после того, как Рассказчик поведал ей о еще не завершившихся приключениях этого дня): «Как это мило!» — не была ему по-настоящему неприятна, контраст от его внимания не ускользал. Дейв и Мэри Проспер вечно то обедали в гостях, то у себя гостей принимали, их можно было увидеть и в клубе, и в церкви, и на школьных праздниках, и на пикниках: с их друзьями или с друзьями детей; Ньюитты же хоть и поддерживали с соседями дружеские отношения, в жизни их почти не участвовали.