Эли Визель - Время неприкаянных

Но отец сказал ему и другое: «Помни, малыш, что ты еврей». Вот что сказал ему отец в тот день в тюрьме. Маленький мальчик не знал, что обнимает отца в последний раз, но знал, что сейчас больше, чем когда-либо, обязан слушаться его — и помнить его слова. Отец продолжил кротко и тихо, об этом он тоже будет вспоминать: «Ты рожден евреем, сынок, и ты должен остаться им. Твоя мать уведомила меня, что нашла прекрасную милосердную женщину, которая позаботится о тебе. Будь к ней почтителен. И будь послушен. И признателен. Ты будешь носить христианское имя, которое она тебе даст, но никогда не забывай, что в тебе воплощено имя моего собственного отца: Гамлиэль. Оно твое. Постарайся не запятнать его. Когда испытание завершится, вновь возьми его. Обещай мне не отрекаться от него. У каждого имени своя история. Обещай мне, мой маленький Гамлиэль, когда-нибудь рассказать ее…»

И маленький мальчик обещал ему это.

В сумрачной комнате для прислуги, с закрытой дверью и зашторенным слуховым окном, мать мальчика вновь и вновь пытается вразумить его. Тщетно.

— Я не Петер, я не хочу быть Петером, — решительным тоном возражает ребенок. — У меня есть свое имя. Ты же знаешь, дедушка подарил мне его. На память. Гам-ли-эль. Я люблю это имя. Может быть, оно не слишком красивое, но оно мое. Не хочу, чтобы его у меня отнимали. И папа не хочет этого. Я ему обещал. Он рассказал мне его историю, и теперь она принадлежит мне.

— Так ты не понимаешь, сокровище мое? Мы все в опасности. Спроси у этой милой дамы, она тебе скажет: всех нас подстерегает Смерть. Она гонится за евреями. Она не успокоится, пока не ощутит наше дыхание. У нас нет выбора, малыш: сейчас мы должны расстаться.

— Папа придет и спасет нас, я верю в него. Он найдет способ, чтобы мы оставались вместе.

— Я тоже жду его, я тоже в него верю. Но когда он вернется? В конце войны. А война может длиться еще много недель, месяцев…

— Что ж, я буду ждать…

Они умолкают. Уже светлеет. Илонка приносит ему чашку горячего шоколада, купленного по бешеной цене. Свернувшись клубочком в кресле, Петер начинает дремать. Когда он открывает глаза, его мамы здесь больше нет. Илонка передает ему письмо, которое он читает, сжав губы: «Мы решили дать тебе снотворное, родной. Для твоего же блага. Мы увидимся вновь, я уверена. Надеюсь, что скоро. И тогда я расскажу тебе новые истории. Они не будут печальными… Когда-нибудь, мой маленький большой мальчик, когда-нибудь ты поймешь».

Но это когда-нибудь не наступило никогда.

Того нищего, который вечность назад посетил нас в маленькой горной деревушке, где мы остановились после перехода границы, я потом увидел вновь. Неужели он знал, что мы собираемся перебраться в Будапешт? И в этот раз была Суббота, после полудня. Мама спала, а отец отлучился. Вечерело. Я чувствовал себя одиноким. И печальным. Внезапно открылась дверь. Я подпрыгнул от страха. «Отца нет дома», — сказал я гостю, который неподвижно стоял на пороге. «Я знаю», — ответил он. И я узнал голос нищего: «Я хотел повидать тебя. Ты ведь любишь истории, любишь их по-настоящему?» — «Да, — сказал я еле слышно. — И всегда, всегда буду любить их». — «Очень хорошо. Тогда садись и слушай».

Продолжая стоять, словно прислонившись к своей застывшей тени, он рассказал мне, что случилось со скромным слугой Баала-Шем-Това, «Бешта». Он поделился с Учителем своей тревогой: как ему прокормить семью после смерти хозяина? «Это очень просто, — ответил „Бешт“. — Ты будешь странствовать по миру и рассказывать истории обо мне».

