Гилад Ацмон - Единственная и неповторимая
Еще тогда, в ту самую ночь во Франкфурте, я спросил Аврума, как ей удалось пробраться в мою комнату. Почему он решил тогда выбрать именно ее? Как вы помните, я просил тогда привести ко мне юных девушек с явными физическими недостатками. Она не была калекой, как раз наоборот, она была безупречно красивой зрелой женщиной. Аврум с присущим ему идиотизмом ответил невнятным и бессмысленным бурчанием. Обычно я не очень стремился понять его, если там и было что понимать. Но тут другое дело, на этот раз речь шла о моей жизни, о моем будущем. Это была ОНА. Уже тогда я понимал, что такая встреча случается раз в жизни. Я пытался выудить из него, все, что он мог знать. Как ее зовут? Откуда она пришла? Можем ли мы ее найти? Но, как обычно, Аврум был совершенно бесполезен. С ним всегда так: если дело не касается шоу-бизнеса, он абсолютно беспомощен, его ничего не интересует… И точка.
Берд: Что он сказал, черт возьми?
Дани: Ничего, совершенно ничего. Я не смог найти ни единой зацепки.
С той ночи во Франкфурте, каждый вечер перед тем, как подняться на сцену, и молился о новом свидании с ней. Она явственно сказала: «Продолжение следует». Я помню, как она произнесла это, она обернулась, уже выходя из гримерки, в дверях. Я до сих пор помню ее чарующий взгляд. Ее немецкий акцент глубоко врезался в мое сердце, и я никогда не позволю ему потускнеть. Она ясно сказала: «Продолжениеееее… слееееедует». Во время концертов я без устали искал ее глазами в толпе. Я приучил себя сканировать тысячи девичьих лиц в поисках ее глаз. Каким-то образом я знал, что когда-нибудь найду ее, но в тоже время всегда боялся, что этого не произойдет. Занятие было вроде поиска вермишелины в блюде кугеля.[20] Несмотря на все странности, я искал ее как морской таможенник, вглядывающийся в бушующее море в поисках лодчонки контрабандиста. Я не сдавался. Подобно Сизифу, переводил взгляд с одного лица на другое, с одной пары глаз на следующую, так далеко, как только позволяло освещение, сквозь множество плавающих вспышек, слепящих меня и затуманивающих взор. Я не мог видеть дальше двадцати, от силы тридцати метров вглубь зала. Если бы это зависело от меня, я бы играл в полной темноте, направив все прожектора на моих беснующихся поклонниц. Я знал, что она прячется там. Я чуял ее запах.
Чем дольше длилась эта неизвестность, тем темнее и лиричнее звучала моя труба. Я сочинял музыку, и она становилась все сентиментальней. Вскоре из простого трубача, инструменталиста эстрадника, я превратился в гуру глобального горя, барда безумной боли, о! Моя музыка многими воспринималась как квинтэссенция желания и тоски. Музыкальный журнал «Up Beat» присвоил мне титул «Рыцарь Страдания». Девицы, которые раньше бросали в меня своим нижним бельем, пошли еще дальше. Теперь они были готовы разодрать свою плоть и подарить мне кровоточащие сердца. Тогда я написал свою монументальную композицию «Тяга тоски». Вы, наверное, знаете, что со временем она стала гимном влюбленных. Аврум был вне себя от счастья. Он видел практическую пользу от моей несчастной влюбленности. Он просто понял ее как формулу, которая связывает глубокое горе и финансовую прибыль.
Берд: Звучит ужасно.
Дани: Никак нет. Это называется «шоу-биз» Вся отрасль только на этом и построена. Ты учишься наслаждаться своим страданием и делишься этим со всем миром. Я научился с этим жить. Это — моя жизнь, или если быть точным, такой была моя жизнь в те времена.
Берд: Вы когда-нибудь пробовали бороться, хотя бы в знак протеста?
Дани: Честно говоря, Аврум, возможно, видел, что я страдал. Он знал о моих чувствах к немецкой незнакомке. Но он расценил мое всевозрастающее равнодушие к юным девушкам как сексуальное предпочтение зрелых матрон. Он решил, что я в восторге от перезревшей женственности. Так что, не спрашивая моего мнения, он стал приводить ко мне поклонниц постарше. Когда среди публики таких не находилось, он выходил на улицу и снимал какую-нибудь старую проститутку. Я уже говорил, что всегда с Эстетической точки зрения интересовался стареющими женщинами. Я изучал их обвисшие бедра с нежным кружевом целлюлита. Я любил смотреть на их опавшие груди, их дряблые животы и поредевшие волосы на лобках.
Это была не страсть, но эстетическое любование. Меня привлекали знаки увядающей красоты и преходящей женственности. Я смотрел на них, а мой собственный воин дрожал, съеживался и прятался внутрь тела — испуганная черепашка в поисках панциря. Я склонен думать, что это вообще не имело отношения к сексу. Никогда не прикасался к этим женщинам. Не позволял им подходить близко. С их стороны это был парад самоунижения. Более стеснительные дамы танцевали передо мной в процессе раздевания. В конце концов, они показывали уродливую несвежую наготу, с этим я мог справиться.
