Владимир Гржонко - Дверной проем для бабочки
Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти в себя и сообразить, что он сидит в уткнувшемся в дерево шевроле и тупо смотрит на вздыбившийся от удара капот. Карлос тут же вспомнил, что, кажется, сбил человека, и заплакал. По-настоящему, горько, взахлёб. Но не потому, что, может быть, лишил кого-то жизни: всё-таки он был мачо, настоящим мачо, и ему уже приходилось убивать — там, далеко, на родине. И не потому, что теперь его путешествие наверняка оборвётся и он не скоро попадет на то шоссе, к зелёному дорожному знаку. Он плакал из-за собственной глупости. Бездарной и невыносимой глупости! Настоящая Мэри, кем бы он её не считал — миражом, фантазией, ожившим манекеном или ангелом, посланным ему с небес, — неожиданно вернулась к нему вот прямо здесь, в машине, и всё могло быть так хорошо! Но уже не будет… Потому что сейчас приедет полиция, обнаружит труп, разберётся с его липовыми документами и с ним самим — жалким идиотом, не сумевшим-таки донести-довезти Её так, как хотел, как должен был…
В это время в приспущенное боковое стекло робко постучали. Карлос медленно повернул голову. Перед ним, чуть пригнувшись и неуверенно улыбаясь, стоял худой и очень бледный человек с искривлёнными очками на носу.
— Ради бога, извините! — сказал он и замотал головой. — Я побежал прямо на красный свет, я знаю! Ужасно неприятно, что из-за меня вы разбили машину. Но не волнуйтесь, я компенсирую вам ущерб. Поверьте, я ведь сам виноват, а вы поступили благородно, не пожалев свою машину. Хотя нет, что я говорю? Знаете, от испуга я немного…
Карлос невыразительно, как совсем недавно на капот, посмотрел на чёрный с блестящими отворотами пиджак, на выбившуюся из-под него белую рубаху со смешным бантом у подбородка. — А этот… откуда взялся? — подумал он и отвернулся.
— Э-э, послушайте, с вами-то всё в порядке?
Человек в кривых очках схватился за ручку двери, но открыть не смог и тогда, прихрамывая, обежал машину и влез на пассажирское сиденье. Он внимательно посмотрел на Карлоса, увидел ещё не просохшие слезы и снова забормотал, что он жив и всё прекрасно, и горевать не о чем, хотя, конечно, он понимает, как Карлос испугался. Наверное, ещё сильнее, чем он сам. Потому что убить человека — это очень страшно. Но он-то жив! И за машину заплатит столько, сколько нужно! А Карлос вдруг услышал, что двигатель, несмотря на удар, работает исправно, и подумал, что, может быть, ещё не всё потеряно. Дурацкая надежда, но… Он подал машину назад и она, послушно ворча, отползла от дерева. Тогда он развернулся и поехал, совершенно забыв о своем неожиданном пассажире. Тот все еще что-то говорил — не то испуганным, не то успокаивающим тоном, когда Карлос понял, что обманывает сам себя и теперь ему уже никуда не убежать. Не только из-за полиции. Он обернулся слишком резко и спугнул Её… и вообще… всё время думал о ней всякие глупости… назвал ее Мэри, идиот! Да ещё притащил в машину ненужный, ни на что не годный манекен! Карлос резко свернул направо, в подвернувшийся проезд через Центральный парк. Выжимая из двигателя последние силы, он перевалил через бровку тротуара и загнал машину глубоко в кусты, под склоненные к самой земле ветви деревьев.
Откинувшись на сиденье, Карлос увидел, что у очкарика-пассажира течет из носа кровь, расползаясь некрасивыми черными кляксами на белом полотне рубахи. А пассажир, молчавший всё то время, пока Карлос гнал машину, снова заговорил, и было видно, что хлюпающий нос сильно ему мешает, но он старается этого не замечать. Карлос не обращал на него никакого внимания — он вслушивался в себя как человек, который вернулся в свой старый заброшенный дом и напряжённо прислушивается к скрипу половиц, боясь и надеясь принять его за знакомые с детства шаги… Невольный попутчик продолжал что-то говорить, но из глубокой задумчивости Карлоса вывел не его голос, а совсем другой звук — одинокий удар, там, в багажнике; потом ещё один, погромче. Очкарик поперхнулся посредине какой-то фразы и резко обернулся. Ещё ничего не понимая, Карлос тоже — медленно, очень медленно — повернул голову назад. И как раз вовремя. Небольшой люк, соединяющий багажник с кабиной, с громким щелчком открылся, и Карлос увидел, как из темноты показалась длинная, тонкая, белая и совершенно живая рука с растопыренными пальцами.