Естественно, хасид последовал этому совету. С котомкой за спиной он переходил из деревни в деревню, из общины в общину, из дома в дом в поисках тех, кто был готов слушать его хвалы Обладателю Доброго Имени. Люди трудились не покладая рук и порой даже не обращали на него внимания, занимаясь своими делами. Лучшие из них, чтобы утешить его или откупиться, давали ему несколько монеток, которые он бережно хранил, чтобы вручить жене в канун праздника Пасхи. Однажды, пробираясь ночью в лесу, он потерял все свои жалкие накопления. Между тем на следующей неделе ему предстояло вернуться домой. Он заплакал. И в слезах зашел в синагогу ближайшей деревни. Его спросили, чем он так удручен. Он ответил, что зарабатывает на жизнь, рассказывая истории о своем Учителе, что потерял все деньги, а Пасха уже близка и его семья не сумеет накрыть традиционный праздничный Седер. Община, почти такая же нищая, как он сам, прониклась его печалью, но помочь смогла только советом. Владелец их деревни был человеком довольно странным: редко выходил на люди, не показывался ни в церкви, ни в кабаке, но всегда принимал того, кто знал какую-нибудь историю. Если та оказывалась новой, щедро одаривал рассказчика. Почему бы хасиду не попытать счастья? Бывший слуга «Бешта» отправился в замок, где его тут же принял хозяин: «Мне сказали, что у тебя в голове много славных еврейских историй, это правда?» — «Да, правда». — «Так чего же ты ждешь? Начинай!»

Хасид стал рассказывать о странствиях Учителя, его исчезновениях и появлениях в самых отдаленных местах, о совершенных им чудесах — как он спас отчаявшуюся женщину, как вытащил из тюрьмы неудачливого торговца, как помог одной вдове, как вылечил умирающего сироту, как освободил ребенка, похищенного злобными священниками. Каждый раз владелец деревни давал ему мелкую монету и говорил: «Продолжай». Так прошел весь день. И следующий тоже. В конце концов рассказчик взмолился: «Я иссяк. Больше ничего не могу вспомнить». — «Попытайся, — сказал хозяин, заметно помрачнев. — Покопайся в памяти. Давай же, соберись с силами». — «Я стараюсь. Ничего не получается». — «Попытайся еще раз, — повторил хозяин. — Собери все силы. Ты не пожалеешь». — «Не могу», — сказал удрученный хасид. Хозяин безмолвно проводил гостя до дверей, но тот вдруг остановился и, хлопнув себя по лбу, вскричал: «Прошу прощения, чуть не забыл… Я помню, как один молодой грешник пришел к „Бешту“ за помощью и советом: он свернул с правильного пути, порвал связи с Господом и своим народом, совершил ужасные непростительные дела и теперь страстно желал выйти на верную дорогу. Как этого добиться? „Бешт“ попросил меня оставить их на несколько часов. Потом позвал обратно. Перед уходом молодой грешник спросил „Бешта“: „Когда я узнаю, что раскаяние мое принято?“ И „Бешт“ ответил ему: „Ты узнаешь это в тот день, когда тебе расскажут эту историю“».

Со слезами на глазах хозяин обнял странника, и тот вернулся домой с полными карманами и отпраздновал Седер в радости воспоминаний своих.

С бешено бьющимся сердцем, открыв глаза и тут же закрыв их, архиепископ Бараньи встряхнулся, чтобы избавиться от своего кошмара. «Господи, что же сделал я столь ужасное, столь отвратительное, что Ты меня отринул? Почему Ты наказываешь меня, скрываясь от взора моего? Что мог я сделать, если стал до такой степени слеп, что не узнаю Тебя более?»