Дамы-нарциссы были гораздо более крепким орешком. Они садились нагишом напротив меня, раздвигали ноги и ублажали себя нервным трением право-лево, лево-право, вверх-вниз, с дикой скоростью. Они пялились на меня, смотрели в глаза в надежде уловить хоть искорку страсти с моей стороны. Но я всегда опускал голову. Просто не мог этого вынести, это было слишком возмутительно. Это было отвратительно. Помню, что некоторые тискали соски или мяли низ живота свободной рукой. Некоторые, достигая оргазма, сжимали все до чего могла дотянуться рука: телефонную трубку, вазу, торшер, пустую бутылку, пепельницу… Женская мастурбация всегда меня раздражала. Иногда доводила до тошноты. В женском оргазме много тщеты, злости, много отталкивающего. Это и в самом деле отвратительно.
Берд: Пардон? Вам не кажется, что вы зашли слишком далеко?
Дани: Совсем нет. Это моя история. Именно так я вижу мир. Я не пытаюсь провозгласить абсолютную правду, неприкрытое женское естество меня пугает, нравится вам это или нет, и вообще перестаньте меня поучать. Я вам в отцы гожусь! Вы начинаете меня раздражать. Зачем вы сюда пришли? Что вы ищете?
Берд: Простите меня, пожалуйста. Я не хотел вас оскорбить. Я только хотел прояснить этот момент. Расскажите, почему вы не попросили Аврума прекратить эти визиты?
Дани: Я просил, и не раз. Требовал прекратить поток старых теток в мою гримерку раз и навсегда, но он меня полностью игнорировал. Он давил на то, что артист с международным именем должен демонстрировать любовь к противоположному полу. Для него это было «железное правило номер один в шоу-бизнесе». Он вечно повторял, что для успеха творческой карьеры необходимо много нерастраченного сексуального напряжения. Он всегда кричал на репетициях: «Дай им сексуальное напряжение, так, чтоб дым повалил из толстой жопы». Я вспоминаю его жуткие агрессивные идеи с содроганием. Но в то же время я уверен, что он понял суть развлекательного жанра еще задолго до того, как этот жанр обрел суть.
Я знаю, что он искал, почему настаивал на том, чтобы я всюду появлялся в сопровождении женщин. Мы все знали о том скандале с Эялем Тахкемони. Мы осознавали масштабы постигшей его катастрофы. Мы знали, какие суммы ему пришлось потратить, дабы утихомирить всех. Как он старался вытащить беднягу Тахкемони. Мы понимали, что он пытался подкупить разъяренных родителей и не пустить их в прессу. И все же я не мог оправдать его надежд. Я не мог к ним прикоснуться, не мог дотронуться до этих забытых богом стареющих женщин. Когда я выходил из гримерной и требовал, чтобы он выставил их взашей, он орал, как ненормальный: «Иди обратно и хотя бы сделай вид… Просто плюнь ей на спину и сделай вид, что кончил… Заставь их поверить, что ты вне себя от возбуждения, а потом поедем в гостиницу, потому что чертовски поздно и все умирают от усталости…» Я ненавидел его дурацкие приказы, я ненавидел каждую минуту после концерта.
10
Аврум
После трех месяцев интенсивных репетиций в клубе кибуца Кфар Мелодия, Миша вошел в наш офис в Тель- Авиве и сказал мне уверенным тоном: «Аврум, ликуй, репертуар отобран, Хана и Тахкемони готовы к прокату». Веришь, они подружились, Хана и Тахкемончик, и я скажу тебе почему. Девочки без проблем общаются с педиками. Иногда с ними даже проще. Знаешь почему? Потому что нет сексуального напряжения. Нет влечения, нет давления, понял?
Неважно, чтобы сделать короткую историю длинной, скажу, что я не задумываясь снял на несколько дней студию «Исрафон», потому что это была первая стереостудия в Тель-Авиве с шестнадцатью дорожками. Пригласил тридцать скрипачей, двадцать этих больших виолончелей и семь русских музыкантов с гулливерскими контрабасами. Не поверишь. Хотя Мишка был музыкальным гением, в нормальной жизни он был дипломированным идиотом, ни черта не понимал и сказал, что я пригласил слишком много «Гулливеров» и они могут нарушить хрупкий акустический баланс. Он таки слишком глубоко ушел в свои тарантеллы и мазурки, чтобы видеть мои истинные планы. Кроме того, из соображений секретности я не мог посвятить его в ту поистине судьбоносную роль, которую играет контрабас в вопросах национальной безопасности. Я подошел и спросил его: «Или ты думаешь, что мы вчера познакомились? Не жми очко, положись на меня!» Веришь, ничего больше не понадобилось. Он все понял и написал еще много музыкальных партий для контрабаса.