Глава третья
Иногда Билли казался себе монстром. Но не тем — из пошлых телевизионных сериалов, злобным и отвратительным, а по-настоящему загадочным, может быть, обречённым на одиночество и непонимание из-за своего необычного предназначения. Конечно, рядом всегда была тётушка Эллен, которая любила объяснять, что все гении так или иначе были изгоями в обществе и казались окружающим людьми не от мира сего. Даже Самому, жившему в относительно просвещённое время, выпала тяжёлая и несправедливая участь. Он и умер в бедности молодым, и страдал при жизни… конечно, страдал! И за пробуждение спящего в Билли гения тоже нужно платить. А эта плата всё же не столь велика. Ведь могло случиться так, что от него, Билли, потребовалось бы куда больше усилий. Она, тётушка, боится даже представить себе, куда эти усилия могли бы их завести!
Конечно, Билли часто злился на тётушку, но понимал, что она совсем не его тюремщик, как могло бы показаться постороннему, а, наоборот, только помощник, подпитывающий его энергией, так необходимой ему энергией уверенности в себе, без которой он никогда не стал бы тем, кто он есть сейчас. К тому же это именно она поняла, что и как следует делать. Поняла, наверное, в тот самый вечер, когда Билли, сгорая от стыда, сидел сначала в ванне, а потом, закутанный в тёплый халат, в тётушкином кабинете. Тётушка тогда щедро плеснула в его чашку коньяку: ещё не попробовав чая, Билли почувствовал непривычный, вызвавший у него оскомину запах разогретого алкоголя. Он поднял голову и украдкой взглянул на тётушку. Смотреть на неё было неловко и приятно одновременно. Билли самого удивило это ощущение — в нём было какое-то откровенное бесстыдство. Но почему-то где-то глубоко внутри — там, где нет места неловкости, — росло и разливалось то телу незнакомое, но захватывающее чувство безграничной, как во сне, лёгкости и свободы. Тётушка улыбалась и смотрела куда-то в угол. Похоже, что её мысли были далеко-далеко. Потом увидела стоящую перед ней рюмку, быстро выпила коньяк и, взглянув на съёжившегося в кресле Билли, улыбнулась ещё шире.
— Ну что, герой? — сказала она и сразу стала серьёзной. — Подумаешь, большое дело! Хотя вообще-то большое. Особенно в твоём возрасте. Это великий инстинкт. Великий, понимаешь? В него уходит корнями многое. А это значит…
Тётушка Эллен налила себе ещё рюмку, но не выпила сразу, как первую, а наклонила её и, забавно высунув язычок, чуть окунула его в коньяк. Билли никогда внимательно не рассматривал тёткино лицо, а тут вдруг увидел, что язык у неё острый, молодой и какой-то нескромно блестящий.
— А это значит, — продолжила она и облизнулась, — что у нас есть серьёзная надежда. Я знаю, что творится в твоей голове, поверь мне. Сама ведь совсем недавно была молодой, в это тоже поверь. Великий талант и великий инстинкт часто идут рядом, рука об руку…
Билли неожиданно показалось, что тётушка вот-вот распахнет свой халат и начнется нечто отвратительное и прекрасное — прекрасное хотя бы потому, что невероятное… Но он ошибался. Тётушка помолчала, глаза её стали трезвыми. Неудивительно, если сейчас она, поплотнее запахнувшись и округлив брови, отправит его спать. Но тётушка только слегка отодвинула от себя рюмку и заговорила:
— Думаю, для начала тебе полезно будет узнать наше семейное предание. Так вот, у Самого было много детей, но, кажется, только младшему сыну и одной из дочерей достался в наследство от отца его удивительный, грандиозный талант. Конечно, воспитанная в бедности и тогдашних представлениях о приличиях, дочь никак не могла его проявить; я даже думаю, что она сама не подозревала о своих способностях. В шестнадцать лет её выдали за небогатого дворянина, к тому же немолодого. Когда она стала замужней женщиной и лишилась привычной опеки матери, великий талант, гений, переселившийся в неё, окончательно окреп и настоятельно потребовал высвобождения. Ну, а в то время, сам понимаешь, ей ничего не оставалось, кроме как заниматься хозяйством и рожать детей. Но природа настоящего таланта такова, что подавленный в одном, он обязательно проявится в чём-нибудь другом. Обязательно! Не имея возможности заниматься музыкой, как её отец, и не зная, как справиться с рвущимися наружу творческими способностями, молодая женщина обратила всю энергию не использованного по назначению таланта на мужа.
Через некоторое время обстоятельства вынудили их переехать в маленький провинциальный городок, где стоял военный гарнизон. Пожилой супруг вскоре умер, причину его смерти так и не установили. Возможно, ему было невыносимо трудно жить рядом с таким талантом…