Он встал, чтобы сходить в туалет и вымыть лицо. В комнате царил мрак: маленький ночник в углу давно был неисправен. Обычно это его не смущало. Живя здесь уже двадцать лет, он научился обходить стоявший рядом с кроватью стул, прямоугольный стол чуть дальше и фаянсовую печь напротив. Но в этот раз он налетел на край стола и глухо застонал, настолько болезненным оказался ушиб. «О Господи, — сказал он шепотом. — Ты хочешь, чтобы я страдал, Ты поражаешь то, что у меня слабее всего, тело мое. Я принимаю, все принимаю от Тебя, даже страдание… Ай!» Он испустил дикий вопль, ударившись еще раз. «Господи, значит, Ты не хочешь, чтобы я вымыл лицо, я этого не сделаю: воля Твоя будет исполнена, аминь». Он вернулся к кровати, но ложиться не стал. Не надеясь обрести покой в смятении своем, он встал на колени и начал молиться: «Помоги мне, Господи, ведь Ты помогаешь тем, кто верит в Тебя. Спаси меня, мой Спаситель, ведь Ты извергаешь грешников из адского пламени. Сделай так, чтобы не был лишен я присутствия Твоего!» Умиротворенный, он лег в постель и заснул. Чтобы сразу же погрузиться в прерванный кошмар. Теперь интерес к нему проявлял дьявол. Архиепископ знал, что это дьявол, принимавший то мужское, то женское обличье, ибо тот насмехался, хлопая себя по бедрам: «А, ты думал, что сможешь удрать от меня, ха-ха-ха! Какой же ты идиот, какой безнадежный тупица, разве не говорили тебе, что сам Христос боялся меня пуще смерти? А ты, жалкий червяк, надеялся укрыться в лоне его, чтобы избежать встречи со мной? Иди ко мне, ближе, я дам тебе отведать яства мои… Ха-ха-ха…»

Задержав дыхание и почти задохнувшись от этого, архиепископ сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы увидеть истерзанный, но умиротворенный лик Христа. Ах, если бы он только мог ухватиться за его рубаху, облобызать его раны, веки, погладить руки! Сделать то, что мама с ним делала, когда он был маленьким…

Это она открыла ему Христа. Ему было, наверное, лет пять-шесть. Отец его умер, и он страстно привязался к матери. Без нее, вдали от нее он страдал. В одно зимнее утро, когда ее не было, он осел на пол, как игрушка со сломанной пружиной. Она нашла его лежащим без сознания. Сраженный острейшим приступом пневмонии, он дрожал всем телом, по которому молотил огромным кулаком черный злобный дьявол. «Пить, пить», — шептал он. Ничто не могло утолить его жажду. Или облегчить боль. Ему было плохо, он дышал с трудом. Его мама ставила холодные компрессы на лоб, грудь. «О, что же это за жизнь! Я не заслужила того, что с нами происходит, гнусный мир ополчился на меня… Все будет хорошо, малыш, вот увидишь, все будет хорошо, иначе, клянусь тебе, все будет так же плохо для других, клянусь тебе в этом». Но он мог ответить ей только одним словом: «Пить, пить». Доктор был встревожен: в регионе свирепствовал тиф. «Если он умрет, я убью всех и убью себя», — отвечала мать, которая без устали осыпала бранью и проклятиями прогнивший человеческий род. В своем бреду она доходила до того, что проклинала и Бога Отца, который не помешал врагам распять Своего возлюбленного сына Иисуса и поразить недугом ее собственного сына. В сущности, она не доверяла Богу: Он был слишком суров, слишком жесток, она ненавидела Его. Любила она Иисуса Христа. И молитвы свои адресовала ему. Однажды ночью маленький Янош почувствовал, что падает в бездонную пропасть. Издалека донесся до него плачущий и гневный голос матери: «Нет, нет, сынок! Не уходи! Я тебе запрещаю! Ухватись за Господа, Он спасет тебя!» Сквозь плотно сомкнутые веки он увидел прекрасного и спокойного, но очень больного человека, чьи налитые кровью глаза, обращенные к небу, казалось, освещали его. «Молись, — сказала мама. — Иисус услышит тебя. Попроси его сохранить тебе жизнь. Обещай ему, что будешь хорошо себя вести, что вырастешь добрым христианином. Ведь он любит детей». Тогда человек с добрыми кроткими глазами протянул ему руку и с бесконечной осторожностью стал вытягивать его из темной бездны, куда он едва не провалился. В тот день маленький Янош решил не расставаться больше с изображением Христа. Каждое утро, при пробуждении, и каждый вечер, перед тем как заснуть, мать приносила ему образ, чтобы он мог облобызать его еще раз, десять раз.